[1649]. А почему бы нет. Советская власть к 1957 году существовала не 30, а 40 лет, и большинство тех, кто возглавлял в первые десять лет компартию и государство, были объявлены врагами народа и уничтожены. И ничего. Да и «ядро ЦК» в 30-е годы умудрилось уничтожить большинство ЦК. Что же теперь на Хрущева пенять, он еще мягко выражается.
Записка подробно разбирает частные обвинения в адрес Сталина, которые публикуются в последние годы – от ответственности за поражения в советско-польской войне до причастности к убийству Кирова. Эти и сегодня распространенные версии действительно достойны научного обсуждения и критики. Но Молотов защищает Сталина, подробно цитируя стенограммы Московских процессов 1936–1938 годов. А это сразу компрометировало аргументацию записки в глазах тех, кто считал, что процессы сфальсифицированы. Но ведь официально итоги процессов тогда не были отменены.
Особенно Молотова возмущало выступление Шверника на XXII съезде, в котором говорилось: «Вот пример крайнего цинизма Молотова. При поездке его в 1934 г. в г. Прокопьевск машина, в которой он находился, съехала правыми колесами в придорожный кювет. Никто из пассажиров не получил никаких повреждений. Этот эпизод впоследствии послужил основанием версии о „покушении“ на жизнь Молотова, и группа ни в чем не повинных людей была за это осуждена. Кому, как не Молотову, было известно, что на самом деле никакого покушения не было, но он не сказал ни слова в защиту невинных людей»[1650].
Как же Молотов мог сомневаться в том, что имело место покушение, если это установили следственные органы! И сами обвиняемые все признавали в подробностях. Какие ко мне претензии? Автор категорически утверждает: «я исхожу из того обстоятельства, что процессы 1936–1938 гг. были процессами, не инспирированными кем-то в карьеристских целях, и, тем более, в целях уничтожения видных советских и партийных работников, а выявили действительную картину массового распространения среди бывших оппозиционных групп различных антисоветских, контрреволюционных, вредительских и диверсионно-шпионских подпольных организаций»[1651].
И почему, собственно, ответственность за репрессии возлагается только на руководителей, потерпевших поражение в 1957 году? «Спрашивается – мог ли Хрущев, будучи первым секретарем МК МГК ВКП(б) не знать о репрессиях в отношении своих ближайших помощников и сотрудников?»[1652] Ох, зря ты, Никита, открыл ящик Пандоры.
Автор записки делает вывод: «Я считаю, что то направление, которое было придано XXII съездом КПСС вопросу о т. н. культе личности И.В. Сталина, явилось направлением, прямо нацеленным на подрыв авторитета партии среди трудящихся нашей страны и всего мира, на дискредитацию политики Коммунистической партии Советского Союза, партии, представленной XXII съездом слепой и покорной исполнительницей воли тирана – ее генерального секретаря; партии, представленной XXII съездом очагом дрязг и „придворной“ грызни за власть, за близость к трону»[1653]. Ну хорошо, Молотов может не верить в фальсификации процессов. Но что он может противопоставить утверждению, что партия исполняла волю генерального секретаря и его окружения, в котором происходило противоборство? Уж его-то он видел своими глазами. Никаких контраргументов, свидетельств открытого непослушания Сталину, например, записка не приводит.
По мнению Молотова, Сталин вел страну и партию туда, куда хотело большинство рабочего класса и членов партии, а от отщепенцев-оппозиционеров избавлялись, потому что они мешали этому одобряемому народом курсу. Но почему такую схему можно применить к правлению Сталина и нельзя к правлению Хрущева? «Мне могут возразить… Если вы сами утверждаете, что один человек или группа людей не может направлять партию в миллион членов туда, куда эти миллионы идти не хотят, – как же тогда удалось это сделать Хрущеву и тем, кто был с ним в этот момент? Не скатываетесь ли вы тем самым на те позиции, которые только что так самоуверенно критиковали?
Должен признаться, что это – очень серьезное возражение. Действительно, если Хрущеву удалось повести за собой XXII съезд, а за ним всю партию, по нужному ему пути, то, спрашивается, почему то же самое не смог или не мог делать Сталин?
И, честно говоря, над ответом на это возражение мне пришлось попотеть не меньше, чем над всеми остальными материалами. По-моему, я должен ответить следующим образом:
Июньский Пленум ЦК КПСС 1957 года был первым пленумом в истории нашей партии, на котором из состава Президиума ЦК были сразу выведены семь из одиннадцати его членов – Молотов, Ворошилов, Каганович, Маленков, Булганин, Сабуров и Первухин». И что тут нового – Сталин и его фракция уничтожили большинство членов Политбюро 20-х годов, которые дожили до 30-х. Но есть разница – до конца 30-х годов «партии, всем ее членам, по официальным партийным источникам и каналам, было известно о характере разногласий, о ходе борьбы, о тех доводах, которые та или иная сторона выдвигают в обоснование своей позиции»[1654]. Тут автор записки выдает 30-е годы за 20-е, даже за их середину. Даже борьба с «правым уклоном» в 1928 году велась закулисно, а членам «антипартийной группы» дали выступить на пленуме, а затем объявили на весь свет, в чем по мнению ЦК не правы Молотов, Маленков и Каганович. Это куда демократичнее, чем расправы над большинством членов ЦК ВКП(б) в середине 30-х годов – те публично и пикнуть не успели о своей особой позиции. А Молотов возмущается, что на XXII съезде не дали выступить тем, кто мог заступиться за Сталина. С тем же успехом можно было ждать на XVIII съезде выступление в защиту Троцкого и Бухарина. Так что зря автор записки «потел» над объяснением того, почему Хрущев вел партию против ее воли, а Сталин – в полном соответствии с ней. Оба вели, куда считали правильным, изолируя оппозицию аппаратными методами, а в случае со Сталиным – и с помощью массового террора. Это, конечно, не значит, что Сталин и Хрущев выбирали партийный курс субъективистски, не учитывая настроения в партии. Авторитарная и тоталитарная системы не исключают лоббирования снизу, учета правителями настроений в обществе и элите. В этом отношении Хрущев ориентировался на массовые настроения даже в большей степени, чем Сталин, пойдя по пути послаблений, расширения социальных гарантий и сферы свобод.
Автор записки чувствует, что выставлять Сталина в роли большего демократа, чем Хрущев, не убедительно, и добавляет еще один аргумент – Хрущев манипулировал неопытными делегатами, большинство которых вступило в партию во время войны и позднее. Но и это напоминает «ленинский призыв», который помог команде Сталина победить старых большевиков из левой оппозиции. Да и террор 30-х годов тоже привел в партийное руководство много новичков. И здесь Хрущев ничего не добавил к сталинским методам, только смягчил их.
Даже если бы полемика на июньском пленуме 1957 года была сразу опубликована, настроение в стране было таким, что аргументы Молотова и Кагановича не мобилизовали бы советское общество на их поддержку. Собственно, для этого не нужно было и знакомиться с этими аргументами – они были хорошо известны всем, кто жил при Сталине. «Антипартийная группа» вызвала определенное сочувствие в части общества самим фактом своего выступления против Хрущева[1655]. Но преобладающее настроение было в пользу «демобилизационного настроения», в котором автор записки тоже видит одну из причин успехов Хрущева[1656]. А вот это как раз то, что отличает вектор хрущевского периода от сталинского.
Записка сравнивает речи с осуждением культа на ХХ съезде КПСС и восхваления личности Хрущева после 1957 года. Вот он – культ. Далее автор обращается к цитатам Ленина об авторитетах (которые искусственно обрывались при цитировании в «Правде» в 1956 году), к обсуждению проблемы бюрократизации в партии в 20-е годы, развернуто цитирует «Новый курс» Троцкого и другие тексты лидеров левой оппозиции. Это нужно, чтобы сделать такой вывод: «Все оппозиционные элементы выступали против „теории вождя“, „культа вождя“, „культа личности“… История партии учит нас тому, что партия никогда (до XXII съезда) не шла на поводу оппозиционных демагогов, пытавшихся подкупить партию красивыми словами о демократии, о свободе мнений и т. д.»[1657]. Вообще-то и XXII съезд КПСС не даровал никакой свободы мнений – что Молотов испытал на себе, будучи исключен за несогласие с новой программой. Но дело не в свободе мнений, а в том, что «культ личности» – троцкистская идейка. В КПСС победил троцкистско-бухаринский блок – троцкизм идейно-политический и бухаринизм экономический.
На съезде Хрущев выступил против тех, кто считает, что при социализме должна сохраняться диктатура пролетариата. С точки зрения марксистско-ленинской схемы смены общественных стадий это справедливо. Диктатура пролетариата должна существовать после прихода к власти коммунистической партии и до возникновения коммунизма. Социализм – первая фаза коммунизма. Значит, если есть социализм (то есть коммунизм), то уже нет диктатуры пролетариата. Но Маркс, Энгельс и Ленин считали, что по мере приближения к коммунизму государство будет вообще отмирать, что диктатура пролетариата – это отмирающее государство вроде коммуны (общины). Так что при социализме не будет не только диктатуры пролетариата, но и государства вообще. С этим уже никак не может согласиться Хрущев – не распускать же СССР из-за того, что Сталин решил считать социализмом тот строй, который построили в 30-е годы.
Решение этой теоретической коллизии должна была предоставить программа КПСС 1961 года, которую автор иронически характеризует как «образец „мирного сосуществования“ социализма с капитализмом в марксистско-ленинской теории»