з надежды в омытый кровью факт.
3. «Алгебра» и «арифметика» международной политики
Победа Красной армии под Москвой показала и Японии, что не стоит больше помышлять об экспансии на север. Свой удар она нанесла 7 декабря по американскому флоту в Пёрл-Харборе. Началась война на Тихом океане. Когда Сталин и Молотов узнали, что самураи пошли в южном направлении, у них отлегло от сердца, как у Черчилля 22 июня.
В ответ на нападение президент США Рузвельт объявил войну Японии. 11 декабря Германия объявила войну США. Теперь против Оси действовали ресурсы Великобритании, СССР и США. Война окончательно стала мировой.
Рузвельт принял нового советского посла – бывшего наркома иностранных дел Литвинова 8 декабря. Первым делом он выразил надежду, что СССР вступит в войну с Японией и позволит США бомбить ее со своей территории. Литвинов дал понять, что это вряд ли – смертельная угроза СССР исходила от Германии, и вторжение в Сибирь огромной японской Квантунской армии из Маньчжурии было бы тяжелым ударом, в то время как США остались бы в относительной безопасности за океаном.
Молотов был не в восторге от возвращения в большую дипломатию человека, которого он сменил на посту наркома. Впоследствии он вспоминал о Литвинове с откровенной враждебностью: «Человек оказался очень гнилой». Он критически относился к ситуации, сложившейся в СССР и якобы мог сообщать секретную информацию американцам. «Он заслуживал высшую меру наказания со стороны пролетариата… Литвинов лишь случайно жив остался»[796]. Но в новой обстановке Сталину были нужны способности Максима Максимовича и его репутация западника. Однако Молотов по возможности не брал Литвинова на переговоры, даже находясь в США.
Впрочем, по поводу вступления СССР в войну против Японии у советских дипломатов разногласий быть не могло. 10 декабря Молотов подтвердил: «Мы не считаем возможным объявить в данный момент состояние войны с Японией и вынуждены держаться нейтралитета, поскольку Япония будет соблюдать советско-японский пакт о нейтралитете… В настоящий момент, когда мы ведем тяжелую войну с Германией и почти все наши силы сосредоточены против Германии, включая сюда половину войск с Дальнего Востока, мы считали бы неразумным и опасным для СССР объявить теперь состояние войны с Японией и вести войну на два фронта». Рузвельту пришлось согласиться[797].
Энтони Иден. 1930-е. [Из открытых источников]
Победа под Москвой и вступление США в войну создали новую ситуацию. Судьба СССР уже не висела на волоске. В Москву прибыл министр иностранных дел Великобритании Э. Иден, с которым Сталин и Молотов встретились 16 декабря. Сталин предложил Идену проекты двух договоров – о военной взаимопомощи и о разрешении послевоенных проблем. Ко второму договору предлагалось приложить секретный протокол, в котором «была бы намечена общая схема реорганизации европейских границ после войны». Польша получит Восточную Пруссию, причем немецкое население отсюда будет отправлено в Германию. Восточная граница Польши пройдет по реке Неман, Тильзит будет принадлежать Литве, входящей в СССР. Далее к югу граница в основном повторит «линию Керзона», которая «может быть в известных пунктах частично модифицирована». Чехословакию и Югославию Сталин и Молотов предлагали восстановить и немного расширить за счет Венгрии, Болгарии и Италии, остальные оккупированные государства восстановить, а Турции за нейтралитет передать немного болгарской территории и архипелаг Додеканес[798]. Эти посулы могли сделать Турцию более уступчивой.
Иден заступился за Грецию, которая тоже претендовала на Додеканес, но главным камнем преткновения была, конечно, Польша. Еще 1 декабря в Москву прибыл генерал Сикорский. Это был мужественный шаг – германские войска окружали Москву с севера и юга. Но руководители СССР были здесь, и Сикорский прилетел. Сталин и Молотов встретились с ним 3 декабря. Сикорского интересовало формирование польской армии под командованием В. Андерса. От обсуждения проблемы границ он уклонился, чтобы не заводить переговоры в тупик. На следующий день была подписана декларация о дружбе и взаимопомощи. Советское правительство предоставило беспроцентный заем в сумме 300 млн рублей. Договорились о переводе польских частей из района Бузулука в Среднюю Азию, ближе к британскому снабжению. В феврале 1942 года армия Андерса составляла 73 тысячи человек. Это была большая сила, которая пригодилась бы на фронте, но Андерс рассчитывал на эвакуацию польской армии на территорию Британской империи. А ради отношений с союзниками Сталин и Молотов были готовы на уступки.
СССР настаивал на признании своих территориальных приобретений 1939–1940 годов, с чем Великобритания не соглашалась. Поиску решения этой проблемы будут посвящены следующие два года. Сталин и Молотов надеялись заинтересовать руководство Великобритании таким разделом Европы, на фоне которого проблема Польши будет не столь заметна. Британцы смогут поставить под свой контроль Западную Европу, создать базы в странах ее западного побережья, включая Францию, которая после войны, вероятно, станет второстепенной державой вроде Испании. От Германии предлагалось отделить Рейнскую область и, возможно, Баварию. СССР претендовал на «военный союз» – фактически протекторат над Румынией (которую предлагалось расширить за счет Венгрии) и Финляндией (у которой хотелось бы забрать Петсамо).
Владислав Сикорский. 1940-е. [Из открытых источников]
Увенчать послевоенную Европу, по замыслу Сталина и Молотова, должна была международная организация – аналог Лиги Наций, прототип будущей ООН. Ее ядром мог бы стать советско-британский союз: «…в будущей реконструированной Европе в интересах поддержания мира и порядка желательно было бы создать военный союз демократических государств, во главе которого стоял бы какой-либо совет или другой центральный орган, имеющий в своем распоряжении международную военную силу»[799].
Иден по многим пунктам согласился с партнерами: «…в послевоенной Европе ответственность за ее реконструкцию и за поддержание мира и порядка ляжет главным образом на наши два государства, совместно, конечно, с Соединенными Штатами, поскольку последние готовы будут вообще сотрудничать в этом деле»[800]. После того, как США в 1920 году уклонились от участия в Лиге Наций, и теперь нельзя было гарантировать их активного участия в послевоенных европейских делах.
Обсудили и вопрос о репарациях, сойдясь на том, что с учетом неудачного опыта 20–30-х годов, их лучше брать не в денежной, а в натуральной форме, например, станками. Иден, однако, подчеркнул, что консультации носят сугубо предварительный характер, основные вопросы придется согласовывать с США. Сталину это не понравилось. Зачем вовлекать Рузвельта в решение наших европейских дел?
Иден предложил британский проект договора, но Сталин отнесся к нему весьма скептически: «Тов. Сталин ответил, что текст, предлагаемый Иденом, очень напоминает декларацию. Наоборот, советское правительство предлагает два договора. Декларация – это алгебра, договоры – это простая практическая арифметика. Мы хотим арифметики, а не алгебры. Так как Иден в этом месте несколько двусмысленно засмеялся, то т. Сталин добавил, что из его слов не следует заключать, будто бы он относится неуважительно к алгебре. Алгебра – хорошая наука, к которой он относится с полным почтением, но сейчас, при данных конкретных обстоятельствах, мы предпочитаем арифметику»[801].
Раз теперь Иден не хочет договариваться о стратегических вопросах без США, то «алгебру» придется отложить на потом и сосредоточиться на практической «арифметике». Рузвельт был далеко, вряд ли хорошо разбирался в европейских делах, его выступления все еще напоминали речи Вильсона, сломавшего политические зубы на попытке создать конституцию мира в виде устава Лиги Наций. Зачем англичане втягивают американцев в европейские дела? Это все усложняет, так хорошо было бы договориться на двоих об организации европейских дел… Видимо, англичане с помощью американцев хотят получить перевес. Надо бы подумать, как расколоть этот новый империалистический фронт.
Сталин пробовал настаивать, «что вопрос о западной границе СССР мог бы быть разрешен немедленно». Иден твердо возразил, «что он не может дать сейчас ответ на этот вопрос… Британское правительство обещало американскому правительству консультировать с ним по всем вопросам подобного рода». Да и мнение доминионов нужно спросить.
Ну что же, Штаты так Штаты: «Тов. Сталин заметил, что он не имеет никаких возражений против информирования Соединенных Штатов о наших переговорах по данному вопросу. Наоборот, он был бы очень доволен, если бы Соединенные Штаты приняли участие в признании советской западной границы 1941 года». Иден высказал сомнение по этому поводу, однако Сталин упорствовал: «…военные цели СССР и Англии должны быть идентичны, ибо только в этом случае наш союз может быть крепок. Если у нас будут различные военные цели, не будет никакого союза»[802]. Выслушав эту угрозу, Иден обещал передать соображения советской стороны кабинету и перешел к обсуждению сугубо военных вопросов, также весьма интересных для Сталина и Молотова.
Пока Сталин и Молотов ставили на взаимовыгодное советско-британское соглашение, которое обменяет советскую границу 1941 года на широкие уступки британцам на западе Европы. Американское вмешательство в европейские вопросы тревожило. Было непонятно, что можно предложить Рузвельту взамен согласия на советские территориальные приобретения 1939–1940 годов.
Сталин и Молотов пытались вставить упоминание границ в текст договора: «Обе договаривающиеся стороны обязуются совместно работать над реконструкцией Европы после войны, с полным учетом интересов безопасности каждой из них, равно как интересов СССР в деле восстановления его границ, нарушенных гитлеровской агрессией, и в согласии с двумя принципами – не стремиться к территориальным приобретениям для себя в Европе и не вмешиваться во внутренние дела народов Европы»