В 1960 году Молотов вспоминал о своих метаниях после исключения жены из партии: «Передо мной встал вопрос – восстать против грубой несправедливости Кобы (Сталина) и пойти на разрыв с ЦК или протестовать, защищая честь жены, но покориться ради того, чтобы, по крайней мере, в дальнейшем продолжать борьбу внутри партии и ЦК за правильную политику партии, за устранение явных и многим не видных ошибок, неправильностей и – главное – за такую линию партии, которая опасно, во вред интересам дела коммунизма, искажалась со стороны зазнавшегося Кобы и поддакивавших ему, прости господи, „соратников“… У меня было мало сил, чтобы открыто восстать против Кобы, что было бы необходимо при других, более благополучных для такого дела условиях. В окружении Кобы я не видел людей, которые могли бы возглавить такое дело, т. к. другие были не сильнее меня». Вот, оказывается, ради чего Вячеслав Михайлович приносил в жертву свои отношения с женой – ради «борьбы внутри партии» против сталинских порядков. Великая миссия. Правда, ни до, ни после этого Молотов ничего такого против позднесталинского курса не предпринимал, сохранял полную лояльность вождю. Так что мотивы его поведения в отношении попавшей в опалу жены более убедительно характеризуются дальше: «При этом я, конечно, чувствовал и понимал, что несправедливость и тяжкие репрессии в отношении Полины являются еще одной попыткой подкопаться под меня самого, расправиться прежде с самым близким мне человеком, а потом, через какое-то время, и со мной. Все шло к этому, и я смотрел правде в глаза»[1127]. Вот это верно – предстоящий арест Жемчужиной мог обрушить карьеру Молотова и был еще одной сталинской проверкой. Останется ли «Молотштейн» преданным даже после такого испытания? Вячеслав Михайлович отреагировал «правильно».
В письме к Сталину 20 января 1949 года Молотов признал: «При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П.С. Жемчужиной я воздержался, что признаю политически ошибочным. Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности. Кроме того, признаю свою тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами, вроде Михоэлса»[1128]. Да и не жена она мне больше.
Что же, испытание он выдержал. Но и прежнего доверия к Молотову быть не может – ведь в условиях ожесточенной Холодной войны он позволял себе трепать языком о важнейших вопросах внешней политики, замешан в лоббировании крымско-еврейского проекта. Да и раньше проявлял «виляния». Опыт его пока можно использовать, но не на таком ответственном посту, как министр иностранных дел.
Жемчужину вызвали в ЦК 21 января, там арестовали и отправили на Лубянку. Эту тему Молотов не обсуждал даже со Светланой. Как водится, арест Жемчужиной потянул за собой целую гроздь «подельников» – ее брат А. Карповский (его тоже видели в синагоге в 1945 году), сестра Р. Лешнявская, племянники С. Голованевский и И. Штейнберг, сотрудники – главный инженер Главного управления текстильно-галантерейной промышленности Минлегпрома В. Иванов, секретарь А. Вельбовская, начальник отдела кадров Минлегпрома С. Мельник-Соколинская, начальник отдела поставок Министерства рыбной промышленности М. Карповский, старший инспектор отела поставок Министерства пищевой промышленности Е. Левандо. Их избивали. Лешнявская и Карповский умерли в тюрьме, Иванова разбил паралич[1129].
Дело Жемчужиной разрабатывалось в связи с расстрельным делом ЕАК, что было смертельно опасно. На допросах она подробно описывала встречи с Михоэлсом, отрицая помощь в его «сионистской деятельности». Ей пришлось признать, что однажды передала письмо Михоэлса Молотову, но сделала это через секретариат Совета министров, так как Молотов был за границей. О чем письмо – не знала. Следователь Жемчужиной не поверил, кричал «Снова лжете!»[1130]
Следствие прошлось жесткой щеточкой по всей жизни Полины Семеновны от поведения на Украине при Деникине до якобы навязывания сотруднику интимной близости. Эту версию она отвергла с гневом: «Я всегда считала Ивана Алексеевича легкомысленным человеком, о чем ему неоднократно говорила в глаза, но я никогда не думала, что он окажется подлецом»[1131].
Основные претензии касались скорее злоупотреблений служебным положением, чем государственных преступлений. «Незаслуженное премирование сотрудников» – это не членство в шпионской организации. Также Жемчужина призналась в сердобольной «опеке родственников арестованных врагов народа». Давала деньги дочерям своих арестованных знакомых Слезберг и Серебряковой[1132].
26 января 1949 года был арестован Лозовский. Это было уже совсем близко к Молотову – в 1939–1946 годах тот был заместителем наркома (министра) иностранных дел. Его и бывших членов ЕАК обвинили в шпионаже и службе международному сионизму. Лозовский дал показания, что Жемчужина содействовала «положительному реагированию» Молотова на обращения еврейской общественности. 10 февраля была устроена очная ставка Жемчужиной с Лозовским, который рассказывал, как они с Михоэлсом и Эпштейном готовили письма Молотову о притеснениях евреев, а не добившись результата, «решили добиваться положительного реагирования на него через свои связи». Следователь уточнил: «Через Жемчужину?» Лозовский подтвердил: «Через нее»[1133]. Но и здесь не обнаружилось никакой криминальной конкретики.
Соломон Абрамович Лозовский. [Из открытых источников]
Памятуя прежние почти семейные отношения, Сталин решил оставить Полину в живых. Дело Жемчужиной не стали объединять с делом ЕАК, и 29 декабря 1949 года Особое совещание при МГБ приговорило ее к пяти годам ссылки. Полина Семеновна оказалась в Урицком районе Кустанайской области Казахстана, жила в домике, одиноко стоящем в степи, общаться могла только с периодически появлявшимся оперуполномоченным и некоторыми местными жителями, среди которых были сексоты. Потом она рассказывала Ольге Аросевой, «как она молила, чтобы ей разрешили хоть кошку в мазанке-хибаре завести». Кошку разрешили[1134]. Существование было полуголодным, но информационный голод для человека, до этого погруженного в государственную жизнь и обсуждавшего с мужем вопросы международной политики, был, наверное, страшнее. Дьявольское наказание за то, что не «держала язык за зубами».
7. Советник вождя
4 марта 1949 года Молотов был освобожден от обязанностей министра иностранных дел, его сменил Вышинский. Решение было принято Сталиным на совещании с Маленковым, Берией и Булганиным. Остальные члены Политбюро расписались на тексте решения потом, а Ворошилов даже прокомментировал: «если народ за, то я тоже»[1135]. В тот же день Микояна сняли с поста министра внешней торговли.
Андрей Януарьевич Вышинский. [Из открытых источников]
Молотову оставили курирование Внешнеполитической комиссии ЦК, созданной вместо отдела внешних сношений в марте 1949 года. Комиссия, которую возглавлял В. Григорьян, отвечала за связи с зарубежными компартиями. Также Молотов курировал Совинформбюро, международную работу ВЦСПС, ВОКС, Союза писателей и другие организации. Затем Сталин решил, что полномочия многоопытного товарища можно расширить, и 12 июня Молотову предоставили курирование МИДа в Политбюро[1136]. Это создало управленческую коллизию. Когда Молотов был министром, Вышинский играл самостоятельную роль и в случае конфликтов мог выходить прямо «на ЦК», то есть на Сталина. Теперь Вышинский превратился из приглядывающего за министром в министра, а Молотов был поставлен приглядывать за ним. Но конкретные внешнеполитические решения принимал теперь не старый большевик, а бывший меньшевик. Об этой странице биографии Вышинского Молотов не забывал и в конфликтных ситуациях не стеснялся об этом напоминать. Осторожный Вышинский демонстрировал Молотову внешнюю лояльность даже после его отставки с поста министра[1137].
Став своего рода советником при Сталине, Молотов участвовал в разработке директив Политбюро советским делегациям на важнейших международных форумах. Поскольку Молотов оставался главным специалистом по внешней политике в Политбюро, ему поручалось редактирование внешнеполитических документов высшего в СССР органа принятия решений. Это сохраняло за Молотовым большое влияние на ход международных дел, но теперь не столь непосредственное, как раньше. На совещаниях по вопросам внешней политики Сталин прилюдно давал понять, что Молотов уже не является руководителем внешней политики. На одном из заседаний Политбюро, где докладывал заместитель министра иностранных дел Громыко, Молотов по старой привычке одернул его по поводу порядка изложения тем:
– Товарищ Громыко, этот вопрос можно было бы переместить и в конец. Ведь есть другой, который следовало бы обсудить первым.
«Я, признаться, несколько удивился, почему это В.М. Молотову, который в то время уже не являлся министром иностранных дел… обязательно хотелось переставить вопросы. Его замечание, на мой взгляд, было, скорее, вкусового порядка.
Но тут Сталин остановил В.М. Молотова и сказал:
– Дело докладчика, как ему расположить вопросы, и пусть товарищ Громыко докладывает их в таком порядке, в каком считает нужным»[1138].
Некоторое улучшение положения Молотова летом 1949 года могло быть связано с тем, что у Сталина опять возник кадровый дефицит в связи с очередной бойней в верхах – Ленинградским делом, которое достигло пика в 1949 году.