Климент Ефремович Ворошилов. 1938. [РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 1. Д. 448. Л. 28]
Ситуация становится более понятной, если принять, что все это и для Сталина было неожиданностью. На заседании Военного совета Сталин говорил: «Почему мы так странно прошляпили это дело? Сигналы были. В феврале был Пленум ЦК. Все-таки, как никак дело это наворачивалось, а вот все-таки прошляпили, мало кого мы сами открыли из военных»[472]. Странная оговорка – «мало кого мы сами». Если не «мы сами», то кто открыл?
Только предательство может обеспечить властям такую уверенность в виновности людей, на которых еще недавно рассчитывали. То, что произошло в мае – июне 1937 г. – это не превентивный удар по возможной в будущем военной оппозиции. Превентивные удары можно наносить иначе, более спокойно перемещая кадры. Сталин был большой специалист этого дела. А здесь – от перемещений 10 мая до ареста главного обвиняемого – менее двух недель.
В ночь на 12 июня Тухачевский, Якир и группа их подельников были расстреляны. Уже 20 июня было арестовано 980 офицеров, в том числе 29 комбригов, 37 комдивов и 21 комкор. У Сталина, Молотова, Кагановича и Ворошилова были основания опасаться недовольства отдельных военных на начальном этапе чистки партийных рядов. Однако если бы дело было только в этом, механизм репрессий в армии укладывался бы в планы февральско-мартовского пленума. Но события апреля – июня 1937 года наводят на мысль, что Сталин наносил не превентивный удар, а парировал внезапно обнаруженную смертельную опасность.
И это имело решающее значение для судеб страны. Чтобы обеспечить свою стратегию создания монолитного индустриально организованного общества, Сталин до апреля 1937 года методично проводил «антитеррористическую операцию», которая должна была завершиться разрушением кланов (прежде всего Ленинградского, Азово-Черноморского, некоторых отраслевых). Однако тотального уничтожения партийных кадров пока не требовалось. Враждебные силы были идентифицированы и взяты на прицел: бывшие оппозиционеры, лидеры нескольких партийных кланов.
Внезапная «угроза с тыла» привела Сталина и Молотова к выводу: оппозиционное движение организуется гораздо быстрее и шире, чем казалось, и даже неправовые методы НКВД не позволяют разоблачить врагов режима. Инстинкт самосохранения диктовал единственный выход – тотальный террор, кровавую чистку всех потенциально опасных групп, удары не по конкретным целям, а по площадям. Погибнут тысячи невиновных, но и заговорщики не выживут.
Решившись нанести «удары по площадям», Сталин вынужден был отказаться от многих старых планов. Задача разгрома целых блоков правящей элиты означала, что какое-то время некому будет управлять хозяйством страны (в условиях бюрократизации экономики это означало паралич). Чистка «зараженных» кадров армии, дипломатии, Коминтерна и разведки означала, что во внешней политике теперь придется вести себя гораздо осторожнее. Репутация СССР в среде западноевропейских интеллектуалов серьезно пострадала. Но внутриполитические ставки Сталина были важнее всех этих потерь.
Репрессии среди военных обеспечили Сталину достаточный перевес для разгрома партийных кланов. В мае 1937 года были схвачены первые не участвовавшие во фракциях и уклонах члены ЦК, начались массовые аресты партаппаратчиков в Ленинграде, а затем и по всей стране. Попытки сопротивления и протеста уже не имели под собой «материальной силы» и пресекались.
Покончив с «ядром военного заговора», Сталин нанес удар по политическому штабу своих противников. На пленуме ЦК 23–29 июня из ЦК был исключен 31 член. Некоторые были уже арестованы. Историк В. Роговин заметил, что «большинство из этих двадцати шести человек на предыдущем пленуме не выступали и не бросали реплик; несколько человек выступили лишь по настоятельному требованию Ежова и других сталинистов»[473]. Нейтралитет в развернутой Сталиным борьбе был признаком ненадежности.
Сталину быстро удалось взять ситуацию под контроль – прежде всего из-за того, что партийно-чиновничье «болото» уже было деморализовано предыдущими арестами и не имело опоры в силовых структурах. Никто не мог защитить оппонентов в ЦК от наводнивших здание заседания пленума сотрудников НКВД, даже если бы оппозиция каким-то чудом теперь набрала большинство. По ходу пленума все, кто имел расхождения со Сталиным, были исключены из ЦК и вскоре арестованы. НКВД получил чрезвычайные полномочия, в том числе и на применение пыток к подследственным.
Теперь Сталин приступил к систематическому разгрому большевистских кланов, независимо от того, были ли у него прежде претензии к их лидерам. В регионы выезжали комиссии во главе с кем-нибудь из членов Политбюро. Эти карательные экспедиции тщательно охранялись – к возможности сопротивления относились серьезно. Прибыв на место, представитель проводил пленум обкома, на котором снимал с постов прошлое руководство, арестовывая его практически поголовно.
Александр Яковлевич Аросев. 1930-е. [Из открытых источников]
Партийных аппаратчиков, связанных с ними представителей интеллектуальной элиты и просто случайных людей сотнями тысяч ставили к стенке и отправляли на гибель в лагеря. Чистка развивалась как эпидемия по каналам распространения слухов, дружеских и родственных связей. Арест брата, старого товарища или человека, с которым раньше делился информацией, означал смертельную угрозу.
Жертвой террора стал и друг детства Молотова А. Аросев. Неприятный звонок для Аросева прозвучал перед ноябрьскими торжествами 1936 года. Ему как председателю Всесоюзного общества культурных связей с заграницей полагался билет на трибуну Красной площади, который ему выдавал НКИД. А в этот раз билета он не получил, по поводу чего написал возмущенное письмо в НКИД. В ответ ему сообщили, что он был включен в список НКИД, но «НКВД исключил Вас из этого списка и билета для Вас не прислал»[474]. Так что с НКВД и разбирайтесь. Видимо, Аросев обратился к Молотову, так как ответ НКИД осел в его архиве. Но на следующие ноябрьские праздники билет Аросеву уже не понадобился. В 1937 году была арестована его жена. Сам он сумел дозвониться Молотову: «„Веча, я прошу тебя сказать, что мне делать?“ Молотов повесил трубку… На какой-то звонок Молотов, наконец, отозвался. Произнес только два слова: – „Устраивай детей“»[475].
Стало ясно, что Аросева тоже объявят троцкистом. Как в старости выразился о нем Молотов, «попал под обстрел в 30-е годы»[476]. Аросева арестовали 3 июля 1937 года и расстреляли с группой большевиков 10 февраля 1938 года. Думал ли он перед смертью о тех, кого приговаривал к смерти, возглавляя ревтрибунал на Украине в 1920-м? «Попал под обстрел» – били по площадям. Молотов тоже нажимал на курок этого обстрела.
Оправдываясь на склоне лет за то, что не спас друга, в виновности которого отнюдь не был уверен, Молотов говорил, что знал о его аресте, но там же были «показания», разве он мог не доверять «органам»: «Как же я скажу, мне давайте. Я буду допрос, что ли, вести? Невозможно»[477]. Как мы видели – вполне возможно – Молотов участвовал в допросах, в частности Рудзутака. Мы увидим его участие в допросах Тевосяна. Он знал цену и показаниям, и «органам». Однако следовал общей установке зачистить партию от любых намеков на инакомыслие. А если в этих условиях начинаешь защищать друга – значит дрогнул, проявил кумовство. Наблюдая, как на плаху ведут его друга, Молотов спасал свою голову.
А ведь как член Политбюро он мог отстоять человека, которого считал невиновным. Молотов рассказывал: «Была назначена комиссия по вопросу о Тевосяне, когда его арестовали. В эту комиссию я входил, Микоян, Берия… Приходит один инженер, другой, третий. Все говорят, что он вредитель… Тевосян тут же сидит, дает ответы, разоблачает, кроет их вовсю! Мы сопоставили показания и убедились, что все обвинения – чепуха, явная клевета. Его оправдали, он остался членом ЦК, продолжал работать. Сталину доложили – он согласился»[478].
Иван Федорович (Ованес Тевадросович) Тевосян. 1930-е. [Из открытых источников]
Микоян излагает эту историю иначе и подробнее. По его воспоминаниям, после того как против Тевосяна были выдвинуты обвинения (арестован он не был), Сталин санкционировал проведение очных ставок с участием Микояна, Молотова, Ежова и Берии. Допросив обвинителей (арестованных инженеров) при Тевосяне и выслушав его объяснения, четверка приехала к Сталину.
«Он спрашивает: „Ну как дела?“
Я сказал: „Первое обвинение, выдвинутое против Тевосяна, чепуховское, а в главном обвинении – он доказал, что он прав“.
„Вячеслав, а ты как?“ – спрашивает Сталин. Молотов сказал, что здесь не все ясно. Нельзя, как Микоян, безоговорочно утверждать. Надо еще выяснить. И больше никаких аргументов не привел». Микоян утверждает, что именно после этого случая стал хуже относиться к Молотову»[479].
Расстрельные списки для НКВД, представляемые на утверждение членам Политбюро, назывались «альбомами». Таких «альбомов» Молотов подписал 372 из 388. Иногда первым, иногда после Сталина, после чего подписи ставили другие члены Политбюро, до кого доходили «альбомы» – Каганович, Ворошилов, Жданов, в нескольких случаях – Микоян и Косиор. Всего в списках было около 45 тысяч фамилий, из которых около 5000 – к 10 годам заключения, остальные – к расстрелу[480]. Иногда казнь откладывалась, но очень редко отменялась. Решения оформлялись Военной коллегией Верховного суда: диверсии, шпионаж – преступления военные…