Максим Максимович Литвинов. Автор Е. М. Ярославский. [РГАСПИ. Ф. 89. Оп. 1. Д. 158. Л. 19]
Чтобы Молотов не чувствовал себя главным триумфатором съезда, Сталин заставил его в заключительном слове признать ошибку, правда незначительную – Вячеслав Михайлович в своем докладе не отразил дискуссию о плане[498] (хотя сам, как мы видели, планирование покритиковал).
По итогам съезда был создан новый ЦК из переживших террор аппаратчиков. В Политбюро помимо «ветеранов» сталинской команды вошли Жданов и Хрущев. Молотов с согласия Политбюро занялся реорганизацией управления экономикой. Количество наркоматов выросло. Все больше внимания Молотов и Сталин уделяли обороне и международной ситуации.
Весной 1939 года, явно с подачи Сталина, Молотов начинает вмешиваться в работу НКИД все активнее. Формально он имеет на это право как глава правительства. Но раньше Литвинов замыкался на Сталина, а теперь Молотов сделал ему выволочку по поводу подбора ненадежных сотрудников. Литвинов пытался оградить свое ведомство от такого вмешательства, но в дело вступил НКВД, были произведены аресты работников НКИД. Десять лет спустя с подобными проблемами на посту главы внешнеполитического ведомства столкнется и сам Молотов. Но сейчас ветер истории дул ему в спину.
2. Первые зондажи
С 3 мая 1939 года Молотов совмещал посты председателя Совнаркома и наркома иностранных дел. Сталин исходил из того, что Молотов и так в последнее время все больше занимается проблемами обороны и внешнеполитической стратегии. Провал «прозападной» линии Литвинова ставил вопрос о трудном маневрировании, что требовало абсолютно надежного человека «на внешней политике». Молотов в 30-е годы вполне доказал свою надежность. Сталин надеялся, что он будет более напорист в давлении на британских и французских партнеров, чем Литвинов.
Максим Максимович уступил место Вячеславу Михайловичу как раз в тот момент, когда забрезжила надежда на возрождение политики «коллективной безопасности». Гитлер «кинул» своих партнеров по Мюнхенскому пакту, которым обещал больше не трогать Чехию: 15 марта 1939 года германские войска вошли в Прагу. В ответ Великобритания и Франция предоставили гарантии безопасности Польше. Если Гитлер захочет поступить с ней как с Чехословакией, то Великобритания и Франция объявят войну Германии.
Гитлер как раз и собирался сделать Польшу следующей целью своей экспансии. А раз есть риск прямого столкновения с Великобританией и Францией, то самое время изолировать их от потенциальных союзников, и прежде всего от СССР.
Гитлер в своей публичной речи 1 апреля обрушился на тех, кто «таскает каштаны из огня» чужими руками. Это была фактическая отсылка к образу из речи Сталина. Всем было ясно, что советский руководитель имел в виду англичан и французов. Гитлер решил шантажировать Запад прозрачным намеком на то, что ответом на гарантии Польше будет взаимопонимание со Сталиным. Но пока дальше этого Гитлер не пошел, а британцы 15 апреля предложили СССР дать гарантии Польше. Через два дня СССР выдвинул контрпредложение: «Англия, Франция и СССР заключают между собой соглашение сроком на 5–10 лет со взаимным обязательством оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств». Такая же помощь должна быть оказана «восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств»[499]. Получив советские предложения, в Лондоне и Париже стали думать.
Когда Наркомат иностранных дел возглавил Молотов, в Берлине решили прощупать – не означает ли это серьезных перемен в советской внешней политике. Повод представился вполне приличный – советские дипломаты добивались выполнения старых заказов, сделанных СССР в Чехии. По этому вопросу 5 мая к заведующему восточно-европейской референтурой политико-экономического отдела МИДа Германии К. Шнурре зашел советник советского посольства Г. Астахов. Но речь пошла также о переменах в советском Наркомате иностранных дел. Астахов затронул тему смены наркома и попытался, не задавая прямых вопросов, прозондировать, не изменится ли отношение Германии к СССР. Шнурре отвечал неопределенно, но благосклонно. Астахов знал, кого спрашивать: в декабре – январе именно Шнурре лоббировал улучшение советско-германских торговых отношений, но неудачно.
Молотов и министр иностранных дел Германии Риббентроп решили не прерывать этих бесед своих подчиненных. Теперь Молотов и Сталин стали играть на двух досках одновременно – и на англо-французской, и на германской. Беседы Астахова и Шнурре пошли чаще. Одновременно на возможность расширения торговых связей стал намекать германский посол Ф.-В. фон Шуленбург. Германии срочно нужно было советское сырье. Почувствовав германский интерес к потеплению отношений, 20 мая Молотов сказал Шуленбургу: «Мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана политическая база»[500].
На совещании с военными Гитлер 23 мая поставил задачу войны с Польшей, из которой, вполне возможно, вырастет война с Западом, а может быть, и с СССР. Но германскому руководству хотелось бы избежать войны на два фронта, и 26 мая Шуленбург получил указание активизировать контакты с Молотовым. Дело, однако, не сдвигалось с мертвой точки – пока у Кремля были другие планы.
3. Московские переговоры и германские инициативы
Великобритания и Франция 27 мая ответили на советские предложения согласием с идеей военного союза. Это охладило Москву в «немецкой игре». Казалось, что партнеров по «коллективной безопасности» уже удалось достаточно напугать. Однако этот этап «принюхивания» имел большое значение и стал первым внешнеполитическим достижением Молотова. Были созданы каналы, по которым можно было практически немедленно возобновить переговоры, не привлекая внимание «мировой общественности».
Согласие Великобритании и Франции на идею военного союза с СССР встретило сопротивление Польши. Она, как стало известно 6 июня, «быть четвертым не хочет, не желая давать аргументы Гитлеру»[501]. И все же 6–7 июня руководители Великобритании и Франции приняли за основу советские предложения. Можно было начинать переговоры.
К Сталину лидеры стран Запада относились не лучше, чем к Гитлеру, и сближение с ним было явно вынужденным. Британцы намеревались «тянуть» с переговорами, чтобы и соглашения не заключать, и держать Гитлера под угрозой создания могучей коалиции против него. Еще 19 мая Чемберлен заявил в парламенте, что «скорее подаст в отставку, чем заключит союз с Советами»[502]. Британская дипломатия тоже предпочитала играть на двух досках. В июле Чемберлен обсуждал возможности как-то передать Германии Данциг. Его министр иностранных дел Э. Галифакс считал, что «пока идут переговоры, мы можем предотвратить переход Советской России в германский лагерь»[503].
Молотов пригласил прибыть на переговоры в Москву своих коллег – глав правительств Чемберлена и Даладье. Ради Гитлера подобное путешествие они легко проделывали. На худой конец хватило бы министров иностранных дел. Но Лондон и Париж ответили, что переговоры будут вести послы. Это не могло не возмутить Молотова. Что же это за переговоры такие?! С послами он и так может пообщаться. А главное – послы не смогут подписать соглашение. Это значит, что переговоры в Москве носят заведомо предварительный характер. И это в условиях, когда ситуация в Европе вот-вот может привести к войне.
Чемберлена ситуация в Европе тоже тревожила, и он решил придать переговорам импульс. Да такой, что сделал только хуже. В Москву 14 июня прибыл У. Стрэнг, начальник Центрально-европейского бюро МИДа Великобритании, который был направлен как эксперт в помощь послу У. Сидсу. Но Стрэнг, представлявший Форин-офис, выглядел как глава делегации. Так он и воспринимался Кремлем. Столь низкий уровень представителя британского МИДа был оскорбителен и убеждал Молотова в несерьезности намерений Великобритании. По сути, она свела публичные переговоры почти на тот уровень, на котором велись секретные консультации с Германией – главным партнером главы советского правительства и его внешней политики был просто чиновник МИДа.
Молотов нашел способ выразить свое недовольство. Чтобы подчеркнуть неравенство уровней делегаций, он разместился в зале переговоров выше партнеров, которые вынуждены были делать записи на коленке. Это возмущало их не меньше, чем Молотова – оскорбительно низкий уровень его визави. Но Стрэнг был особенно озабочен не тем, как организованы переговоры, а самим фактом того, что приходится их вести: «Это просто невероятно, что мы вынуждены разговаривать о военных тайнах с Советским Союзом, даже не будучи уверенными в том, станет ли он нашим союзником»[504].
Молотов и Сталин решили публично высказать партнерам свое «фи»: 29 июня член Политбюро ЦК ВКП(б) Жданов опубликовал в «Правде» статью под названием, неофициально выражавшим мнение товарищей по высшему руководству СССР: «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР».
Перед лицом угрозы срыва переговоров партнеры стали работать энергичнее. К середине июля текст договора был в основном согласован. Чемберлен 12 июля признал, что СССР готов заключить договор. Это была проблема – договорились слишком быстро. Ведь британцы и французы предпочли бы вести переговоры подольше, ссылаясь на неуступчивость советской стороны. И немцев переговорами пугать, и в итоге не связывать себя обязательствами в отношении СССР. Ведь если Гитлер бросится воевать с СССР, а Великобритания и Франция фактически останутся в стороне – это ли будет плохо для западных элит?