Молотов считал: «Совместное коммюнике по партийной линии неприемлемо», он даже требовал исключить из директив утверждение, что «с Югославией мы можем сотрудничать более тесно, чем с капиталистическим государством». Молотов высказался в духе черно-белой картины мира, без полутонов: «Какое же государство Югославия? Другого нет государства (пролетарское и буржуазное)». Также Молотов раскритиковал речь, которую должен был произнести Хрущев. Вячеслав Михайлович был недоволен, что «все берется на себя» – то есть ответственность за разрыв 1948 года. Но Микоян и Маленков заступились за речь, тем более, что на себя нынешний Президиум ответственности не брал – планировалось свалить все даже не на Сталина, а на Берию и Абакумова. Маленков считал, что нужно «освободиться от своих слабостей сразу»[1353]. Молотов понимал, что в этом случае могут освободиться и от него, как главного из виновников разрыва с Югославией, оставшегося в советском руководстве. Учитывая его роль в тех событиях, в Белград Вячеслава Михайловича решили не брать.
26 мая, прибыв в Белград, Хрущев выступил на аэродроме с речью, в которой показал югославским лидерам, что считает их товарищами. Была оглашена принятая Президиумом ЦК КПСС формула: «Мы искренне сожалеем о том, что произошло, и решительно отметаем все наслоения этого периода. Со своей стороны к этим наслоениям мы с несомненностью относим провокаторскую роль, которую сыграли в отношениях между Югославией и СССР ныне разоблаченные враги народа – Берия, Абакумов и другие. Мы обстоятельно изучили материалы, на которых основывались тяжкие обвинения и оскорбления, выдвинутые против руководителей Югославии. Факты показывают, что эти материалы были сфабрикованы врагами народа, презренными агентами империализма, обманным путем пробравшимися в ряды нашей партии»[1354].
Обида, нанесенная югославам, была глубока, растопить лед было тяжело, но Хрущев старался. Откровенный по форме разговор Никита Сергеевич начал уже в автомобиле, на котором с Тито ехал из аэропорта. Хрущев и другие члены делегации на переговорах жаловались Тито и его товарищам, какая обстановка сложилась при Сталине, что им пришлось претерпеть. А теперь другие времена, нечего дуться, давайте мириться. Но «оголяться перед врагом» по поводу Сталина Хрущев не хотел, тем более, что Сталин был «гениальным человеком». Хрущев то критиковал югославские идеологические позиции об отмирании государства, то лояльно высказывался о рабочих советах. Ему было важно через панибратство и показную откровенность (которая не мешала держаться фантастической версии об ответственности Берии, а не Сталина и Молотова за конфликт) вовлечь Тито в их братство «социалистического лагеря». Но югославские лидеры определенно заявили, что в лагерь больше не хотят, а улучшать отношения на прочной экономической основе – готовы[1355]. 2 июня была принята правительственная декларация двух государств. Стороны отметили сходство в их миролюбивом внешнеполитическом курсе и анонсировали дальнейшее сближение. Оно проявилось в серии соглашений, прежде всего экономических и культурно-гуманитарных, заключенных во второй половине 1955 – первой половине 1956 года.
6 июня 1955 года Хрущев, довольный визитом, докладывал о нем на Президиуме ЦК. Молотову сближение с югославскими ревизионистами было как нож острый, и на заседании 8 июня он заявил коллегам, что не считает поведение делегации в Югославии основанным «на позициях марксизма-ленинизма». Это было даже жестче, чем прежняя реплика об антиленинской позиции, которую он взял назад. Первым ему возразил Каганович, и обвинил МИД в пассивности в отношении Югославии. Вот теперь достигли хороших результатов, когда Хрущев взялся за дело. Что же, раз Молотов настаивает на своих политических обвинениях, Микоян предложил вынести разногласия на пленум ЦК: «Сказать, что есть две точки зрения. Есть разногласия в партии (сказать пленуму)»[1356]. После этого Молотов получил порцию обвинений: его позиция продиктована обидой, «закусил удила», разногласия шире, чем вопрос о Югославии. Шепилов с теоретической солидностью опроверг тезис о буржуазности государства Югославия – это народное государство, Суслов припечатал: «итоги переговоров полностью опрокинули непартийную позицию т. Молотова».
Отвечая на этот град обвинений, Молотов признал, что «результаты поездки большие и положительные». Но по партийной линии не добились результатов, и не могли добиться: «Наши отношения с Югославией ухудшились из-за националистического уклона, а не из-за Берия», «югославы национальные интересы ставят выше интересов СССР и нашей партии». Молотов даже не понимал, насколько шовинистически это звучит – все «братские партии» должны ставить интересы СССР выше интересов своих стран. Хрущев подвел итог: «Записать, что т. Молотов имеет свою точку зрения и ее осуждаем»[1357].
Молотов не мог не понимать, что, противопоставив себя участникам делегации во главе с Хрущевым и Булганиным, он не просто останется в меньшинстве, но может вообще стать отщепенцем, изгнанным из руководства, а то и похуже – судьба Берии была памятна. Почему Молотов решился на этот демарш? Во-первых, для него это действительно было делом принципа: сближение с югославским пониманием марксизма-ленинизма было невозможно без отхода от идеологического канона, выработанного при Сталине при участии самого Молотова. Он гордился своим твердым идейным большевизмом и ролью его хранителя, опасался, что Хрущев под влиянием Тито пойдет по пути ревизионизма, к которому и так уже склонен Микоян. Во-вторых, сближение с Тито дискредитировало Молотова, виновного в развязывании конфликта, и вело к ослаблению его позиций вплоть до исключения из руководства в недалекой перспективе. Чего тянуть? Может быть, дать сейчас решительный бой и занять место главного борца с ревизионизмом в КПСС? Если недовольство идейным курсом Хрущева будет нарастать, именно Молотов станет центром консолидации недовольных. В-третьих, Молотов не без оснований рассчитывал на свою мировую известность и популярность в стране, которые не дадут ревизионистам Хрущеву и Микояну расправиться с ним сразу. А значит у него есть время, за которое выяснится, что с Тито нельзя договориться на советских условиях, и внешнеполитический провал Хрущева подтвердит правоту Молотова и укрепит его позиции.
За время, оставшееся до пленума ЦК КПСС, у Молотова была возможность еще сильнее укрепить свой авторитет – он направился в заранее запланированную поездку в Сан-Франциско на 10-летие создания ООН. Догадываясь, что это может быть его последняя зарубежная поездка, Молотов проехал через США от Нью-Йорка до Сан-Франциско на поезде. Советский дипломат А. Добрынин, который тогда был помощником Молотова, вспоминал: «Мы проехали по железной дороге три дня и две ночи. На станциях собиралось много любопытствующих, желавших увидеть „живого Молотова“. Холодная война была в разгаре, но поездка прошла, к счастью, без всяких эксцессов или инцидентов. Лишь на остановке в Чикаго, где живет много эмигрантов славянского происхождения и где находилось руководство профсоюзов, враждебно настроенных против СССР, собралась довольно большая толпа, которая, когда Молотов выглянул из окна, начала громко кричать: „Бу-у-у…“ (но без других проявлений прямой враждебности)»[1358]. В общем, это были уже не худшие времена советско-американских отношений, предстояла встреча в верхах, так что со стороны американцев к Молотову было больше любопытства, чем враждебности, и его визит должен был закрепить эту тенденцию. Пресс-конференция Молотова закончилась под аплодисменты[1359].
Молотов выступал в Генеральной Ассамблее как один из основателей ООН, все еще руководивший внешней политикой своего государства. Это была хорошая возможность выступить с изложением официальной позиции СССР, в том числе – за объединение Германии.
В. М. Молотов выступает на сессии Генеральной Ассамблеи ООН. 20 сентября 1955. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1622. Л. 12, 13]
Заканчивалось согласование этапного для ООН решения – вступления в организацию 18 государств, которые раньше не могли сделать этого из-за противостояния Холодной войны (такие, как Испания, Португалия и зависимые от СССР государства) или недавно получили независимость, как Ливия, Лаос и Камбоджа. Они войдут в ООН до конца года, что сделает организацию универсальной площадкой мировой политики. Правда, за бортом ООН пока оставалась гигантская КНР. Был задержан прием в ООН Японии и Монголии. Но все же времена, когда СССР не признавал ООН, уходили в прошлое, и визит Молотова в Сан-Франциско подчеркивал это.
По возвращении в Москву Молотову предстояло держать ответ за свою позицию по югославскому вопросу на пленуме ЦК 4–12 июля. В докладе Хрущев сообщил о разногласиях, и затем Молотову было предоставлено слово для развернутого выступления. Его неоднократно перебивали, но Вячеслав Михайлович гнул свою линию: «Мы все хотим улучшить отношения Советского Союза с Югославией, при этом мы стремимся укрепить международные позиции Советского Союза и всего социалистического лагеря и соответственно ослабить международные позиции империализма»[1360]. Конечно, Молотов за то, чтобы ослабить связь Югославии с империализмом, а лучше вообще разорвать ее. Но для этого должны быть устранены причины советско-югославского конфликта, которые Молотов видит в поведении югославской стороны. Они «заняли определенно националистические позиции и встали на путь откола от единого социалистического лагеря». Тито, Кардель и другие югославские руководители скатились «на антисоветские позиции правых социалистов»