«ИРКУТСК КРАЙКОМ ПАРТИИ РАЗУМОВУ
КРАЙИСПОЛКОМ ПАХОМОВУ
СНК и ЦК указывают Вам на недопустимое отставание с уборкой хлебов и особенно на плохое Ваше руководство организацией обмолота: к 5 сентября у Вас обмолочено только два целых семь десятых процента скошенного хлеба, прирост по молотьбе за последнюю пятидневку составляет только два целых и семь десятых процента. В результате этого Ваш край стоит на одном из последних мест в Союзе по хлебосдаче.
Телеграфируйте СНК и ЦК о принятых Вами мерах к развертыванию молотьбы и к усилению темпов хлебозаготовок»[419].
Это не значит, что подписавшие телеграмму Молотов и Каганович лично следили за показателями в каждой точке страны. Цифры калькулировал аппарат, привычно докладывал по начальству, готовил бумагу, которой подписи Молотова и секретарей ЦК придавали должный вес.
Подтягивать, шпынять начальников по цепочке сверху вниз – без этого бюрократическая экономика двигаться не может. Грозно гаркнули, хлеб обеспечили, теперь подписываем подготовленную аппаратом телеграмму Шеболдаеву, возглавляющему Азово-Черноморский крайком – о неудовлетворительном производстве тракторных запчастей. Как раньше о неправильном увольнении агронома Петрова в том же краю[420]. Конечно, невозможно вместить в голову Молотова, Сталина, Кагановича и Жданова всю информацию обо всех посевах, обмолотах, агрономах и запчастях, с которыми что-то не так. В большой стране все время с чем-то что-то не так. Но именно высшие начальники в этой системе имели полномочия принимать окончательные решения по любому поводу, и неутомимый разросшийся бюрократический аппарат высматривал, суммировал, готовил решения и подавал на высочайшую подпись. А верховные бонзы бегло просматривали, иногда вникали, иногда нет, и подписывали или откладывали на дальнейшее изучение. Так бюрократический аппарат работает практически везде. Но только в СССР от его решений зависела почти вся жизнь людей огромной страны, потому что почти все, что не управляется партией и государством, было запрещено.
Телеграмма В.М. Молотова председателю Северо-Кавказской РКИ В. Ф. Ларину в связи со снятием с работы агронома Петрова. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 143. Л. 54]
В середине 30-х годов работа хозяйственного аппарата стала более ритмичной, Молотов уже мог перекладывать все больше обязанностей на своих заместителей и других хозяйственных руководителей. Так, руководство Экономическим советом переходило в руки Микояна, что он объяснял, в частности, тем, что «Сталин занимал Молотова на всяких совещаниях, часто вызывал к себе, одним словом – держал около себя»[421].
В 1935 году Молотов выступил с инициативой отказаться от карточной системы, 5 августа Сталин ответил ему: «Насчет полной отмены в этом году промышленных и продовольственных карточек ты, конечно, прав. Это дело надо довести до конца»[422]. Для такой рыночной меры требовалось предварительно сбалансировать цены, и 20 сентября за подписями Молотова как председателя Совнаркома и Кагановича как секретаря ЦК вышло постановление: «Начиная с 1 октября: а) Снизить цены на печеный хлеб, муку, зерно, крупу, макаронные изделия, рис и низкие сорта кондитерских изделий, б) Одновременно ввести единые цены на мясо и мясопродукты, рыбу, сельди, картофель, ликвидировав пайковое снабжение по этим продуктам»[423].
В. М. Молотов в рабочем кабинете. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1601. Л. 9]
Помимо профильных экономических задач Вячеслав Михайлович все глубже вникал в проблемы внешней политики. Сталин обсуждал их с ним еще в 20-е годы, теперь же Молотов должен был выступать по международным темам как глава правительства. Разумеется, его доклады готовились при участии НКИД, но председатель Совнаркома определял акценты, согласовывая их со Сталиным. Ему нравилось. Прочитав проект международной части доклада Молотова на сессии ЦИК в январе 1933 года, Генеральный секретарь написал: «Вышло хорошо. Уверенно-пренебрежительный тон в отношении „великих“ держав, вера в свои силы, деликатно-простой плевок в котел хорохорящихся „держав“ – очень хорошо… Пусть „кушают“…»[424] Так под влиянием Сталина формировался фирменный дипломатический стиль Молотова.
Как глава правительства Молотов контролировал и развитие культуры. Возвращая ее к классицизму, в советском варианте именовавшемуся «социалистическим реализмом», Молотов, как, впрочем, и Сталин, следовали не только своим личным, довольно обывательским предпочтениям, но и ориентировались на вкусы масс. Сталинское руководство использовало искусство и литературу как средство патриархальной стабилизации общества на основе традиционных ценностей. Советский человек должен быть примерным семьянином, самоотверженным тружеником, ему чужды любые вольности, будь то идейные или сексуальные. Характерен такой вклад Молотова в культуру, о котором он сам вспоминал: «Я был на выставке Веры Мухиной, когда она сделала свою знаменитую скульптуру „Рабочий и колхозница“. Они у нее были голые. Наверное, не очень здорово, когда стоит голая пара с серпом и молотом в руках… Я попросил их все-таки одеть»[425].
Патриархальные вкусы и ценности – хорошо, однако коммунистическая партийность – прежде всего. Накануне I съезда Советских писателей Молотов вместе с Кагановичем, Ворошиловым и Ждановым отправились к Горькому и долго, с трудом убеждали его внести изменения в доклад в соответствии с партийными установками[426]. «Инженеры человеческих душ» должны были внедрять в сознание масс радость по поводу происходящих свершений и готовность отдать им все силы, тем более, когда жизнь, по известному выражению вождя, стала и лучше, и веселее. За это деятели культуры и получают от Советского государства материальное поощрение и возможности комфортной жизни, пока недоступные большинству рабочих и тем более колхозников. Высшим слоям чиновничества по поводу материального обеспечения тоже было грех жаловаться.
В. М. Молотов с дочерью Светланой. 1930-е. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1627. Л. 3]
Молотову предоставили дачу в Мещерине. Там можно было изредка переключиться от кремлевской текучки. Приятно шелестела листва, глаз радовали розы. Но чаще он проводил вечера, заканчивающиеся под утро, на даче Сталина, где под вкусную еду и выпивку продолжалось обсуждение партийно-государственных проблем. Впрочем, можно было посмотреть кино, повеселиться, сыграть в бильярд, спеть что-нибудь революционное или церковное.
С 1929 года Молотов регулярно проводил отпуск в домах отдыха в Верхней Мацесте в Сочи, продолжая держать связь со Сталиным по переписке. Сталин и Молотов не только постоянно общались по службе, но и дружили семьями. Полина Жемчужина тесно общалась с женой Сталина Надеждой Аллилуевой.
Жемчужина училась на рабфаке и экономическом факультете Московского института народного хозяйства имени Г.В. Плеханова и делала партийную карьеру. В 1927–1929 годах она была секретарем партячейки на парфюмерной фабрике «Новая заря», затем инструктором райкома партии. В 1929 году Полина выехала в Берлин – рожать. Отечественным врачам не доверяли. Дочь Светлана родилась 8 мая.
С 1930 года Полина перешла на хозяйственную работу – ведь и муж теперь возглавлял управление хозяйственным, а не партийным аппаратом. Она нашла себя в парфюмерии, в 1930–1932 годах была директором парфюмерной фабрики «Новая заря».
Жена Сталина покончила с собой 9 ноября 1932 года. Накануне, после ее ссоры с Иосифом Виссарионовичем, Полина пыталась успокоить Надежду, но, вероятно не догадывалась о ее страшных намерениях. Молотов считал, что причиной последнего поступка Аллилуевой была необоснованная ревность: «У нас была большая компания после 7 ноября 1932 года, на квартире Ворошилова. Сталин скатал комочек хлеба и на глазах у всех бросил этот шарик в жену Егорова. Я это видел, но не обратил внимания. Будто бы это сыграло роль… С этого вечера она ушла вместе с моей женой, Полиной Семеновной. Они гуляли по Кремлю. Это было поздно ночью, и она жаловалась моей жене, что вот то ей не нравилось, это не нравилось… Про эту парикмахершу. Она очень ревновала его. Цыганская кровь. В ту ночь она застрелилась… Сталин поднял пистолет и сказал: „И пистолетик-то игрушечный, раз в году стрелял“. – Я был плохим мужем, мне было некогда ее водить в кино, – сказал Сталин… Я никогда не видел его плачущим. А тут, у гроба Аллилуевой, вижу, как у него слезы покатились. И сказал очень так грустно: „Не уберег“»[427].
После этой трагедии Полина занялась воспитанием не только своей Светланы, но и ее тезки – дочери Сталина. Помимо обычной школьной программы, девочек обучали языкам и музыке[428].
Жемчужина заняла место «первой леди» Кремля, на которое Аллилуева как раз не претендовала. Микоян со слов своей жены Ашхен вспоминал: «Она вела себя по-барски, как „первая леди государства“ (каковой стала после смерти жены Сталина). Не проявляла скромности, по тем временам роскошно одевалась. Дочь воспитывала тоже по-барски… Ашхен вспоминала, что еще Серго Орджоникидзе возмущался: „Для какого общества она ее воспитывает?!“ …Причем дома она играла роль „первой скрипки“ – муж ее очень любил и ни во что не вмешивался»[429].
В. М. Молотов с дочерью Светланой на новогоднем празднике. 1930-е. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1627. Л. 5]
А вот деловыми качествами Жемчужиной Микоян был доволен, хотя Сталин ему буквально навязал эту подчиненную. В 1932 году Жемчужина возглавила московский трест ТЭЖЭ (жировой промышленности), который стала ориентировать на развитие современной парфюмерии и увлекла этой идеей не только Молотова, но и Сталина. За успехи в руководстве трестом Жемчужина получила орден Трудового Красного Знамени. В 1936 году в Наркомате пищевой промышленности было создано Главное управление парфюмерно-косметической, синтетической и мыловаренной промышленности во главе с Жемчужиной. В ноябре 1937 года она стала заместителем наркома. Микоян вспоминал, что сначала противился переводу хозяйства Жемчужиной в свой наркомат, но потом писал о ней: «…была способной и энергичной, быстро соображала, обладала организаторскими способностями и вполне справлялась со своими обязанностями… Отрасль развивалась настолько, что я мог поставить перед ней задачу, чтобы советские духи не уступали по качеству парижским. Тогда эту задачу она почти что выполнила: производство духов стало на современном уровне, лучшие наши духи получили признание»