[1325]. Сначала нужно обсудить другие вопросы: сроки и порядок вывода войск, судьбу осужденных советскими судами австрийских граждан, отказ от создания иностранных военных баз в Австрии и ее вступления в военные союзы, экономические вопросы. Молотов выступил за вывод войск через шесть месяцев после заключения договора, австрийцы за три. Сошлись на том, что это должно произойти не позднее 31 декабря 1955 года[1326].
Киндерманн считал, что «с советской стороны это не что иное, как отступление с боем»[1327]. Но первоначальное предложение Молотова позволяло вывести войска даже до середины ноября. Так что отступили австрийцы. 14 апреля Молотов заявил о готовности вывести войска даже через три месяца после ратификации Государственного договора и не позднее 31 декабря 1955 года. Он обещал, что будут амнистированы все австрийские граждане, кроме 70, которых передадут для отбывания наказания в Австрии, и 40 шпионов, которых вернут в Австрию после вывода советских войск[1328].
Рааб уверял, что Австрия и так не намерена предоставлять иностранным державам базы и вступать в союзы. Молотов добавлял: «Необходимо выяснить вопрос о предотвращении возможности союза Австрии с Германией»[1329]. Договорились, что Австрия будет придерживаться такого же нейтралитета, как Швейцария[1330].
По итогам первого дня «возможные результаты переговоров, кажется, наметились уже достаточно ясно. Несомненно, налицо готовность Советского правительства отказаться от Австрии как в политическом, так и в военном и экономическом отношении, но также, несомненно, только при условии, если другие державы не заполнят образовавшийся таким образом вакуум, то есть сами не займут освободившегося места. В дальнейшем эта тенденция будет красной нитью проходить через все переговоры и окажет на них решающее влияние»[1331].
Экономические переговоры велись с Микояном, которому Рааб говорил приятные вещи в связи с его национальностью: «При случае Федеральный Канцлер сказал ему, что в Вене говорят, что в торговых делах десять евреев стоят одного грека, а десять греков – одного армянина»[1332]. Вероятно, в Афинах или Тель-Авиве австрийский дипломат рассказал бы другой анекдот. Договорились о выплате Австрией Советскому Союзу компенсации в 150 млн долларов как эквивалента германской собственности в Австрии. Были обговорены также вопросы нефтедобычи и нефтепереработки, передачи Австрии Дунайской судоходной компании. В качестве компенсации за эту собственность Микоян согласился принять плату в форме товарных поставок. Австрийцы готовы поставить 10 млн тонн нефти в срок до 10 лет[1333].
От Киндерманна не укрылись некоторые трения между Молотовым и Микояном: «Микоян хочет возразить, но я слышу, как Молотов говорит ему, что политические соображения должны превалировать над экономическими»[1334]. Молотов настаивал, чтобы передаваемые Австрии советские активы (включая Дунайскую кампанию и нефтедобычу) остались австрийской собственностью, что создавало бы определенные трудности для проникновения в Австрию иностранных капиталов[1335].
Переговоры перемежались приемами, где Молотов появился с женой. Киндерманн охарактеризовал Жемчужину: «Г-жа Молотова – дама с тонким интеллигентным лицом, очень женственная, небольшого роста»[1336].
Прием в Екатерининском зале Кремля австриец назвал «лукулловым пиром». Молотов произнес речь в честь будущей советско-австрийской дружбы. На банкетах, как было заведено еще при Сталине, произносилось множество тостов, во время которых было принято вставать. «Вице-канцлер в одном из своих остроумных выступлений заметил, чтобы развеселить русских, что все это время повторяющееся вставание он рассматривает как своего рода гимнастику, которая практически способствует усвоению многочисленных вкусных блюд русской кухни, и таким образом все время освобождается место для последующих блюд»[1337], – пишет Киндерманн, и добавляет: «Водка для нас стала также привычна, как дома венское пиво»[1338]. Молотов заметил, что канцлер наполняет рюмку минералкой и сделал замечание: так нельзя[1339].
Алкоголь и осознание того, что соглашение практически достигнуто, раскрепостило представителей двух стран. Обыгрывая фамилию австрийского посла, Молотов предлагал переименовать Бишоффа в Аркбишоффа (то есть архиепископа) или даже Патриарха[1340].
«Потом речь произносит Хрущев. Эта речь, несомненно, является наиболее интересной из всех, так как свободна от всяких условностей… Он говорит в шутливом тоне, за которым часто слышится суровый подтекст. Иногда трудно определить, где кончается шутка и начинается разговор всерьез… Его отличительными чертами, несомненно, являются сконцентрированная грубая энергия и большая жизнеспособность. Он, безусловно, очень умный человек – здесь, в этом кругу, они все намного выше среднего уровня, – но он, очевидно, к тому же эмоционален и поддается чувству. По темпераменту он, должно быть, сангвиник. Он может быть верным другом, но иметь такого врага, пожалуй, никому не пожелаешь. Он – гоголевский Тарас Бульба. Тому, кто его не понимает, можно посоветовать перечитать это произведение»[1341]. Скоро Молотов будет иметь такого врага.
Раабу как честному человеку Хрущев предложил стать коммунистом. Все засмеялись. «Не смейтесь, господин Рааб, – говорит он. – Поверьте мне, взгляды, которых я придерживаюсь, правильны. Но если я уж не могу Вас убедить, то оставайтесь, ради бога, тем, кто Вы есть. Мы не будем этому препятствовать. Мы знакомы с австрийскими условиями. Мы дадим возможность австрийскому народу жить так, как он этого хочет». Дальше Хрущев говорил о преимуществах коммунистического мировоззрения и недостатках капиталистического мира. «Мой отец, – говорит он, – всю свою долгую жизнь изо всех сил старался стать капиталистом; мальчишкой я ему даже помогал в этом, но, слава богу, его старания не увенчались успехом». Это откровение о мелкобуржуазной юности Хрущева отсутствовало в его официальной биографии. «Товарищ Молотов и Микоян заключили с Австрией соглашение, – продолжает он, – мы проверим его. И если оно неверно составлено, то привлечем товарищей Молотова и Микояна к ответственности. Он не называет тех, кого следует иметь в виду под словом „мы“, он не объясняет также, следует ли это понимать как шутку»[1342]. В каждой шутке есть доля шутки.
Киндерманн фиксирует тот стиль общения между советскими лидерами, который характерен для периода коллективного руководства: «Если присмотреться к занимающим высшие должности советским политическим деятелям и манере их общения друг с другом, то приходишь к выводу, что все умозрительные заключения западного мира о том, кто из них стал преемником Сталина, являются праздным занятием. Не может быть никаких сомнений в том, что его место пока свободно. Все эти люди обладают ярко выраженными характерами, и любой из них может – как это всегда бывает там, где собирается несколько мужчин, – благодаря тому или иному качеству своего характера временно выдвинуться на передний план, но никоим образом не создается впечатление, что один из них управляет остальными»[1343]. Перед лицом австрийских гостей члены Президиума ЦК скрывали (как мы видели – не полностью) свои разногласия и эмоции, связанные с борьбой за лидерство. Следующий ее виток станет началом падения Молотова.
15 апреля был подписан советско-австрийский меморандум о согласии СССР на подписание Государственного договора по Австрии. При этом оговаривались австрийский нейтралитет и советские экономические интересы при передаче Австрии собственности, находившейся в советских руках во время оккупации[1344].
14 мая в Вену прибыли министры иностранных дел четырех держав для подписания Государственного договора, который возвращал Австрии суверенитет. Молотов на правах председателя быстро провел финальное согласование многократно обсуждавшегося Государственного договора, а затем словно карту из рукава вынул проект декларации о нейтралитете Австрии и потребовал ее подписать. Этим он мог вызвать скандал – ведь договорились, что Австрия сама провозгласит свой нейтралитет после восстановления ее суверенитета. Западные партнеры отказались отступать от порядка дня. Настаивать он не мог – в Москве ждали подписания договора, так что Вячеславу Михайловичу пришлось отступить. 15 мая состоялось торжественное подписание Государственного договора во дворце Бельведер. Толпы австрийцев собрались около него. Министры вышли на балкон, и австрийский министр А. Фигль продемонстрировал документ ликующим жителям Австрии.
Поскольку министры встретились в Вене, да еще при таких благоприятных обстоятельствах, как урегулирование одной из послевоенных проблем, Молотов завел речь о предстоящей встрече в верхах. Договорились летом провести такую историческую встречу – первую за 10 лет – в Женеве. Туда Молотов поедет уже «хромой уткой».