[1173]. Сталин 2 апреля упомянул мирное сосуществование двух систем.
На МЭС был создан Комитет содействия международной торговле, который должен был поддерживать наметившиеся экономические связи. Его местопребыванием была избрана Вена. Венгрия и Китай внесли взносы на его работу. «Однако вскоре после завершения МЭС без видимых причин советская сторона начала отстраняться от участия в созданном с таким трудом Комитете содействия международной торговле», – отмечает М.А. Липкин. Когда советский представитель в Комитете М. Нестеров в ноябре запросил Молотова, стоит ли производить советскую выплату в Комитет, тот наложил резолюцию: «этого делать не следует. Необходимо в точности придерживаться тех указаний, которые были даны 15.11.»[1174] То есть, в середине ноября было принято решение о сворачивании работы Комитета.
Замораживание политики экономического сотрудничества, начатой по инициативе Молотова в ходе МЭС, объясняется прежде всего опасениями Сталина по поводу воздействия мира капитала на СССР и углублением опалы Вячеслава Михайловича, связанной во многом с недовольством Сталина его мерами, направленными на смягчение Холодной войны. Впрочем, были и другие причины перехода опалы Молотова в более глубокую и опасную фазу.
10. На краю пропасти
Вечером 4 июля 1951 года Сталин собрал соратников – Молотова, Берию, Маленкова и Булганина, чтобы обсудить сенсационную новость – от старшего следователя М. Рюмина поступил донос на его начальника Абакумова. Оказывается, он тормозил расследование дел сионистов, которое выводило на тему вредительства кремлевских врачей. Опасность угрожает всем членам советского руководства. Для расследования этого сигнала была создана комиссия во главе с Маленковым. Когда Молотов одобрял это расследование, он не думал, что оно подведет и его к краю гибели. Напротив, «дело врачей» начиналось как борьба со злоупотреблениями министра госбезопасности Абакумова, который погубил доктора Я. Этингера и неправильно вел расследование еврейского заговора. Глядишь, можно будет вывести Абакумова на чистую воду и в деле Жемчужиной…
Но Сталин развернул расследование злоупотреблений Абакумова в противоположную сторону. Иосиф Виссарионович видел, что коммунистических вождей плохо лечат, но считал, что это не халатность и некомпетентность, а злой умысел. Обилие евреев среди врачей сочеталось с уже набравшей темпы антисионистской кампанией. Поскольку Абакумов не вскрыл эту связь заговоров, он по итогам расследования комиссии был 11 июля снят с поста министра государственной безопасности и затем арестован. Сменивший его С. Игнатов и ставший его заместителем Рюмин приступили к арестам врачей, лечивших вождей. Казалось бы, Молотов находился в стороне от «дела врачей», но вскоре цепочки выстроенных следствием связей потянутся в сторону Вячеслава Михайловича.
Процесс над членами Еврейского антифашистского комитета начался 8 мая 1952 года. Одним из главных обвиняемых был бывший заместитель Молотова в МИД Лозовский. В любой момент обвинение могло перекинуться на Молотова как «покровителя сионистов», лоббировавших их националистические проекты. Лозовский говорил: «Дело в том, что для Михоэлса, Фефера и Эпштейна было чрезвычайно важно убедить других в мысли, что им покровительствуют видные лица. Отсюда и появилось огромное количество всякого рода слухов, сообщений Михоэлса о том, что он был дружен с Жемчужиной и пр.»[1175].
В это время «инстанция» еще не дала санкцию на привлечение к этому делу Молотова и Жемчужиной. Да и сам процесс шел «тяжело» для обвинения – подсудимые стали отказываться от признания вины и самооговоров, да так убедительно, что даже судья А. Чепцов усомнился в версии следствия, и только по требованию Маленкова приговорил 18 июля всех, кроме Л. Штерн, к расстрелу.
Напряженность в отношениях Молотова и Сталина продолжала нарастать. Этому способствовала и легкая теоретическая фронда со стороны Вячеслава Михайловича по поводу работы Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», которая была откликом на организованную под эгидой ЦК ВКП(б) в ноябре 1951 года дискуссию о содержании учебника «Политэкономия». Поскольку речь шла об учебнике, участники конференции обсуждали не столько реальность, сколько терминологию, в том числе пытаясь применить марксовы понятия к советскому «социализму». Изучив материалы дискуссии, Сталин солидно подвел итоги, подтвердил, что наше общество тоже подчиняется объективным законам и даже сформулировал «основной закон социализма»: «обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники»[1176]. Мог возникнуть крамольный вопрос: а если в СССР дела обстоят не так, то у нас не социализм? Нет, все равно социализм, просто если не соблюдать закон, то дела будут идти не так хорошо, как могли бы. Социализм у нас по определению, а удовлетворения и совершенствования может и не быть.
Молотову закон не понравился. После смерти Сталина он писал: «Формулируя „основной экономический закон социализма“, Сталин свел дело к возможно более полному удовлетворению растущих экономических и культурных потребностей трудящихся. Это – узко потребительская, глубоко оппортунистическая установка, которую нельзя признать правильной». Упускалась как минимум ключевая задача – задача «неуклонного устранения социального неравенства»[1177].
Если бы Молотов заявил такое Сталину в глаза, он бы тут же был изобличен как сторонник идей Зиновьева, которого они как раз за термин «равенство» и критиковали в 1925 году. Со временем Молотов стал невольно сдвигаться к такой же позиции ортодоксально-левого марксизма-ленинизма, противостоящего человеческому потребительству, стремлению людей к более обеспеченной, качественной жизни. Пока нет изобилия, если «пряников» не хватает на всех, то стремление к удовлетворению растущих потребностей вызывает борьбу людей за ограниченные ресурсы и ведет к социальному расслоению, неравенству.
Молотов критиковал Сталина (правда, после его смерти) с позиций, аналогичных тем, с которых левая оппозиция критиковала Бухарина и Сталина: «Можно добиться лучшего удовлетворения материальных и культурных потребностей даже в течение десятилетия, а во втором десятилетии это подготовит провал. Если вы взяли курс на удовлетворение материальных и культурных потребностей, для этого, конечно, нужно в первую очередь развитие легкой и пищевой промышленности, верно? Для людей. И постепенно станете забывать о тяжелой промышленности. Если пойти по этой дорожке и забыть о том, что надо подтягивать, в особенности тяжелую промышленность, это самое материальное удовлетворение постепенно будет подорвано. …Я пытался кое-что Сталину говорить по „Экономическим проблемам“, но все кричали „ура! ура!“…
Вырваться из капиталистических условий рабочий класс может только ценою жертв, а если кто хочет без жертв, то стоит в другую партию записаться – в партию пацифистов, бездельников, болтунов и безнадежных буржуазных идеологов»[1178]. По сравнению с этой позицией Молотова, правда изложенной в преклонные годы с учетом опыта 50–60-х годов, мнение Сталина выглядит «правым», «оппортунистическим», слишком большим приспособлением к потребностям людей. Такой «потребительский» курс, который по мнению Молотова несет угрозу коммунистической перспективе, проводился затем Маленковым и отчасти ненавистным Молотову Хрущевым, которого он в старости клеймил как правого оппортуниста, продолжателя дела Бухарина. Но истоки этой губительной тенденции Молотов усмотрел у Сталина.
С противоположных позиций со Сталиным был не согласен Микоян. «Накануне ХIХ съезда партии вышла брошюра Сталина „Экономические проблемы социализма в СССР“. Прочитав ее, я был удивлен: в ней утверждалось, что этап товарооборота в экономике исчерпал себя, что надо переходить к продуктообмену между городом и деревней. Это был невероятно левацкий загиб. Я объяснял его тем, что Сталин, видимо, планировал осуществить построение коммунизма в нашей стране еще при своей жизни, что, конечно, было вещью нереальной…
Как-то на даче Сталина сидели члены Политбюро и высказывались об этой книге. Берия и Маленков начали активно подхалимски хвалить книгу, понимая, что Сталин этого ждет. Я не думаю, что они считали эту книгу правильной. Как показала последующая политика партии после смерти Сталина, они совсем не были согласны с утверждениями Сталина. И не случайно, что после все стало на свои места. Молотов что-то мычал вроде бы в поддержку, но в таких выражениях и так неопределенно, что было ясно: он не убежден в правильности мыслей Сталина. Я молчал.
Вскоре после этого в коридоре Кремля мы шли со Сталиным, и он с такой злой усмешкой сказал: „Ты здорово промолчал, не проявил интереса к книге. Ты, конечно, цепляешься за свой товарооборот, за торговлю“. Я ответил Сталину: „Ты сам учил нас, что нельзя торопиться и перепрыгивать из этапа в этап и что товарооборот и торговля долго еще будут средством обмена в социалистическом обществе. Я действительно сомневаюсь, что теперь настало время перехода к продуктообмену“. Он сказал: „Ах так! Ты отстал! Именно сейчас настало время!“ В голосе его звучала злая нотка. Он знал, что в этих вопросах я разбираюсь больше, чем кто-либо другой, и ему было неприятно, что я его не поддержал. Как-то после этого разговора со Сталиным я спросил у Молотова: „Считаешь ли ты, что настало время перехода от торговли к продуктообмену?“ Он мне ответил, что это – сложный и спорный вопрос, то есть высказал свое несогласие»[1179]