[1226] (это потом было расценено как нарушение субординации – предложение должен был вносить Маленков или Молотов). 4 июля его назначение состоялось, и Надь стал чем-то вроде «венгерского Маленкова». Через три года проблема Надя станет одной из центральных для Президиума ЦК КПСС, но пока его члены не обращали пристального внимания именно на эту страну, занимаясь преобразованиями отношений с Восточной Европой в целом.
12 января 1954 года Молотов представил Президиуму ЦК проект реорганизации СЭВ, который был одобрен. Как пишет историк М.А. Липкин, «суть реформы заключалась в вынесение на первый план не торговли, а согласования планов капитального строительства в странах – членах СЭВ». Это означало включение стран СЭВ в единый с СССР экономический комплекс, подчиненный советскому госплану. Такая концепция была близка Молотову с его предпочтением планового управления и скептическим отношением к рыночным отношениям (в чем ему идеологически и практически противостоял Микоян). 25 марта эту концепцию приняла сессия СЭВ, но представители восточноевропейских стран были не прочь использовать ее в собственных интересах, чтобы вписать свои нужды в советские планы. «Впрочем, дав старт „реорганизации СЭВ“, Молотов открыл „ящик Пандоры“ для идейной перезагрузки СЭВ и всего внешнеэкономического блока не только в исполнении МИД СССР»[1227], – подытоживает М.А. Липкин. Расширялось кредитование индустриального развития союзников за счет СССР в надежде, что потом эти инвестиции дадут полезную для СССР отдачу.
2. Берия вышел из доверия
Погрузившись в международные проблемы, Вячеслав Михайлович не упускал из вида и внутриполитическую обстановку, ситуацию в руководстве. Несмотря на то, что экономический курс персонифицировал Маленков, а внешнеполитический – Молотов, руководство было коллективным, все важнейшие решения принимались Президиумом ЦК, где активную роль играли энергичные и напористые Берия и Хрущев. Обоих коллеги потом обвиняли в развязности, но с разными для них последствиями. Пока они выглядели друзьями. «Больше всех вместе бывали Берия, Хрущев и Маленков. Я видел много раз, как они ходили по Кремлю, оживленно разговаривали, очевидно обсуждая партийные и государственные вопросы. Они были вместе и после работы, выезжая в шесть вечера (по новому порядку, совершенно правильно предложенному Хрущевым) в одной машине. Все трое жили вне Кремля: Маленков и Хрущев – в жилом доме на улице Грановского, а Берия – в особняке (он один из всех руководителей в это время жил в особняке, а не в квартире). Берия подвозил их на улицу Грановского, а сам ехал дальше»[1228], – вспоминал Микоян.
Лаврентий Павлович Берия. 9 марта 1953. [РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1684. Л. 7]
Во власти Берия было начать постепенный отход от репрессивной практики сталинизма. Уже 10 марта в МВД началась работа по пересмотру последних политических дел. Это быстро привело к публичной реабилитации и освобождению арестованных по «делу врачей», пересмотру дел о «сионистском заговоре», аресту фабриковавшего эти дела следователя Рюмина. Берия ставил вопрос и об аресте министра госбезопасности Игнатьева, что не могло понравиться Маленкову, который в свое время его выдвигал. А вот Молотову это направление реабилитации как раз было по душе – не случайно Берия подчеркивал, что фабрикаторы из МГБ клеветали на Жемчужину[1229]. Также было пересмотрено «мингрельское дело», угрожавшее самому Берии, «авиационное дело», связанное с Маленковым, и «артиллерийское дело», связанное с Булганиным. А вот начало пересмотра «Ленинградского дела» несло угрозу Маленкову.
Были запрещены пытки и избиения подследственных. По инициативе Берии 27 марта было принято решение об амнистии в отношении осужденных на срок до 5 лет, осужденных за должностные, незначительные хозяйственные, некоторые воинские преступления, а также женщин, имеющих детей до 10 лет и беременных; пожилых, несовершеннолетних и неизлечимо больных осужденных. Бандитов и убийц освобождать не предполагалось. Из 2,5 млн заключенных освободили более миллиона[1230]. Вскоре ряд уголовных статей был заменен на административное наказание. Одновременно с амнистией была начата постепенная реабилитация политических заключенных, которая пока проводилась тайно, чтобы скрыть сам факт сталинского террора. Негласная реабилитация продолжалась до 1956 года, когда она приобрела более открытый характер. Эти меры проводились с согласия других членов Президиума ЦК.
Но после спора о ГДР Хрущев вызвал Молотова на откровенный разговор о необходимости снятия Берии с постов. Хрущев рассказывал: «как только я заговорил с Молотовым, он полностью со мной согласился. „Да, верно, но хочу спросить, а как держится Маленков“? – „Я разговариваю сейчас с тобой от имени и Маленкова, и Булганина. Маленков, Булганин и я уже обменялись мнениями по этому вопросу“.
– „Правильно, что вы поднимаете этот вопрос. Я полностью согласен и поддерживаю вас. А что вы станете делать дальше, и к чему это должно привести“? – „Прежде всего нужно освободить Берию от обязанностей члена Президиума ЦК, заместителя Председателя Совета министров СССР и от поста министра внутренних дел“. Но Молотов сказал, что этого недостаточно: „Берия очень опасен, и я считаю, что надо пойти на более крайние меры“. „Может быть, задержать его для следствия“?
Я говорил „задержать“, потому что у нас прямых криминальных обвинений в его адрес не было… Но в отношении провокационного поведения Берии все у нас было основано на интуиции. А по интуитивным мотивам человека арестовать невозможно»[1231], – признавал Хрущев.
Впрочем, на практике члены Президиума ЦК решили, что вполне можно арестовать товарища и по интуитивным мотивам. В 30-е годы это было обычным делом – почему сейчас должно быть иначе? Они боялись Берию, он раздражал их своей экспансивностью, стремлением во все вмешиваться, лидировать в решении вопросов, относящихся к их епархиям. Они не хотели с ним работать, и этого было достаточно, чтобы исключить Берию из руководящего коллектива. Но он был опытным интриганом и спецслужбистом. Так что нужно было лишить его шанса на реванш. Как в свое время «ленинградцев». То есть уничтожить. Важно сразу арестовать, а обвинения потом найдутся. Из воспоминаний участников событий получается, что кардинальное решение проблемы Берии созрело на встрече Хрущева и Молотова. До этого речь шла скорее о снятии Берии с поста министра внутренних дел и выведении его из Президиума ЦК.
В подчинении у Берии находится охрана, так что его отстранение от власти и арест спланировали как настоящую спецоперацию, которую назначили на 26 июня. В этот день на своей машине Булганин привез в Кремль генерала К. Москаленко и еще четырех офицеров. Также подъехали Жуков, Л. Брежнев, М. Неделин и другие люди в погонах. Они были размещены в приемной Маленкова. Затем к военным пришли Молотов, Хрущев, Булганин и Маленков. Москаленко вспоминал: «В приемной все время находилось 15–17 людей в штатской и военной одежде. Это порученцы и лица, охраняющие и прикрепленные. И больше всего это люди от Берия»[1232]. Так что могло дойти до драки.
26 июня руководители страны собрались на заседание Президиума Совета министров, что предполагало хозяйственную повестку. Но в соответствии с замыслом противников Берии, Маленков объявил заседание Президиума ЦК, который мог решать принципиальные вопросы. Он начал выступать о МВД: «Враги хотели поставить органы МВД над партией и правительством». Такое выступление могло удивить Берия, но еще не означало непосредственной угрозы – может быть речь идет о прошлом. Но Маленков внезапно обрушился на нынешнего министра внутренних дел: «…он с этого поста контролирует партию и правительство. Это чревато большими опасностями, если вовремя, теперь же не поправить»[1233]. Берия понял, что кресло под ним зашаталось, но вряд ли мог предположить, что товарищи собираются его уничтожить. Маленков предложил передать пост министра другому человеку.
Выступление Маленкова задало тон обсуждению, которое подхватил Молотов: «Я считаю, что Берия перерожденец, это человек, чуждый партии»[1234]. Два с половиной часа коллеги предъявляли Берии разнопорядковые претензии, которые были незначительными каждая сама по себе, но их было много, что создавало возможность для обобщения «фактов» в обвинительном ключе. Проверенный сталинский метод. Выступали все члены Президиума, наиболее мягко Ворошилов и Микоян. Затем по сигналу Маленкова в помещение вошли Жуков, Москаленко, генералы Батицкий, Баксов и два офицера, которые арестовали Берию. Его посадили в подвал штаба Московского военного округа.
Находясь в заключении, Берия 28 июня – 2 июля писал письма бывшим друзьям-товарищам. Свое первоначальное впечатление от событий 26 июня он передал так: «Я был уверен, что из той большой критики на президиуме я сделаю все необходимые для себя выводы и буду полезен в коллективе. Но ЦК решил иначе, и я считаю, что ЦК поступил правильно». Берия напоминал коллегам об их совместной работе, о том, как замечательно к ним относился, просил простить за то, в чем виноват, и тут же объяснял, что не виноват. 1 июля Берия обращался к Молотову: «Вячеслав Михайлович! У меня всегда было прекрасное, ровное отношение с Вами. Работая в Закавказье, мы все высоко ценили Вас, считали верным учеником Ленина и верным соратником Сталина, вторым лицом после товарища Сталина. Если спросить мою семью, то Вам могут рассказать очень много хорошего о Вас, с моих слов». Берия напоминал о своей лояльности Молотову в трагические дни июня 1941 года, о других эпизодах их сотрудничества. «Я привел бы и другие факты, но скажу одно, что я не раз говорил, тот, кто ссорит Молотова с Сталиным, тот совершает чудовищное преступление перед нашей Страной и нашей партией». Берия умолял «назначить самую ответственную и строгую комиссию для строгого расследования моего дела, возглавив т. Молотовым или т. Ворошиловым». Затем Берия уже понял, куда клонится и просил позаботиться о семье. Берия признавал свою бестактность, грубость, некоторые нарушения субординации, но ведь за это не расстреливают. Он не признавал злой воли в своих действиях и тем более преступлений. И в итоге: «…еще и еще раз умоляю Вас вмешаться и невинного своего старого друга не губить»