Московская конференция министров иностранных дел началась 19 октября в особняке на Спиридоньевке, который помнил и визит Риббентропа. С общего согласия заседания вел Молотов, и это был удачный выбор. Как вспоминал К. Керр: «Молотов провел заседания очень искусно и тактично. Атмосфера становилась все приветливее, все материи, которые казались колкими, были отложены. К ним возвращались, лишь подкалывая друг друга за разговорами за пищей и вином. То, как он руководил дебатами, вызвало у нас уважение, а в конце даже нежность». Иден высказал аналогичные оценки публично, выступая в парламенте: «Мне еще не доводилось заседать при председателе, который проявил бы больше искусства, такта и рассудительности, чем г-н Молотов, и я должен заявить, что именно благодаря его руководству длинной и сложной программой мы обязаны значительной мерой того успеха, что мы достигли»[878].
В центр переговоров Молотов поставил тему второго фронта, отказавшись от упреков в адрес союзников за срыв его открытия в 1943 году. Ладно, дело прошлое. Но когда, наконец? И еще неплохо было бы надавить на Турцию и Швецию, чтобы привлечь их к общему делу антигитлеровской борьбы. 20 октября секретарь Комитета обороны Британской империи Г. Исмей и секретарь Объединенного штаба США Дж. Дин подробно описали план высадки в Северной Франции. Молотову этот план понравился. 21 октября перешли к обсуждению совместной Декларации. Госсекретарь США Хэлл настаивал на привлечении к ней Китая, с чем Молотову пришлось согласиться, хотя это раньше времени напрягало советско-японские отношения. Молотов настоял, что в отношении Германии и ее союзников компромиссные условия перемирия обсуждаться не будут – только безоговорочная капитуляция.
Советский Союз предъявил права и на решение итальянских дел. Молотов возмущался, что действовавшее на занятой союзниками территории правительство П. Бадольо до сих пор не ликвидировало фашистские институты. Нарком требовал скорейшей демократизации Италии (что открывало путь во власть коммунистам). Союзникам возразить было нечего, и эти демократические требования были включены в «Декларацию об Италии». 22 апреля 1944 года было сформировано новое правительство Италии во главе с Бадольо, но с участием коммунистов.
На конференции Молотов также поставил перед союзниками вопрос о передаче Советскому Союзу части итальянского флота, и они в принципе согласились с этим.
В целом, конференция оказалась результативной. По ее итогам были приняты четыре декларации: «Декларация четырех государств по вопросу о всеобщей безопасности», обязывавшая стороны вести войну до безоговорочной капитуляции противника, а после ее окончания совместными действиями поддерживать мир, создав для этого международную организацию; «Декларация об Италии», призывавшая стороны вести общую политику по искоренению фашизма в этой стране; «Декларация об Австрии», объявлявшая недействительным присоединение Австрии к Германии; «Декларация об ответственности гитлеровцев за совершаемые зверства», ставшая впоследствии основанием для суда над военными преступниками[879].
Обсуждалась послевоенная судьба Германии. Иден выступил за отделение Пруссии от Германии (в чем-то этот план осуществится, старопрусские земли после войны станут ядром ГДР). Американцы предлагали полную демилитаризацию Германии, немедленную ликвидацию нацистской партии, возмещение ущерба, нанесенного ее вооруженными силами, децентрализацию политической структуры Германии. Молотов в принципе соглашался, но считал, что пока не нужно делать на этот счет публичных заявлений[880].
Было решено создать Европейскую консультативную комиссию (ЕКК) в Лондоне для обсуждения вопросов завершения войны в Европе и ее послевоенного устройства. Первым делом ей предстояло решить вопросы управления территориями, занятыми союзными войсками, и о создании признанного союзниками правительства Франции. Также договорились создать консультативный совет по вопросам Италии с участием СССР, хотя в Италии не было его войск. Затем в совет допустили представителей Франции, Югославии и Греции. Эта модель многостороннего контроля за побежденными союзниками Германии применялась потом и в Восточной Европе, занятой Красной армией. На Московской конференции союзники сняли свои возражения против не согласованного с ними советско-чехословацкого договора, что открыло путь к его подписанию 12 декабря Молотовым и чехословацким послом в СССР З. Фирлингером. Хороший контраст с советско-польскими отношениями.
Что делать с Польшей, пока не решили. Молотов выставил условие, что в Польше должно существовать дружественное СССР правительство.
На Московской конференции также договорились о механизме консультаций по оперативным вопросам: в Вашингтоне, Лондоне или в Москве созывались совещания министра иностранных дел и двух послов для выработки рекомендаций, которые потом утверждались в двух других столицах.
Был взят курс на то, чтобы заставить Турцию вступить в войну против Германии. Этого удалось добиться только 23 февраля 1945 года чисто символически, что потом затруднило Молотову задачу давления на Турцию после войны – ведь нельзя было требовать от союзника тех же уступок, как от потерпевшего поражение противника или даже нейтрального государства.
30 октября в Кремле для участников конференции был устроен торжественный прием. Сталин неофициально сообщил Хэллу о готовности СССР вступить в войну против Японии после победы над Германией. При этом Молотов пригласил Идена и Гарримана посмотреть советский фильм о боях с японцами на Дальнем Востоке во время Гражданской войны[881].
9. Тегеран–43
Московская конференция открывала прямую дорогу для встречи «Большой тройки» в Тегеране. Но Рузвельт и Черчилль решили сначала встретиться в Каире 22–26 ноября для обсуждения азиатских проблем. Чтобы не возникло впечатление, что они хотят там предварительно сговориться перед Тегераном, в Каир был приглашен Молотов. Согласившись с этим 10 ноября, уже 12 ноября Сталин сообщил партнерам, что в Каир Молотов не приедет. 12 ноября Черчилль сообщил об участии в Каирской конференции Чан Кайши, что, по выражению историков В.О. Печатнова и И.Э. Магадеева, «спугнуло Молотова»[882]. При этом Сталин предупредил Рузвельта, что китайцев в Тегеране быть не должно: «Само собой разумеется, что в Тегеране должна состояться встреча глав только трех правительств, как это было условлено. Участие же представителей каких-либо других держав должно быть безусловно исключено»[883].
В принципе китайский лидер был тогда для советских руководителей фигурой вполне рукопожатной, и его присутствие на Каирской конференции, посвященной дальневосточным вопросам, было естественным. Дело было не столько в Чане, сколько в нежелании советских представителей нести ответственность за антияпонские решения Каирской конференции. 1 декабря была опубликована Каирская декларация о целях войны против Японии, причастность к которой СССР была бы неуместна.
Так что Молотов отправился в Тегеран вместе со Сталиным – сначала на поезде до Баку, а оттуда на самолете. Эта поездка проходила в условиях строжайшей секретности. Сталин, Рузвельт и Черчилль прибыли в Тегеран 28 ноября, причем Рузвельт согласился поселиться в советском посольстве. С одной стороны, у советских органов была хорошая репутация по части обеспечения безопасности. С другой – Рузвельт надеялся наладить более доверительные отношения со Сталиным, продолжив дело, начатое во время общения с Молотовым в 1942 году. Британское представительство находилось по соседству. На заседания в советском посольстве Черчилль ходил пешком по охраняемой зоне.
Тематически Тегеранская конференция стала продолжением Московской. Правда, четкого молотовского ведения здесь не хватало. Разговор трех мировых тяжеловесов шел довольно раскованно. Председательствовал Рузвельт. До сих пор он был основным партнером Черчилля и объективно противостоял СССР в его основных противоречиях с Великобританией. Но уже во время визита Молотова в Вашингтон стало ясно, что Рузвельт по некоторым вопросам может «сменить фронт». В Тегеране эта возможность раскрылась во всей полноте.
28 ноября стороны обсудили ход военных действий. Сталин подтвердил готовность вступить в войну с Японией после капитуляции Германии. Но для этого, конечно, нужно было поскорее открыть Второй фронт. Рузвельт не поддержал идею Черчилля развивать успехи союзников в Средиземноморье, в «мягком подбрюшье» Европы, устроив высадку войск на Балканах вместо Северной Франции. Рузвельт 30 ноября сообщил, что «Оверлорд» намечается на май 1944 года. Действительно, ждать дальше было не просто тяжело с моральной точки зрения, но и прямо невыгодно – Красная армия вот-вот могла войти на границу, с которой началась Великая Отечественная война. И тогда союзники опаздывали к разделу Восточной Европы. Сталин обещал подсобить «Оверлорду» наступлением Красной армии.
Рузвельт поставил вопрос и о разделе самой Германии, раз уж она оказалась неисправимым источником агрессии. Почему бы не вернуться к добисмарковским временам, когда отдельно существовали Пруссия, Ганновер, Гессен, Саксония, Бавария? А стратегически важные Рур и Саар можно поставить под международный контроль…
Сталин в принципе был не против того, чтобы «дробить Германию», но это не было для советских лидеров решением проблемы. С точки зрения Сталина и Молотова причина агрессивности Германии была не в ее территории, а в империалистической сущности. Демократическая Германия не была бы такой агрессивной. Нужно ее демократизировать, демонополизировать, демилитаризировать и денацифицировать – и чудная получится страна (подразумевалось – готовая для социализма, но об этом пока не говорилось).