9–12 августа Рузвельт и Черчилль встретились на авианосце «Огаста» у Ньюфаундленда и приняли Атлантическую хартию. Она провозглашала права народов на самоопределение (колониальные народы – не в счет), необходимость экономического сотрудничества, свободы морской торговли, разоружения. Лидеры Великобритании и США заявляли, что их государства «не согласятся ни на какие территориальные изменения, не находящиеся в согласии со свободно выраженным желанием заинтересованных народов», а также что они «уважают право всех народов избирать себе форму правления, при которой они хотят жить; они стремятся к восстановлению суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем»[775]. Такие формулировки сулили СССР большие трудности при утверждении своих прав на Прибалтику, Западную Белоруссию и Западную Украину. Стоило ли Москве признавать декларацию Великобритании и Америки, которая еще не вступила в войну?
Уинстон Черчилль. 1940-е. [Из открытых источников]
На союзнической конференции в Лондоне, в которой участвовали представители СССР, Великобритании и эмигрантских правительств, советский посол Майский зачитал 24 сентября присланную из Москвы декларацию советского правительства, в которой говорилось, что «Советский Союз неизменно выступал со всей последовательностью и решительностью против всех нарушений суверенных прав народов, против агрессии и агрессоров, против всех и всяких попыток агрессивных стран навязать народам свою волю и ввергнуть их в войну»[776]. Разумеется, участники хорошо помнили боевые действия СССР против Польского государства и Финляндии. Но протестовать не стали – теперь от Советского Союза зависела победа над Гитлером. Молотов и Сталин, направившие в Лондон этот документ, намеревались увязать справедливое послевоенное мироустройство с признанием территориальных приобретений СССР 1939–1940 годов: «…советское правительство выражает свое согласие с основными принципами декларации президента Соединенных Штатов Америки Рузвельта и премьер-министра Великобритании Черчилля, однако, „практическое применение указанных выше принципов неизбежно должно будет сообразовываться с обстоятельствами, нуждами и историческими особенностями той или другой страны“»[777]. Принципы принципами, а практическое применение должно сообразовываться с требованиями СССР.
Молотов правил этот документ, заостряя обличение нацизма («подлый враг», «кровавый агрессор»). Также «миролюбивые народы» заменены на «свободолюбивые», «уничтожение германского агрессора и его союзников» – на «освобождение народов, стонущих под гнетом гитлеровских орд». А в основе национальной политики СССР лежит признание не «добровольности и равенства в деле национального объединения», а «суверенность и равноправие наций»[778]. В наше военное время не до добровольности.
В августе стало ясно, что Великобритания и США вот-вот начнут поставки помощи СССР. Но по каким маршрутам? Через моря Северного Ледовитого океана – рискованно, ведь там действуют германский флот и даже авиация, базирующаяся в Скандинавии. Через Дальний Восток – безопасно, но медленно. Удобным транспортным коридором для поставки грузов в СССР мог стать Иран. Но иранское руководство относилось к этому без восторга. Как докладывал Молотову советский посол в Иране А. Смирнов, «когда речь заходила о транзите советских грузов через Иран, шах и премьер тотчас же спешили заявить: „А как бы это не повредило иранскому нейтралитету, как бы на это не обиделись“. Стремление не обидеть немцев проходит красной нитью в политике Ирана, и оно сохраняется до сих пор»[779].
Молотов принялся усиливать давление на южного соседа. СССР ультимативно потребовал от иранских властей в месячный срок выдворить из Ирана немцев, на что последовал отказ. Суверенные нейтральные государства таких требований не выполняют. Иранские войска стали готовиться к отражению вторжения с севера, но 19 июля советские требования поддержала Великобритания. Сможет ли Иран противостоять одновременно двум этим державам?
25 августа Молотов вручил послу Ирана в СССР М. Саеду ноту, в которой говорилось о подрывной деятельности немцев на территории Германии, которая подпадала под пункт 6 советско-иранского договора 1921 года: «Обе Высокие Договаривающиеся Стороны согласны в том, что в случае, если со стороны третьих стран будут иметь место попытки… превращать территорию Персии в базу для военных выступлений против России, если при этом будет угрожать опасность границам Российской Социалистической Федеративной Советской Республики или союзных ей держав и если Персидское Правительство после предупреждения со стороны Российского Советского Правительства само не окажется в силе отвратить эту опасность, Российское Советское Правительство будет иметь право ввести свои войска на территорию Персии, чтобы в интересах самообороны принять необходимые военные меры. По устранении данной опасности, Советское Правительство обязуется немедленно вывести свои войска из пределов Персии»[780].
Советские и британские войска вошли в Иран 25 августа. Утром сопротивление иранских войск было сломлено. При этом погибло 106 иранцев и 15 бойцов Красной армии[781]. Советские войска заняли северную часть Ирана, британские – южную. Тегеран союзники контролировали совместно. 8 сентября Иран согласился с размещением советских и британских войск на его территории.
12 сентября Криппс сообщал Молотову, что, войдя в Иран, советские войска конфискуют продукты питания и средства транспорта. Молотов ответил, «что в первый период вступления войск в Иран в целом ряде случаев иранские гражданские власти разбежались… Советское правительство дало указание своему послу в Тегеране обратить внимание иранского правительства, что на последнем лежит вся ответственность за восстановление гражданских учреждений и за их работу». Это напоминало начало советизации 1939–1940 годов. Но теперь советская оккупация проходила под британским присмотром, что ограничивало советские возможности по изменению местного политического и общественного строя. Криппс просил дать указания советским военным властям, чтобы они не затрудняли работу гражданских организаций. А вот против совместного вмешательства во внутренние дела британцы не возражали и даже его инициировали. Как бы «лично от себя» Криппс поднял вопрос о низложении шаха, «так как обе стороны не могут быть гарантированы в том, что заключенные с шахом договоры будут выполняться». Так вот зачем понадобилось поднимать вопрос о советском беззаконии в Иране – британцы задумали другое беззаконие.
Молотов не был готов к столь радикальному вмешательству и ответил, что «не видит признаков того, что шах собирается создавать препятствия; если же английское правительство считает, что низложение шаха окажется в интересах обеих сторон и будет способствовать проведению намеченных обеими сторонами мероприятий, то это низложение будет правильным». Он добавил, что изучает вопрос о шахе и хочет знать, «как осуществить низложение шаха и какие лица, в случае предполагаемой Криппсом перемены, окажутся в иранском правительстве»[782].
Реза отрекся от престола в пользу своего юного сына Мухаммеда Резы 16 сентября, а 29 января 1942 года был подписан договор о союзе между Ираном, СССР и Великобританией. Играя важную роль в транзите военных грузов, Иран оставался нейтральным государством.
Сталин все крепче брал в свои руки дипломатические дела. В сентябре Майский и Уманский направляли телеграммы уже не Молотову, а непосредственно ему. Зато своего верного соратника вождь использовал на других направлениях. Германские войска подходили к Ленинграду, и ГКО направил туда Молотова, Маленкова, начальника артиллерии Н. Воронова и адмирала Н. Кузнецова для прояснения и исправления ситуации. Молотов рассказывал: «Мы до Череповца на самолете летели, потом поездом поехали в Ленинград. Там недалеко. Но мы до Ленинграда не смогли добраться, и поездом не могли, потому что там уже был прерван путь. Мы на дрезине от станции Мга, высадились на дрезину и добрались до Ленинграда». Вскоре и Мга была захвачена противником. По воспоминаниям Молотова, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома А. Жданов «тогда был очень растерян. Все плохо идет, немцы окружали их, окружали и окончательно заперли»[783].
Мандат уполномоченных Государственного комитета обороны В. М. Молотова, Г. М. Маленкова, Н. Г. Кузнецова, А. Н. Косыгина, П. Ф. Жигарева и Н. Н. Воронова по рассмотрению и решению вопросов обороны, эвакуации предприятий и населения Ленинграда. 26 августа 1941. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 862. Л. 5. Подлинник. Машинописный текст, подпись – автограф И. В. Сталина]
Обсудив ситуацию, решили город не сдавать, эвакуацию заводов не проводить. Да и невозможно их было уже эвакуировать. Решили с 1 сентября нормировать продукты, прекратить коммерческую торговлю и создать полуторамесячный запас продовольствия[784].
Обратно возвращались на самолете над Ладожским озером, поскольку железную дорогу немцы уже перерезали. По итогам поездки вечером 9 сентября Сталин, Молотов, Маленков и Берия отправили в Ленинград Ворошилову и Жданову грозную телеграмму: «Нас возмущает ваше поведение, выражающееся в том, что вы сообщаете только лишь о потере нами той или иной местности, но обычно ни слова не сообщаете, какие же вами приняты меры для того, чтобы перестать наконец терять города и станции… Может быть, вы уже предрешили сдать Ленинград?»