стремления унизить умершего «хозяина». Молотов подчеркивает фразу Хрущева: «Было бы бесчестно скрыть от нашей партии тот факт, что после первых тяжелых неудач и поражений на фронтах Сталин считал, что наступил конец. В одной из бесед в эти дни он заявил:
– То, что создал Ленин, все это мы безвозвратно растеряли.
После этого он долгое время фактически не руководил военными операциями и вернулся к руководству только тогда, когда к нему пришли члены Политбюро и сказали, что нужно безотлагательно принимать такие-то меры для того, чтобы поправить положение дел на фронте». Молотов знал, что «долгое время» – менее двух суток.
Хрущев утверждает, а Молотов подчеркивает: «Сталин был очень далек от понимания той реальной обстановки, которая складывалась на фронтах… Сталин требовал непрерывных лобовых атак с тем, чтобы брать село за селом. И мы несли на этом огромные потери, пока нашему генералитету, который выносил на своих плечах всю тяжесть ведения войны, не удалось перейти к ведению гибких маневренных операций, что сразу дало серьезное изменение положения на фронтах в нашу пользу». И затем «Сталин начал громить многих из тех полководцев, которые внесли свой немалый вклад в дело победы…»[1427] Это явные реверансы в сторону Жукова и других полководцев, ответственность которых за кровавые лобовые атаки теперь перекладывалась на Сталина.
По утверждению Хрущева, «практика руководства, сложившаяся в последние годы жизни Сталина, стала серьезным тормозом на пути развития советского общества». На слове «тормозом» Молотов ставит жирную галку[1428]. С этим он может быть и мог бы согласиться, сам от этой практики пострадал.
Пометки Молотова на тексте доклада говорят о сложном отношении Вячеслава Михайловича к выступлению Никиты Сергеевича. Что-то возмутило, а что-то можно и поддержать. Очевидно, если бы удалось добиться согласования текста доклада на Президиуме, из него были бы удалены сюжеты о войне и об убийстве Кирова, другие резкие оценки. Эффект все равно был бы сильным – ведь сенсационное признание в уничтожении некоторых честных коммунистических руководителей осталась бы в любом случае. Но Молотов бы добился сглаживания шокирующего эффекта.
Текст выступления Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС «О культе личности Сталина и его последствиях» с пометками В. М. Молотова.[РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 164. Л. 3, 75]
В результате выступления Хрущева на ХХ съезде КПСС началась открытая реабилитация людей, казненных или отправленных в лагеря при Сталине. Их восстанавливали в правах и возвращали доброе имя, часто посмертно. Но реабилитация не коснулась политических оппозиционеров, несмотря на то, что они не совершали преступлений. Не были пересмотрены дела Бухарина, Рыкова и других «уклонистов» и фракционеров.
Комиссия Поспелова не разбирала вопрос об открытых процессах 30-х годов, хотя после всего сказанного было ясно, что они сфальсифицированы. По инициативе Хрущева для разбора этого вопроса была создана комиссия в составе Молотова, Кагановича и Фурцевой. Это было реверансом в сторону сталинского крыла руководства. Молотов и Каганович предсказуемо настояли, что результаты публичных процессов пересматривать не стоит[1429].
Микоян вспоминал: Молотов «сказал, что, хотя нет доказательств вины Зиновьева, Каменева и их сторонников в убийстве Кирова, морально-политическая ответственность остается на них, ибо они развернули внутрипартийную борьбу, которая толкнула других на террористический акт… Я все-таки верил, что Молотов отнесется к этому делу честно. И ошибся, проявил в отношении его наивность. Не думал, что человек, чья жена была безвинно арестована и едва не умерла в тюрьме, способен продолжать прикрывать сталинские преступления»[1430].
Молотов пытался тормозить процесс дальнейших разоблачений. Шепилов вспоминал: «Я в своем кабинете в редакции „Правды“ просматривал очередной номер газеты. Раздался звонок кремлевского телефона.
– Товарищ Шепилов?
– Да, это я.
В голосе говорившего со мною слышалось едва сдерживаемое раздражение, он слегка заикался:
– Прекратите ругать в „Правде“ Сталина.
Я сразу понял, это был В.М. Молотов.
– Я Сталина не ругаю. Я выполняю решения ХХ съезда.
– Я еще раз прошу Вас, прекратите ругать Сталина.
– Товарищ Молотов, – отвечаю ему. – Я могу только повторить, что сказал: я выполняю решения ХХ съезда. Вы недовольны? Тогда выносите вопрос на Президиум ЦК.
Этот разговор поразил меня. Сталин уничтожил тысячи и тысячи безвинных людей. На первом же пленуме после XIX съезда КПСС Сталин всячески унижал Молотова, утверждал, что он „трясется“ перед американским империализмом. Сталин ни за что посадил его жену в тюрьму. А Молотов просил не ругать меня в „Правде“ Сталина! Он так и сошел в могилу несгибаемым сталинистом»[1431].
Но как раз решений ХХ съезда о Сталине, на которые ссылался Шепилов, не было принято. Хрущев лишь прочитал доклад, но никакого голосования по нему не проводилось. С докладом предстояло устно ознакомить «всех коммунистов и комсомольцев, а также беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников»[1432]. Текст доклада оставался секретным, страна должна была получить эту информацию в пересказе так, чтобы нельзя было, если что, придраться к деталям. Важно было, что именно коммунисты стали источником новой истины, постепенно распространявшейся среди населения и в мире.
При обсуждении доклада в парторганизациях и беспартийных коллективах находились смелые люди, которые задавали «неудобные вопросы». Очевидно, дело не только в Сталине, но и в его соратниках, а то и во всей системе. Об этом говорилось на собраниях парторганизаций Теплотехнической лаборатории АН СССР, Института востоковедения Академии наук СССР, Литературного института, Ереванского Государственного университета и в других организациях, на собраниях ленинградской интеллигенции[1433]. 7–10 марта в Тбилиси произошли массовые волнения, которые были жестоко подавлены. 5 апреля было разослано письмо ЦК, осуждавшее вылазки «антипартийных элементов», на которое большинство коммунистов ответило «недопустимым для коммуниста либерализмом»[1434]. Соответствующим образом выступила «Правда».
А официальная позиция КПСС по поводу «культа» пока не была сформулирована. Согласование позиций членов Президиума по этому вопросу заняло несколько месяцев. Только 30 июня было опубликовано постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий», в которой оценка Сталина была уже не столь резкой, как в докладе Хрущева. Сообщив «граду и миру», что решения ХХ съезда «вызвали смятение в империалистических кругах США и других государств», постановление признало, что «реакционные круги пытаются использовать некоторые факты, связанные с осужденным Коммунистической Партией Советского Союза культа личности И.В. Сталина» (авторы постановления тоже как бы «забыли», что публично ХХ съезд не принимал решения о Сталине). Но зря они это делают, потому что речь идет о «пройденном этапе в жизни Советской страны», партия уже более трех лет (то есть с самой смерти вождя) «ведет последовательную борьбу против культа личности И.В. Сталина», и нечего здесь «мутить воду». В постановлении также подтверждалась, что Сталин «активно боролся за претворение в жизнь ленинских заветов». Конечно, «обнародованные партией факты нарушений социалистической законности и других ошибок, связанных с культом личности И.В. Сталина, естественно, вызывают чувство горечи и глубокого сожаления», но «партия, внутренние силы которой теперь ничто не сковывает, еще более сблизилась с народом и находится сейчас в состоянии небывалой творческой активности». Причины культа постановление выводило из трудностей задач, которые решала КПСС, а также и прежде всего из личных качеств и ошибок самого Сталина. Их усугубило то обстоятельство, что во главе «органов» оказалась «преступная банда агента международного империализма Берия». В отличие от последнего Сталин – не преступник, а человек, допускавший «недостойные методы» в борьбе за СССР и коммунизм. «В этом состояла трагедия Сталина»[1435].
Молотов мог быть доволен этим двойственным постановлением, осуждавшим культ Сталина, но во многом оправдывавшим самого Сталина. Однако двойственность стимулировала дискуссии в советском обществе, оно перестало быть политически монолитным, раскололось на сталинистов и антисталинистов, а потом и на множество идейных полутонов. И это означало завершение тоталитарного периода развития страны. В СССР возник полулегальный плюрализм, который в дальнейшем усугублялся не только в обществе, но и в партии. Элементарная логика подсказывала советским людям – дело не только в Сталине. То, что было на уме у миллионов, эзоповым языком выражали писатели, а публика обсуждала уже не партийное постановление, а новые произведения о недостатках советского общества, вытекающих из разоблачаемого прошлого. Обсуждение романа В. Дудинцева «Не хлебом единым» в ЦДЛ 22 октября превратилось в массовый антибюрократический митинг, где многие речи были смелее произведения, которое стало для них поводом[1436]. А на следующий день начались события в Венгрии.
Хрущев был напуган такой перспективой десталинизации. 19 декабря было принято письмо ЦК КПСС «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов». В нем с тревогой констатировалось, что «ревизионисты» получают молчаливую поддержку части партии: «есть немало примеров, когда коммунисты и партийные руководители решительно не пресекают антисоветскую пропаганду, не дают отпора вражеским вылазкам, плетутся в хвосте событий. Более того, есть и такие „коммунисты“, которые, прикрываясь партийностью, под флагом борьбы с последствиями культа личности, скатываются сами на антипартийные позиции, допускают демагогические выпады против партии, подвергают сомнению правильность ее линии». Разумеется, от партийных смутьянов не отстает интеллигенция: «стали выдвигаться требования „освободить“ литературу и искусство от партийного руководства, обеспечить „свободу творчества“, понимаемую в буржуазно-анархистском, индивидуалистическом духе»