Черчилль отвечал, что они изучают возможность высадки во Франции, но в этом году она маловероятна – до 1943 года не удастся подготовить достаточного количества десантных средств. Зато в 1943 году уж точно состоится успешное и грандиозное вторжение в континентальную Европу. Молотов без энтузиазма доложил ситуацию Сталину 23 мая: «Проявляя всякое личное внимание ко мне (завтрак, обед, длительная личная беседа до поздней ночи в Чеккерсе), Черчилль по существу двух основных вопросов явно не сочувствует нам»[817].
По поводу договора о послевоенном устройстве Европы Молотов снова дискутировал с Иденом. И с тем же «успехом». Он напомнил о предложении компенсировать Польше Западные Белоруссию и Украину за счет Восточной Пруссии и был в принципе согласен не определять пока советско-польскую границу. Как раз в это время Красная армия потерпела поражение под Харьковом…
В. М. Молотов, посол СССР в Великобритании И. И. Майский, премьер-министр Великобритании У. Черчилль, министр иностранных дел Австралии Х. Эватт и министр иностранных дел Великобритании Э. Иден в Лондоне. 22 мая 1942. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1615. Л. 8]
Это не усиливало переговорные позиции Молотова, которому Черчилль объяснял, что высадка в Европе не должна быть авантюрой. Сталин в этих условиях не требовал от Молотова выдавливать из англичан уступки по послевоенным проблемам. Судьба будущей Европы сейчас решалась на поле боя. Поэтому главное – оружие: «В районе Барвенково и Изюма идут большие бои… Поставьте перед англичанами вопрос об усилении поставки истребителей, танков, особенно Валентина». В беседах с Черчиллем Молотов уделил особое внимание поставкам этих танков.
И. И. Майский, В. М. Молотов, К. Эттли, О. Литтлтон, У. Черчилль и Э. Иден в Лондоне на Даунинг-стрит. Май – июнь 1942. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1615. Л. 10, 11]
Но Молотов, ориентируясь на прежние указания, придавал политической составляющей переговоров первостепенное значение. По словам Молотова и Майского, проект договора, предложенный Иденом, «объединяет неспорные части обоих обсуждаемых договоров. В нем нет ничего о границах СССР и о праве переселения в другую страну, но содержится мысль о взаимопомощи на 20 лет после войны… Считаем этот договор неприемлемым, так как он является пустой декларацией, в которой СССР не нуждается». В условиях тяжелой ситуации на фронтах Сталин решил, что сейчас важнее синица хороших отношений с британцами в руках, чем далекий журавль послевоенного устройства Европы с признанием новой западной границы СССР. Все равно этот вопрос станет актуальным, когда к этой границе подойдет Красная армия. Сталин ответил Молотову: «Мы его не считаем пустой декларацией и признаем, что он является важным документом. Там нет вопроса о безопасности границ, но это, пожалуй, неплохо, так как у нас остаются руки свободными. Вопрос о границах, или скорее о гарантиях безопасности наших границ на том или ином участке нашей страны, будем решать силой». Молотов тут же признал ошибку: «Принимаю директиву инстанции к руководству и считаю, что и новый проект договора может иметь положительное значение. Я сразу недооценил это».
Черчилль предложил Молотову после визита в США вернуться восточным маршрутом – снова через Лондон. Он явно надеялся, что, столкнувшись с позицией Рузвельта, которая мало отличается от британской, Молотов станет сговорчивее, и визит не закончится безрезультатно. Нарком не мог принять такое решение об изменении маршрута самостоятельно, и 24 мая Черчилль запросил мнение Сталина, которому идея понравилась: «Советуем согласиться на то, чтобы на обратном пути остановиться в Лондоне. Дела у Тимошенко пошли хуже. Он надеется выправить положение»[818].
«На следующей встрече с Иденом Молотов – он успел стать искушенным дипломатом – сделал вид, что он сам решил продолжать переговоры, опираясь на новый британский проект, а не на указания Москвы. Такая перемена, мягко говоря, смутила английскую сторону, учитывая ту враждебность, с которой он встретил их предложение накануне»[819], – пишет Дж. Робертс.
И. И. Майский, В. М. Молотов, У. Черчилль в Лондоне на Даунинг-стрит. Май – июнь 1942. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1615. Л. 12]
В присутствии Черчилля Молотов и Иден 26 мая торжественно подписали «Договор о союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны», который подтверждал и заменял соглашение 12 июля 1941 года. Договор определял, что стороны не будут вступать в переговоры с гитлеровским или другим германским правительством, которое не отказалось от агрессивных намерений, а также с его союзниками в Европе. (Вопрос о Японии таким образом оставлялся в стороне). Нужно было продемонстрировать друзьям и врагам долгосрочность советско-британского союза – он заключался на 20 лет. Будущий мирный договор будет основан на принципах Атлантической хартии, а стороны после войны «будут действовать в соответствии с двумя принципами – не стремиться к территориальным приобретениям для самих себя и не вмешиваться во внутренние дела других государств»[820]. Территориальные приобретения сторонами понимались по-разному – для британцев точкой отсчета был 1939 год, для Молотова – 1941 год.
24 мая Молотова посетил де Голль. Он предложил «послать в СССР небольшую группу летчиков, чтобы принять хотя бы небольшое участие в той борьбе, которую ведет Красная Армия против Германии»[821]. Переговоры об этом уже велись с февраля – марта, но не на таком высоком уровне. Идея, положившая начало созданию эскадрильи «Нормандия», была сильным ходом. Комитет «Свободная Франция» был полностью зависим от британской поддержки, и сотрудничество с СССР расширяло для де Голля свободу маневра. Молотов также оценил возможность наладить контакт с потенциальным лидером будущей Франции. Создание французского военного формирования на советском фронте давало для этого красивую практическую основу, служившую к тому же упреком британцам, которые холодно отнеслись к идее послать войска на помощь Красной армии.
Молотов готов был на время забыть о поддержке борьбы колониальных народов за независимость и сообщил де Голлю о поддержке Советским Союзом восстановления Франции во всей полноте ее суверенитета. В Москву Молотов сообщил: «Принял де Голля. Он не доволен, что англичане и американцы признают его только как руководителя военных сил свободных французов, но не считаются с ним в таких делах, как вопрос о Мадагаскаре или о Мартинике. Предложил, чтобы СССР учредил консульство в Леванте. Я обещал изучить»[822].
В США Молотов вылетел 27 мая. Настроен он был скептически: «Видимо, и в США благоприятных перспектив для моей поездки нет, но обещание приехать придется выполнить»[823]. Его команда немного сократилась. Историк Дж. Робертс пишет: «Сопровождал наркома генерал-майор Федор Исаев из Генерального штаба, который консультировал его по военным вопросам. По неудачному стечению обстоятельств в Лондоне Исаев выпал из машины и повредил колено. Ему пришлось остаться на лечение»[824]. Пока Молотов вел переговоры, сотрудники посольства помогли обустроить самолет пассажирскими сидениями и даже ковром. Полет снова был опасным. Предусматривались две промежуточные посадки – в Исландии и в Гандере на полуострове Ньюфаундленд. Аэродром в Рейкьявике имел слишком короткую взлетно-посадочную полосу. Американский летчик Арнольд поведал Пусэпу об опасности посадки в Ньюфаундленде из-за туманов и показал на карте резервный аэродром Гус-Бей на Лабрадорском полуострове. И действительно, садиться пришлось там, поскольку Гандер был покрыт туманом. «Офицеры местного гарнизона ничего не знали об этом полете и были буквально ошеломлены, узнав, что на нашем самолете прилетел нарком иностранных дел Советского Союза „мистер Молотофф“. Начальник гарнизона распорядился снабдить нас горючим, смазочным и всем необходимым для дальнейшего полета. Уговаривали Молотова сделать остановку после утомительного перелета. – Когда победим фашистов, тогда и отдохнем, – улыбнулся нарком»[825], – вспоминал Пусэп.
Пройдя мороз, жару и угрозу гибели, о которой не всегда знал (так, при посадке сгорело колесо самолета), не успев отдохнуть, Молотов предстал пред очи Рузвельта. В переговорах участвовали также Госсекретарь К. Хэлл, Литвинов и Гопкинс. Темы, с которых президент начал беседу, утвердили Молотова во мнении, что Рузвельт судит о проблемах Старого Света очень издалека. Рузвельт, конечно, готов был обсудить американскую помощь Советскому Союзу, но увязал эту тему с американским посредничеством в советско-турецких и советско-иранских отношениях, а также присоединением СССР к Женевской конвенции.
До того ли сейчас? Иран оккупирован на пару с Великобританией, да и в отношениях с Турцией советская сторона держит ситуацию под контролем и в посредничестве не нуждается. Что касается Женевской конвенции, то СССР обращается с пленными куда лучше, чем нацисты. Разъяснение было выслушано, к этим вопросам не возвращались. Однако их постановка Рузвельтом не была случайной. Американская сторона показала, что имеет свое слово в ближне— и средневосточных вопросах, тем более, если СССР намерен проводить там экспансию. Вопрос о Женевской конвенции также был важен для Рузвельта, который должен был учитывать распространенное представление о России и тем более об СССР как о жестокой «азиатской силе». Теперь Рузвельту предстояло объяснять американскому общественному мнению, что союзник гуманнее, чем о нем думают. На этот счет имеются заверения советского руководства, которое, конечно, учтет американскую обеспокоенность этим вопросом.