[1376]. Но такого покаяния замов было недостаточно, партия дала добро на критику снизу. Заведующий 3-м европейским отделом Лапин рассказал, что коллегия не собиралась три месяца, Молотов все решает с замами. На коллегии не обсуждались вопросы Германии. Замы боятся ответственности, пускают документы «по кругу», чтобы получить визы всех заинтересованных инстанций, прежде чем принять решение (впрочем, такая система в советских и российских ведомствах сохранялась и позднее). Громыко досталось за неподготовленность к совещаниям. Чиновники жаловались, что их руководители раздражительны, позволяют себе обидные реплики[1377].
Партсобрание единогласно разделило «данную пленумом ЦК оценку ошибочной позиции тов. Молотова В. М. по югославскому вопросу». В соответствии с принципом «демократического централизма» Молотов обещал «приложить все силы для проведения в жизнь линии ленинского Центрального комитета»[1378], то есть тех решений, с которыми был не согласен. В преддверие Женевской встречи в верхах Молотова решили не снимать с поста министра иностранных дел. В США президента, дожидающегося отставки, называют «хромой уткой». Если применить этот термин не только к президентам, но и вообще к политикам, обреченным на отставку, то Молотов теперь был в МИДе «хромой уткой».
8. Хромая утка
Советскую делегацию на конференции 18–23 июля в Женеве возглавлял председатель Совета министров СССР Булганин, в ее состав входили Хрущев, Молотов, Громыко и Жуков. Главы правительств Великобритании и Франции Иден и Э. Фор возглавляли их делегации. Во главе американцев приехал Эйзенхауэр. Он был настроен скептически и перед отъездом призвал не испытывать «глупых ожиданий, будто мир может быть будто по волшебству излечен одним совещанием»[1379].
Трояновский вспоминал: «Наши руководители демонстративно разъезжали по Женеве в открытых машинах и почти без охраны, показывая, что сталинские времена зашторенных автомобилей ушли в прошлое… в отличие от советских делегатов, президент Эйзенхауэр и Даллес передвигались по городу в бронированном автомобиле с многочисленной охраной»[1380]. Впрочем, как мы видели, Молотов за рубежом и прежде не боялся ездить в открытом авто.
После речей глав делегаций, где Эйзенхауэр снова требовал освобождения Восточной Европы и прекращения подрывной деятельности коммунистов, а Булганин повторил советские предложения по коллективной безопасности. По образцу конференций «Большой тройки» с утра встречались министры иностранных дел, а днем – делегации вместе с их главами.
Н. С. Хрущев, Г. К. Жуков и В. М. Молотов в Женеве. 1955. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1619 в. Л. 13]
Обсуждались объединение Германии, коллективная безопасность в Европе, разоружение, в общем – основные проблемы, хорошо знакомые Молотову. Он предлагал расширить повестку за счет Дальнего Востока, но настаивать не стал. Молотов снова, как при Сталине, не был самостоятелен даже в выборе тактики.
В соответствии с московскими наработками, Булганин предложил проект Договора о европейской безопасности между НАТО и Варшавским договором, который предусматривал отказ от ядерного оружия. Булганин также напомнил о советской инициативе вступления СССР в НАТО. Советские предложения такого рода воспринимались как чисто агитационные и не требовавшие ответа по существу.
В свою очередь Эйзенхауэр выдвинул идею «открытого неба» – инспекционных полетов над территорией друг друга. Булганин вежливо ответил, что советская делегация изучит эти предложения. Но в перерыве Хрущев, оказавшись рядом с Эйзенхауэром, сказал: «Я не согласен с председателем»[1381]. Нечего обсуждать. Советская делегация отвергла это предложение. Что смогли сделать министры – это согласовать программу последующих переговоров по европейской безопасности и германскому урегулированию. Заключительный документ конференции был подготовлен как директивы министрам иностранных дел. Трояновский вспоминал: «Когда согласование было закончено, я подошел к Молотову и попросил его посмотреть окончательный текст. Однако к тому времени его отношения с Хрущевым, видимо, очень обострились и поэтому он не захотел брать ответственность на себя. Сказал мне, чтобы я показал текст Хрущеву. Я пошел к Никите Сергеевичу, но тот послал меня обратно к Вячеславу Михайловичу. В конечном счете, текст так и остался непросмотренным и пошел в печать без высочайшего утверждения»[1382]. О чем-то конкретном договориться не удалось, и главы правительств перепасовали мяч своим министрам иностранных дел, встреча которых планировалась на октябрь.
Однако сам факт обсуждений на высшем уровне показывал миру, что термоядерная катастрофа в повестке дня не стоит. В этом ощущении передышки в Холодной войне и заключался разрекламированный прессой «дух Женевы». Как пишет М.А. Липкин «„дух Женевы“ хотя и стал важной вехой в развитии „ранней разрядки“ и способствовал налаживанию личных контактов глав государств, так и остался символом больших надежд»[1383].
В. М. Молотов, Н. А. Булганин и Н. С. Хрущев в Женеве. 1955. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1619 в. Л. 26]
После короткого отдыха в Крыму с семьей, Молотов провел переговоры с канцлером ФРГ К. Аденауэром, визит которого 8–13 сентября стал крупным событием на германском направлении. Приезду германского канцлера также предшествовала дискуссия в Президиуме ЦК и МИДе. На июньском пленуме ЦК 1957 года Громыко рассказывал, что проект обращения к Аденауэру готовился во время отъезда Молотова. Вернувшись, Молотов забраковал подготовленный Громыко проект обращения: «внося такой проект, мы будем протягивать руку Аденауэру и упрашивать его»[1384]. Но нота все равно была опубликована 8 июня почти без учета критики Молотова, и довольный Аденауэр согласился приехать.
Аденауэра в аэропорту Внуково встречали Булганин, Молотов и Громыко в сопровождении роты почетного караула. Это означало полное признание государства, борьбе против образования которого Молотов отдал столько сил. На переговорах 9 сентября доминировал Хрущев. Молотов и Булганин участвовали сдержанно. Хрущев сел на идеологического конька и принялся упрекать немцев за преступления нацизма. Это было нужно для того, чтобы добиться установления дипломатических отношений безо всяких дополнительных условий со стороны ФРГ. Аденауэр настаивал на немедленном освобождении всех германских военнопленных, включая обвиненных за военные преступления. Было достигнуто соглашение об установлении дипломатических отношений и возвращении в Германию оставшихся в СССР пленных (с условием, что военные преступники, осужденные судом, продолжат отбывать наказание). Лидеры СССР также подтвердили стремление к объединению Германии, а Аденауэр дал понять, что не собирается всерьез добиваться изменения ее восточных границ[1385] (хотя официально ФРГ подтвердила эту позицию значительно позднее). Установление дипломатических отношений с ФРГ стало большим успехом советской внешней политики, открывало возможность экономического сотрудничества с этим государством, набиравшим хозяйственную мощь. Но только теперь это уже был успех внешней политики Хрущева, а не Молотова.
В сентябре 1955 года был продлен на 20 лет советско-финляндский Договор о дружбе, сотрудничестве и военной помощи, причем СССР отказался от военной базы в Порккала-Удд, что стало большой радостью для финнов и вызвало недовольство Молотова, который много лет спустя говорил: «Хрущев отдал финнам Порккала-Удд. Мы едва ли отдали бы»[1386].
Внешнеполитическая стратегия Молотова была продолжением позднесталинской – можно соглашаться только на такие уступки, за которые сразу можно получить что-то взамен. Понятно, что таким образом нельзя было всерьез разблокировать ситуацию, и Хрущев попытался выйти на «оперативный простор», с одной стороны, с помощью некоторых односторонних уступок (Югославии, Австрии), и с другой стороны, усиления присутствия СССР в регионах, где до сих пор господствовали империалисты – прежде всего на Ближнем Востоке. СССР стал оказывать военную помощь Египту, постепенно вовлекаясь в арабо-израильский конфликт. Хрущев пересказывал египетскому лидеру Г. Насеру их спор с Молотовым, который назвал авантюризмом внешнеполитический курс Никиты Сергеевича: «Лучшая оборона – нападение. Я сказал, что нам необходима новая, активная дипломатия, поскольку невозможность ядерной войны означает, что борьба между нами и капиталистами будет теперь вестись другими средствами. Я не авантюрист… Но мы должны поддержать новые освободительные движения»[1387]. Впрочем, сближение Хрущева с Насером было не более авантюристично, чем стремление Сталина и Молотова заполучить Ливию и контроль над Турцией и Ираном.
Несмотря на июльскую проработку на пленуме, Молотов пока как ни в чем не бывало ездил на переговоры в Нью-Йорк и Женеву, где на конференции министров иностранных дел 27 октября – 16 ноября предсказуемо не преуспел в разблокировании германского вопроса и решении проблемы разоружения. У него были связаны руки, он действовал строго в соответствии с данными ему инструкциями. Да и попытки настаивать на прежних инициативах не могли дать нового эффекта. Отвергнув 26 октября западные предложения по воссоединению Германии, Молотов 29 октября предложил пригласить на конференцию лидеров Восточной и Западной Германий, чтобы они начали договариваться между собой. Эту идею предсказуемо отвергли западные партнеры, поддерживавшие западногерманскую политику непризнания ГДР. Стало ясно, что выйти из тупика не удастся, не уступив западному требованию всеобщих выборов. Чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, Молотов разработал проект, который давал бы добро на выборы при условии согласия партнеров на нейтралитет Германии, отмену Парижских соглашений и вывод из Германии иностранных войск кроме ограниченных контингентов.