. Микоян понимал, что главное сейчас – сохранить пост за Хрущевым. Анастас Иванович вспоминал: «Хрущев висел на волоске. Почему я сделал все что мог, чтобы сохранить его на месте Первого секретаря? Мне было ясно, что Молотов, Каганович, отчасти Ворошилов были недовольны разоблачением преступлений Сталина. Победа этих людей означала бы торможение процесса десталинизации партии и общества»[1498]. Жуков тоже был против отставки Хрущева. Секретари ЦК Брежнев и Фурцева защищали шефа.
В ответном выступлении Хрущев «опровергал некоторые обвинения, но без задиристости, можно сказать, со смущением. Часть упреков признал, что действительно, я, мол, допускал ошибочное отношение к товарищам, были ошибки и в решении вопросов по существу, но я обещаю Президиуму, что я исправлю эти ошибки»[1499], – вспоминал Каганович (возможно, имея в виду выступление, которое состоялось не в первый день, а позднее)[1500]. Маленков также рассказывал: «…тов. Хрущев встал и сказал на заседании Президиума: „я выражаю, товарищи, вам свою глубокую благодарность и обещаю исправить все недостатки, на которые мне было указано“. Тов. Хрущев признал правильность недостатков, относящихся к области партийного руководства»[1501].
Большинство Президиума порывалось проголосовать за отставку Хрущева. Некоторые авторы сообщают о таком голосовании, рассказывая уже о первом дне заседаний Президиума 18 июня. Но последующее обсуждение этой темы на Президиуме показывает, что в первый день решение принято не было. Ю.В. Емельянов доверяется воспоминанию министра внутренних дел Н. Дудорова о том, как тот спас Хрущева. Повествуя о событиях 18 июня, историк утверждает, что Булганин отдал приказ сообщить о снятии Хрущева обкомам и республиканским ЦК, а также сообщить об этом в СМИ[1502]. Однако применительно к 18 июня это совершенно невероятно. Не говоря уж о том, что к концу заседания решение не было принято, а дискуссия перенесена на следующий день, сообщать-то предстояло не некий факт, а текст постановления. А такового не имелось даже в проекте. Так что в этот день Дудоров мог получить указание Булганина быть в готовности, не более того. Когда дело закончилось для Хрущева благополучно, всем, кто был на его стороне, хотелось подчеркнуть свой вклад в победу. Но это никак не доказывает, что многоопытный Булганин решил 18 июня опубликовать в СМИ непонятно что о незаконченном еще конфликте в Президиуме ЦК.
Хрущев и Микоян настаивали на переносе заседания на следующий день, чтобы все члены Президиума и секретари ЦК могли высказаться. Булганин как ведущий согласился с этим. Хрущева нельзя было снять с поста без пленума ЦК. А пленум нужно было поставить перед лицом единства Президиума. Какое же единство, если при обсуждении такого важного вопроса отсутствовали члены Президиума А. Кириченко, М. Суслов, М. Сабуров, кандидаты Н. Шверник, Н. Мухитдинов, Ф. Козлов, секретари ЦК А. Аристов, Н. Беляев и П. Поспелов.
Арестовать Хрущева как Берию было нельзя: на его стороне был председатель КГБ Серов, а министр обороны Жуков был настроен резко против Молотова, Ворошилова и Кагановича из-за репрессий 30-х годов. Маленков попытался «обработать» Жукова перед заседанием, но безуспешно[1503]. Однако, как мы увидим, политические изменения вроде замены Первого секретаря секретарем по общим вопросам Жуков мог обсуждать.
Почему бы не ликвидировать пост Первого секретаря? Тогда даже не получится, что Хрущева сняли с поста. Просто нет такого поста, а Хрущев по-прежнему член высшего руководства. До пленума нужно согласовать общую позицию, с которой согласится и Хрущев – как в 1955 году с большинством согласился Маленков. Тогда пленум пройдет гладко. В этой ситуации под градом критики нужно было заставить Хрущева пойти на уступки, которые позволили бы восстановить для начала «коллективное руководство», где Хрущев будет одним из его членов, а не высшим руководителем партии. А затем такое демократичное решение закрепить на пленуме. Если право ведения Президиума ЦК после этого оставалось бы за Булганиным, то именно он становился «первым среди равных», как в 1954 году Маленков, а Хрущев оттеснялся от центра власти.
Такая комбинация требовала длительного обсуждения с выступлением всех желающих, чтобы пленуму был предъявлен именно консенсус Президиума. Эту линию и выдерживал Булганин 19–20 июня. Характерно также, что фракционные совещания, где обсуждалась тактика следующего дня, собирались у Булганина (именно он воспринимался как лидер фракции) и у Хрущева в Секретариате. «Хрущевцам» противостояли «булганинцы».
С Берией справились за два часа, а Хрущева обсуждали четыре дня. Эта затяжка стала для выступления роковой. Но в первые дни казалось, что антихрущевскому большинству ничего не угрожает, и торопиться некуда. 19 июня, когда руководство партии собралось в полном составе, положение для Хрущева стало более благоприятным, но большинство членов Президиума было по-прежнему против него (7 против 4, к противникам Хрущева присоединился Сабуров), а вот большинство кандидатов и секретарей встали на сторону Первого секретаря. Теперь создалась возможность для практически равноправной дискуссии двух фракций, при которой формальное доминирование антихрущевски настроенных членов Президиума размывалось репликами менее авторитетных, но активно поддерживавших Хрущева кандидатов и секретарей.
Из секретарей ЦК к большинству присоединился только Шепилов, который так вспоминал о своем выступлении: «В первое время вы, Никита Сергеевич, взяли правильный курс: раскрепостили людей, вернули честное имя тысячам ни в чем не повинных людей: создалась новая обстановка в ЦК и Президиуме… Но теперь вы „знаток“ по всем вопросам – и по сельскому хозяйству, и по науке, и по культуре! Хрущев сказал, что никак не ожидал моего выступления, и расценил его как предательство. Поразило меня тогда поведение Молотова: он сидел с каменным лицом, безучастным взглядом»[1504]. Если Шепилов выступал так, то подобная аргументация Молотову не нравилась, как и союз с «правым уклонистом» Маленковым. Но ничего, боролись же они против Троцкого в союзе с Бухариным. Сейчас важно свалить Хрущева, а там и с Маленковым и Шепиловым разберемся. Впрочем, через несколько дней на пленуме ЦК Шепилов высказывался о разоблачении сталинских репрессий не столь однозначно: «Я глубочайшим образом убежден, что сейчас, в нынешней обстановке, ворошить эти прежние дела и говорить о привлечении к ответственности – это принесет вред партии»[1505].
Пока Булганин солидно предоставлял слово каждому члену высшего партийного руководства, Секретариат ЦК активно работал, сообщая членам ЦК о происходящем в прохрущевском ключе. Теперь против Молотова, Кагановича и Маленкова действовал созданный ими со Сталиным аппарат, который мог противостоять и членам Политбюро, если прикажет главный секретарь.
Часть членов ЦК предпочла выжидать, а часть готова была действовать. В Москве происходили исторические события, а мы, носители партийной демократии – в стороне! Партийная элита была взбаламучена, как дворяне в 1730 году, когда «верховники» пытались кулуарно ограничить абсолютизм в России. Теперь, как встарь, волнение партийного «дворянства» давало шанс спасти власть первого лица. Но не во имя самовластия, а как раз ради прав и свобод более широких слоев номенклатуры. С.Н. Хрущев подчеркивает и роль создания совнархозов в росте поддержки его отца: «Другое дело глубинка, она от совнархозов выигрывала, поворота вспять не только не приветствовала, но боялась, ее представители, не колеблясь, присоединялись к стану Хрущева»[1506].
Каганович продолжает свой рассказ: «Президиум заседал четыре дня. Председательствовавший Булганин по-демократически вел заседание, не ограничивал время ораторам, давая порой повторные выступления и секретарям ЦК. А тем временем хрущевский Секретариат ЦК организовал тайно от Президиума ЦК вызов членов ЦК в Москву, разослав через органы ГПУ и органы Министерства обороны десятки самолетов, которые привезли в Москву членов ЦК. Это было сделано без какого-либо решения Президиума и даже не дожидаясь его решения по обсуждаемому вопросу»[1507]. Впрочем, в события стали вмешиваться уже члены ЦК, находившиеся в Москве. Самолеты понадобились, чтобы потом быстро собрать кворум ЦК. Узнав от сотрудников Секретариата, что большинство Президиума ставит вопрос о снятии с поста Первого секретаря или ликвидации этого поста, сторонники Хрущева решили сопротивляться. И устав КПСС был на их стороне – Президиум ЦК не имел право сам изменить решение, принятое Пленумом ЦК КПСС в сентябре 1953 года. Возникла угроза, что большинство Президиума примет такое решение, а какое-то время спустя, проведя чистку и запугивание цекистов и присоединив к разоблаченному Хрущеву группу «отщепенцев», просто утвердит свое решение на бессловесном пленуме. Это можно было предотвратить, собрав пленум немедленно. И цекисты решились потребовать этого. Тем более, что на их стороне была силовая поддержка, им был обеспечен беспрепятственный доступ в здание, где заседал Президиум. Ведь Серов был на стороне Хрущева.
«К концу заседания Президиума ЦК явилась от собравшихся в Свердловском зале членов ЦК делегация во главе с Коневым, заявив, что члены пленума ЦК просят Президиум доложить Пленуму ЦК об обсуждаемых на Президиуме вопросах. Некоторые члены Президиума гневно реагировали на этот акт созыва членов ЦК в Москву без разрешения Президиума ЦК как акт узурпаторский со стороны Секретариата ЦК и, конечно, самого Хрущева. Тов. Сабуров, например, ранее боготворивший Хрущева, с гневным возмущением воскликнул: „Я вас, товарищ Хрущев, считал честнейшим человеком. Теперь вижу, что я ошибался, – вы бесчестный человек, позволивший себе по-фракционному, за спиной Президиума ЦК организовать это собрание в Свердловском зале“»