Алексей Иванович Рыков. Автор Я. М. Ярославский. 20 февраля 1928. [РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2.Д. 169. Л. 10]
Первое время конфликт в руководстве развивался подспудно. Агитационная машина по указанию Секретариата начала критику «правого уклона» в партии. По именам «правых уклонистов» никто не называл, и даже главный редактор «Правды» Бухарин усердствовал в критике этого таинственного «уклона», чтобы никто не заподозрил его в правизне. Объединенный пленум ЦК и ЦКК 6–11 апреля 1928 года принял компромиссную резолюцию, которая, с одной стороны, констатировала, «что указанные мероприятия партии, в известной своей части носившие чрезвычайный характер, обеспечили крупнейшие успехи в деле усиления хлебозаготовок», а с другой – осудила сопровождавшие столь успешную чрезвычайную кампанию «извращения и перегибы, допущенные местами со стороны советских и партийных органов», которые «фактически являются сползанием на рельсы продразверстки»[344]. ЦК обещал, что чрезвычайные меры не повторятся. Партийные начальники на местах пожимали плечами – это же Молотов со Сталиным и циркуляры ЦК, рассылаемые Секретариатом, требовали от нас таких действий, которые теперь вроде бы осуждаются…
Не успела просохнуть типографская краска на постановлении пленума, 25 апреля Секретариат ЦК выпустил директиву об усилении кампании хлебозаготовок. Для ее проведения нужно было сломить сопротивление сельских верхов. Сталин считал, что «пока существуют кулаки, будет существовать и саботаж хлебозаготовок… Поставить нашу индустрию в зависимость от кулацких капризов мы не можем»[345]. ЦК 16 мая принял обращение «За социалистическое переустройство деревни», которое допускало «раскулачивание» – уничтожение богатых хозяйств, раздачу их имущества беднякам и выселение кулаков. И вновь на местах ответственным работникам приходилось ломать голову: «перегибать» или нет? Поскольку они отвечали за цифры, пришлось «перегибать».
Фактическое продолжение военно-коммунистической, «троцкистской» политики не могло не вызвать обострения споров в Политбюро. И дело было не только в хлебе. Ознакомившись с экспортным планом, Бухарин возмущенно писал Сталину: «мы, при товарном голоде в стране, заставляем промышленность работать на экспорт». Вместо этого Бухарин предлагает «форсировать индустриализацию, работая на внутренние рынки»[346]. Но как «форсировать» без экспорта? Если какие-то советские промтовары сохраняют конкурентоспособность на внешних рынках, то зачем продавать их крестьянам за хлеб, который тоже идет на экспорт? Экспорт – это возможность приобрести столь необходимые для индустриализации технологии. Товарный голод в стране все равно не преодолеть без индустриализации. Так что же Бухарин возмущается?
Сталин предпочитал снимать разногласия с Бухариным тет-а-тет, не вынося их на более широкий круг обсуждения. Он сравнивал их союз с Гималаями, в то время как остальные лидеры – пигмеи. Разумеется, эти слова, даже сказанные в шутку, не предназначались для ушей «пигмеев». Но в момент одного из споров Бухарин их пересказал, что тут же вызвало скандал. Сталин кричал: «Врешь!» После этого Сталин уже не пытался договориться о чем-либо с Бухариным в частном порядке. После очередного спора Сталин сказал Бухарину: «Бухашка, ты можешь даже слону испортить нервы»[347].
Иосиф Виссарионович Сталин. Автор Н. И. Бухарин. 20 февраля 1928. [РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2.Д. 169. Л. 11]
На новом пленуме ЦК 4–12 июля борьба между «правыми» и сталинистами на поверхность практически не выходила. Каждая из сторон действовала осторожно, опасаясь прослыть «фракцией». «Выступать – зарежет по статье о расколе»[348], – объяснял Бухарин в частном разговоре свой отказ от прямой критики Сталина. На июльском пленуме Бухарин в своем выступлении даже сослался на Сталина, когда говорил, что «чрезвычайные меры мы сейчас снимаем»[349]. Из зала вопрошали: «Навсегда?» На это Бухарин прямо не ответил, подтвердил, что меры эти себя оправдали, но им нельзя дать перерасти в систему военного коммунизма. Создавалось впечатление, что Бухарин считает возможным иногда проводить атаки на крестьянство, лишь бы это не стало непрерывной практикой, не привело к социальному кризису и крестьянским восстаниям. На это Сталин бросил реплику: «Страшен сон, да милостив Бог»[350].
Николай ИвановичБухарин. 1920-е. [Из открытых источников]
Сталин твердо решил проводить индустриализацию за счет «дани» с крестьянства, однако резолюции пленума пока были компромиссными: вытрясать хлеб из кулацкого хозяйства (хоть бы оно и разорилось) и одновременно – ускорять коллективизацию и создавать зерновые совхозы. Пленум поддержал чрезвычайные меры, но подтвердил «их временный характер, и если, несмотря на это, возникали толкования этих мер как органически вытекающих из решений XV съезда партии об усилении наступления на капиталистические элементы деревни, то такого рода толкования свидетельствуют лишь о том, что на отдельные прослойки партии до сих пор оказывает влияние чуждая ей идеология»[351].
Компромисс партийных групп был закреплен в государственных решениях. Заместитель наркома юстиции РСФСР Н. Крыленко запретил 16 июля использование таких чрезвычайных мер, как обходы дворов в поисках хлеба, незаконные обыски и аресты, закрытие базаров и др. Он приказал прекратить все дела в отношении середняков и бедняков по статье 107 (в отношении кулаков дела продолжались). Но в этой же директиве Крыленко предупредил, что статья 107 против скупщиков хлеба (то есть торговых посредников) будет массово применяться «в случае новой попытки… срыва хлебозаготовок»[352].
Чрезвычайные меры были строго запрещены постановлением Совнаркома от 19 июля – правительство было оплотом «правых». Рыков и Бухарин надеялись «выманить» у крестьян хлеб, поднимая закупочные цены. Однако и с их повышением промышленные товары оставались для селян недоступны, к тому же часто были некачественными. Так что крестьяне предпочитали запастись продовольствием.
Казалось, что в середине 1928 года наметилось некоторое согласие между сторонниками осторожного поворота «влево» (Бухарин) и более радикального и последовательного проведения того же курса (Сталин). Но непоследовательность Бухарина делало его позицию слабой, в то время как события требовали решительных действий.
Летом противоречия двух крыльев ВКП(б) сказались на работе Коминтерна. Бухарин работал над его программой, которую должен был принять VI конгресс, проходивший 17 июля – 1 сентября 1928 года. Сталин не намерен был уступать Бухарину лидерство на этой важной международной площадке, чтобы не получить «второго Зиновьева». С 1 августа в подготовку программы Коминтерна включился Молотов, и с тех пор к его многочисленным обязанностям добавились и международные. После VI конгресса, принявшего программу, Молотов вошел в Политсекретариат Исполкома Коминтерна (аналог Политбюро ЦК), где наряду с Бухариным, Пятницким и Куусиненом представлял ВКП(б). Молотов не мог работать в Исполкоме Коминтерна (ИККИ) на постоянной основе, но, появляясь там время от времени, ревностно следил за соблюдением сталинского курса вплоть до середины 30-х годов. Обжегшись на правом курсе широких союзов и сотрудничества с социал-демократами в 1926–1927 годах, Сталин взял курс на конфронтацию с «розовыми». Коммунисты должны были неуклонно следовать указаниям Москвы, даже если это вело их к изоляции и ультралевому сектантству. Молотову этот простой и однозначный курс был близок, и он настаивал на его проведении не за страх, а за совесть.
Время после июльского пленума Сталин активно использовал для борьбы за умы большевистских лидеров. Он не доверял даже ближайшим соратникам. «Ни в коем случае нельзя дать Томскому (или кому-либо другому) „подкачать“ Куйбышева или Микояна. Не можешь ли прислать письмо Томского против Куйбышева?» – писал, например, Сталин Молотову в августе 1928 года[353]. В нем Сталин был абсолютно уверен и мог спокойно обсуждать с ним подобные интриги. Молотов был важен в таких делах еще и потому, что в его канцелярии накапливался политический компромат на любой вкус. Вот теперь понадобился на Томского.
Завоевав большинство в Политбюро, осенью Сталин развернул наступление на организации, в которых преобладали сторонники «правых» – Институт красной профессуры, Московскую парторганизацию, наркоматы, профсоюзы, редакцию «Правды». Из редакции «Правды» вывели учеников Бухарина А. Слепкова и В. Астрова. Вместо них в «Правду» пришли сталинцы Е. Ярославский, Г. Крумин и М. Савельев, которые стали публиковать статью за статьей о «правом уклоне» (не называя имен конкретных «правых»). Без их одобрения теперь не могли печататься даже статьи самого главного редактора Бухарина.
Началось и наступление на союзника Бухарина, первого секретаря московской парторганизации Н. Угланова, который продолжал критиковать новую продовольственную политику. Битва за Москву стала решающим этапом борьбы между сталинской группой и «правыми». На этот раз Сталин решил действовать с помощью «демократии», натравив на Угланова партийные низы, недовольные нэпом. Орджоникидзе писал Ворошилову: «По всем районам начались перевороты, „стали сбрасывать секретарей“ районов и громить МК»[354].
Пока Бухарин был в отпуске, 16 октября состоялось расширенное бюро Московского комитета партии. Оно было «расширено» сторонниками позиции Сталина. Накануне Политбюро приняло обращение от имени ЦК с резкой критикой примиренчества с «правыми» в Московской организации. На пленум явились члены Политбюро Сталин, Молотов и Каганович. Это не предвещало для руководителей Москвы ничего хорошего. Слово взял директор электрозавода Н. Булганин, который от имени группы членов ЦК и МК заявил, что в Московской организации партии орудуют правые оппортунисты, которые стремятся свернуть страну на путь капиталистической реставрации. Сам Угланов потворствует «правым». Булганина поддержал Каганович. Возмущенный Угланов заявил о своей отставке. Сталин как всегда выступил «примирителем», не согласился с Булганиным в том, что Угланов – «правый». Он виновен лишь в примиренчестве с «правыми», и этот вопрос нужно обсудить на пленуме МК.