Когда четверть века спустя М. Суслов сообщил в прессе о визах Молотова на списках обреченных на расстрел партийцев, Вячеслав Михайлович 9 апреля 1964 года написал в редакцию «Правды»: «Суслов хорошо знает, что Молотов не принимал и не мог принимать таких решений. Указанная приписка могла означать только одно, а именно, что в ЦК было принято соответствующее решение»[481]. Это самооправдание было нелепым – ЦК был фактически разгромлен в середине 1937 года, а решения о расстрелах принимала «пятерка», к которой иногда привлекались остальные члены Политбюро. Так что решение принимали или хотя бы одобряли всего несколько человек, включая Молотова.
Они наметили несколько социальных «площадей» для массированных ударов, и 2 июля 1937 года направили секретарям обкомов, крайкомов, ЦК республиканских компартий соответствующую телеграмму. Она требовала «представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.
ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих выселению»[482]. Распоряжение создавать чрезвычайные тройки поступило 9 июля, а 31 июля Политбюро расширило список социальных категорий, подлежавших уничтожению: бывшие члены оппозиционных партий, антисоветские элементы, содержащиеся в тюрьмах. Расстреливались также бывшие члены оппозиций и вообще подозрительные.
С 5 по 15 августа в каждом регионе предстояло начать операцию массовых арестов и расстрелов, которую закончить в четырехмесячный срок, то есть, к концу года. На основании информации о количестве «антисоветских элементов», поступившей с мест в Москву, регионам «доводились» лимиты по каждой из двух категорий. Всего было предписано арестовать 259 450 человек, из них 72 950 расстрелять. Затем эти лимиты увеличивались. К концу 1938 года по этой операции было арестовано около 400 тысяч человек. При таких темпах работы тройки не вникали в суть дела и выносили решения из личных предпочтений и социальных признаков. Опыт был еще со времен красного террора.
Решения о «массовых операциях» доказывают, что уничтожение тысяч людей, на деле непричастных к оппозиционной деятельности, не было вызвано инициативой и злоупотреблениями НКВД. Процесс твердо контролировался Сталиным, Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым. Историк О.В. Хлевнюк считает: «…утверждения о высокой степени автономности и бесконтрольности местной репрессивной инициативы кажутся преувеличенным». Это подтверждают и «материалы руководящих инстанций, в том числе „особые протоколы“ заседаний Политбюро, в которых фиксировались решения о проведении репрессивных акций. Основываясь на этих документах, можно утверждать, что „чистка“ 1937–1938 гг. была целенаправленной операцией, спланированной в масштабах государства. Она проводилась под контролем и по инициативе высшего руководства СССР… Даже короткое перечисление далеко не всех акций, составлявших то, что известно как „Большой террор“, дает основания для вывода о сугубой централизации массовых репрессий. Это не означает, конечно, что в репрессивных операциях 1937–1938 гг., как и во всех других государственно-террористических акциях, не присутствовала известная доля стихийности и местной „инициативы“. На официальном языке эта стихийность называлась „перегибами“ или „нарушениями социалистической законности“. К „перегибам“ 1937–1938 гг. можно отнести, например, „слишком большое“ количество убитых на допросах или превышение местными органами лимитов на аресты, установленные Москвой, и т. д. …Однако подобная „стихийность“ и „инициатива“ местных властей была запланирована, вытекала из сути приказов из центра, из назначения на первые роли в НКВД жестоких исполнителей и пресечения малейших попыток противодействовать террору»[483]. Известная степень автономии местным карателям предоставлялась: они могли сами решать, кто будет расстрелян, кто отправится в лагеря, а кого не тронут. Цель Сталина заключалась в том, чтобы дезорганизовать социальную базу сопротивления.
Георгий Максимилианович Маленков. 1930-е. [РГАКФД. № 10314]
В январе 1938 года Сталин, похоже, стал склоняться к тому, что задачи террора уже выполнены, а его продолжение может вызвать новую волну сопротивления, хотя бы из чувства самосохранения. 11–20 января 1938 года остатки членов ЦК собрались на «пленум». Кворум уже был арестован, даже с учетом перевода кандидатов в члены ЦК на октябрьском пленуме 1937 года. Январский пленум подтвердил исключение из ЦК ранее арестованных коллег, однако основной вопрос повестки дня давал надежды на скорейшее прекращение террора: «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». С докладом выступил заведующий отделом руководящих партийных органов ЦК Г. Маленков – даже не кандидат в члены ЦК. Сталин демонстративно игнорировал формальные правила.
Маленков рассказывал о судьбах людей, исключенных из партии в 1935–1936 годах. Комиссия партийного контроля в ряде областей восстановила в рядах партии от 40 до 75 % исключенных. К пленуму НКВД даже арестовало несколько клеветников, которые в 1937 году участвовали в разгромах партийных организаций, обвиняя их руководителей в политических преступлениях.
Героями дня стали С. Косиор и В. Чубарь, назначенные заместителями Молотова в Совнаркоме. Также уверенно выступал 1-й секретарь Сибирского крайкома Р. Эйхе. Вскоре они будут расстреляны. Возможно, в это время Сталин уже готовил процесс «перегибщиков», чтобы красиво закончить террор, свалив ответственность за него на таких деятелей, как Постышев, Косиор, Чубарь, Эйхе, Блюхер и Егоров.
Перед финальным витком террора 2–13 марта 1938 года прошел третий показательный процесс над бывшими оппозиционерами. На скамье подсудимых оказались и лидеры «правых» (Н. Бухарин, А. Рыков), и несколько бывших троцкистов (Х. Раковский, Н. Крестинский). Вместе с ними судили видных руководителей, до ареста не замеченных в рядах оппозиции. Их собрали вместе, чтобы доказать: против партии сплотились разнообразные влиятельные силы, способные погубить государство рабочих и крестьян. Все видные подсудимые, входившие в ленинскую команду, были расстреляны[484].
В старости Молотов вспоминал об обвинениях против Бухарина в диалоге с Ф. Чуевым: «Не могу сказать, что это было доказано полностью, по крайней мере для меня, но он вступил в заговор с эсерами для убийства Ленина»[485].
Здесь заметно колебание Молотова – и для него эти обвинения не вполне доказаны. Но как еще оправдать самого себя, если собственными руками рыл могилу доброму и достойному уважения товарищу.
28–29 июля был осуществлен массовый расстрел ранее арестованных бывших партийных и государственных руководителей. Это уничтожение без суда было началом конца террора. Сталин решил не устраивать новых процессов.
Количество жертв террора колоссально. По данным КГБ СССР в 1930–1953 годах репрессиям подверглись 3 778 234 человека, из которых 786 098 было расстреляно, а остальные направлены в лагеря – гигантские рабовладельческие хозяйства системы ГУЛАГ[486]. В 1937–1938 годах было арестовано 1 372 329 человек, из которых 681 692 были расстреляны[487]. В 1937–1938 годах в лагерях умерло 115 922 заключенных[488]. Всего в 1934–1947 годах в лагерях умерло 962,1 тысяч человек, из которых более половины – во время войны[489]. Таким образом, можно говорить о более чем полутора миллионах погибших в результате репрессий 30-х годов. Это были жертвы на алтарь абсолютного централизма.
На склоне лет Молотов утверждал: «1937 год был необходим… Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны». Точка зрения, распространенная и сейчас. Будто все расстрелянные спали и видели, как бы перейти на сторону Гитлера. В это не верил и сам Молотов: «Я не допускаю, чтобы Рыков согласился, Бухарин согласился на то, даже Троцкий – отдать и Дальний Восток, и Украину, и чуть ли не Кавказ, – я это исключаю, но какие-то разговоры вокруг этого велись, а потом следователи упростили это». Нет, версия с «пятой колонной», с переходом масс коммунистов на сторону внешнего врага даже Молотову не казалась убедительной. Но Молотов продолжал твердить: «Пришлось бы и отражать немецкий удар, и внутри бороться»[490]. Отсутствие внутренних разногласий, следование единой воле позволило дойти от Москвы и Волги до Берлина. Да только сначала эта единая воля допустила ситуацию, при которой Красная армия откатилась к Москве и Волге.
Молотов признавал, что часть репрессированных была уничтожена или пострадала безвинно: «В острой такой борьбе, в такой сложной, которая проводилась руками не всегда проверенных людей, иногда, может быть, злостно помогавших уничтожению хороших людей, и такие были, безусловно… Девять там, восемь, скажем, правильно, а два или один – явно неправильно». Молотов часто возвращался к этому вопросу в беседах, когда уже был на пенсии. Он то брал на себя ответственность за террор наряду со Сталиным, то кивал на перегибщиков, карьеристов и самих подследственных, которые доводили обвинения до абсурда специально, чтобы навредить партии. И однажды назвал главный мотив террора, уже не кивая на дурных исполнителей: «Конечно, требования исходили от Сталина, конечно, переборщили, но я считаю, что все это допустимо ради основного: только бы удержать власть»