[294]. Сталин объявил «оппозиционный блок в ВКП(б)» социал-демократическим уклоном.
XV партконференция оппозицию осудила, однако фактически приняла программу индустриализации, за которую она выступала: «Необходимо стремиться к тому, чтобы в минимальный исторический срок нагнать, а затем и превзойти уровень индустриального развития передовых капиталистических стран»[295]. Эти задачи коммунисты будут ставить перед собой и тридцать лет спустя.
Пока руководителей партии устраивали так называемые «затухающие» темпы роста промышленности (процент роста падал по мере того, как исчерпывались возможности восстановления работы старых предприятий). Поэтому достаточными казались и прежние надежды – на рост товарности крестьянского хозяйства, на совершенствование планирования, на благоприятную конъюнктуру рынка, на всемерную экономию, на новые внешнеполитические успехи. 1927 год опровергнет многие из этих надежд.
Оппозиционеры готовились к новым политическим баталиям. Ведь стоило сталинскому большинству допустить крупную политическую ошибку, и фортуна могла повернуться к нему спиной. С весны 1926 года оппозиция резко критиковала политику Коминтерна в Великобритании, где коммунисты пытались сотрудничать с социал-демократическими профсоюзами. Также оппозиция была недовольна сотрудничеством с партией Гоминьдан в Китае, которое в апреле 1927 г. привело к поражению коммунистов в результате выступления генерала Чан Кайши[296].
Сталин постоянно обсуждал положение в Китае с Молотовым и, в частности, 8 июля писал ему: «Мы использовали уханьскую верхушку, как только можно было ее использовать. Теперь надо ее отбросить»[297]. Приготовления коммунистов к перевороту в Ухани были замечены левыми гоминьдановцами. В июле и они разгромили КПК и объединились с Чан Кайши. Тысячи коммунистов погибли. В отчаянии КПК попыталась поднять новые восстания. Но население не поддержало коммунистов, и выступления были подавлены.
Китайская катастрофа потрясла коммунистов всего мира. Рухнули надежды на мировую революцию в обозримой перспективе, тысячи китайских товарищей погибли. Сталинская политика потерпела полный крах. Части оппозиционеров «казалось, что столь очевидное банкротство сталинской политики должно приблизить победу оппозиции»[298]. Сталин ошибся в Китае. Значит, он может ошибаться и в СССР. Оппозиция была права в критике китайской политики, значит, она может быть права и в отношении НЭПа.
Ситуация обострилась из-за разрыва отношений с Великобританией в мае и убийства 7 июня в Варшаве советского представителя П. Войкова. Советская пресса подавала эти события как преддверие нападения империалистов на СССР. Военная тревога обострила экономический кризис. Историк Э. Карр комментирует: «Промышленные товары, которые ему могли бы понадобиться, купить было почти невозможно. Деньги опять обесценивались инфляцией; в такой неопределенной ситуации зерно оказывалось самой надежной валютой. Крестьянам, имевшим большие запасы зерна, не было никакого смысла отправлять их на рынок. Поэтому осенью 1927 года зерна сдали государству чуть не в половину меньше, чем в 1926 году… Зимой 1927/28 года в городах очереди за хлебом стали обычным делом, масло, сыр и молоко – редкостью. Государственные запасы зерна истощились»[299].
В мае 1927 года, по свежим следам китайской катастрофы, Троцкий, Зиновьев и Каменев направили открытое письмо в ЦК, собрав подписи 83-х старых большевиков, к которым присоединились более 300 членов партии. Мало того. Письмо широко циркулировало в партийной среде: повсеместно проходили полулегальные собрания членов партии, а через них доходило и до беспартийных масс.
Разоблачая международную политику руководства, оппозиционеры пугали внешним вторжением. Противостоять ему можно только возродив внутрипартийное единство на основе демократии и бросив все силы на индустриализацию страны. Неудача внешней политики ставила правящую группу перед выбором – или сдаться воспрянувшей духом оппозиции, или разгромить её если не аргументами, так организационно-репрессивными мерами.
Сталин настаивал на исключении Троцкого и Зиновьева из ЦК. Но Орджоникидзе, Рыков и Калинин предлагали не торопиться, а просто не избрать их на следующем съезде партии. Сталин, находившийся в отпуске, был раздражен и требовал от Молотова учесть его голос заочно. Только 20 июня решение об исключении удалось продавить на заседании «руководящего коллектива». Молотов с ним не справлялся – в отсутствие Сталина даже Ворошилов нападал на Молотова за результаты их со Сталиным руководства «за последние 2 года»[300].
Заседание Президиума ЦКК, посвященное нарушению дисциплины Зиновьевым и Каменевым, прошло 14 июня. Сталина в это время не было в Москве. Ознакомившись со стенограммой, он с возмущением писал Молотову: «Получается впечатление сплошного конфуза для ЦКК. Допрашивали и обвиняли не члены ЦКК, а Зиновьев и Троцкий. Странно, что попрятались некоторые члены ЦКК. А где Серго? Куда и почему он спрятался? Позор! Решительно протестую против того, что комиссия по обвинению Тр[оцкого] и Зин[овьева] превратилась в трибуну по обвинению ЦК и КИ с заострением „дела“ против Сталина, которого нет в Москве и на которого можно ввиду этого вешать всех собак»[301].
Это был провал Молотова, который как раз оставался на хозяйстве. Он засел за стенограмму полемики на ЦКК с карандашом. Вот некоторые фрагменты, на которые Молотов обратил внимание.
Троцкий заявил: «Как показывает Китай, июньские события будут настолько красноречивы, что мы можем при доброй воле выпрямить линию партии, партии без расколов, без отколов. Кто хочет раскола, откола в партии? Я утверждаю, что раскола хочет Сталин»[302]. Последняя фраза в стенограмме подчеркнута Молотовым. Вот чего они хотят, вот их цена за единство партии – отодвинуть Сталина. По политическому курсу с ними можно было бы договориться – потом многое из требований Троцкого будет выполняться Сталиным и Молотовым. Но вот по кадровому вопросу – тут уж кто кого.
В. М. Молотов, П. С. Жемчужина, И. В. Сталин и Н. С. Аллилуевана отдыхе. 1927. [РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1663. Л. 2]
Затем Троцкий, обличая партийный режим и репрессии против коммунистов, ради красного словца напомнил о своей жестокости во время Гражданской войны с расстрелами каждого пятого бежавшего с позиции, в том числе двух коммунистов. Молотов отчеркнул и этот фрагмент[303]. Берем на заметку. Когда Троцкий будет требовать внутрипартийной демократии, напомним ему, что он расстреливал коммунистов.
А вот член Президиума ЦКК М. Шкирятов спрашивает Троцкого: «Что же, по-вашему, вся партия ошибается?», на что Троцкий ответил: «Вся партия тут не причем, партия ничего не знает, аппарат предрешает судьбу партии»[304]. Молотов и это подчеркивает – вот куда метит оппозиция. Разрушить аппарат или подчинить его демагогам. Не допустим. Но состав комиссии действительно слабоват, такие люди, как Шкирятов не могут на равных спорить с Троцким.
Матвей Федорович Шкирятов. 1927. [РГАСПИ. Ф 56. Оп. 2.Д. 58. Л. 102]
На заседании Президиума ЦКК 24 июля полемика продолжилась. Молотов отчеркивал и подчеркивал в выступлении Зиновьева: «Сейчас сталинцы исключают ленинцев – в этом суть. Сейчас орудуют где-то в Сочи или Сухуме действительный пленум Центрального Комитета. Он происходит в месте отдыха Сталина. Пленум состоит из Сталина, Кагановича, Кубяка, Кирова и т. п. Там решаются все вопросы»[305]. Н. Кубяк попал в этот список довольно случайно, а вот Молотов не назван. Конечно – он же во время отпуска Сталина «остается на хозяйстве». Но кто бы говорил! Ведь это Зиновьев устраивал «пещерное совещание» на отдыхе в Кисловодске в 1923 году.
Президиум ЦКК рекомендовал исключить Троцкого и Зиновьева из ЦК. Но не тут-то было. На объединенном пленуме ЦК и ЦКК, который проходил 29 июля – 9 августа, борьба развернулась с новой силой. Троцкий и Зиновьев обвинялись в том, что они распространяют фракционную декларацию 83-х, выступают с антипартийными речами, обвиняют партию в термидорианстве, заявляют, что партийный режим опаснее войны. Особую опасность для правящей группы представляло «печатание и распространение фракционной литературы не только среди членов партии, но и беспартийных, организация подпольных фракционных кружков»[306] и организация демонстрации (под этим понимались проводы Смилги на Дальний Восток, куда его услал Молотов от имени ЦК).
На пленуме Молотов выступил с критикой внешнеполитической линии оппозиции. Сталин и Молотов сочли, что Вячеслав Михайлович уже достаточно подготовлен в этой сфере. В речи 30 июля Молотов покритиковал оппозицию за непоследовательность (действительно, Зиновьев принимал участие в разработке политики Коминтерна 1925–1926 годов, которую теперь критиковали левые коммунисты), обвинил леваков в провокации войны, приписал Троцкому пораженчество (будто левые провоцировали войну с целью поражения СССР). Через десять лет это обвинение станет каноническим, но в 1927 году оно выглядело как чудовищная клевета. Причем не единственная в речи Молотова.
Чашу терпения оппозиционеров переполнило его сравнение левых коммунистов с левыми эсерами: «революционность плохого левоэсеровского типа», как значится в стенограмме. Молотов, однако, употребил другое слово – «повстанчество», что означало уже не политическое, а уголовное обвинение. Каменев 1 августа возмущенно отвечал Молотову, «который, конечно, повторил схему рассуждений людей более проницательных, чем он, и который говорил, что мы идем к повторению тактики левых эсеров с их восстаниями против партии и Советской власти и, значит, ко всем тем мерам, которыми партия против повстанчества должна защ