Командование АК готовило восстание в Варшаве накануне прихода Красной армии, чтобы встретить ее в качестве законных властей столицы и всей Польши. Поскольку легитимность ПКНО основывалась только на том, что он существовал на польской территории, в отличие от Лондонского правительства, последнему было важно получить собственную территорию в Польше. Победа АК в Варшаве означала бы, что законным правительством государства является именно лондонское правительство, так как, наряду с преемственностью власти от довоенных властей, его представители утвердились бы в столице. Для Сталина и Молотова это был бы сильный удар, так как они взяли курс на непризнание лондонского правительства и создание нового. Оно должно отличаться от лондонского «дружественностью» в отношении СССР, то есть готовностью выполнить советские территориальные требования и стать советским союзником в послевоенном мире.
26 июля Молотов подписал соглашение с Осубка-Моравским о том, что ПКНО является временной властью на освобождаемой польской территории.
30–31 июля советские войска подошли к предместью Варшавы Праге, но под ударами немцев вынуждены были перейти к обороне. Советское выступление выдохлось – ведь оно продолжалось на этом направлении целый месяц. Однако, узнав о приближении советских войск, командование АК во главе с Т. Комаровским назначило восстание на 1 августа. Это была крайне рискованная игра – отказываясь от непосредственного взаимодействия с советскими войсками, АК не могла знать об их планах.
Но при желании еще можно было договориться через Москву. Дело в том, что под давлением союзников Сталин все же согласился принять Миколайчика. 29 июля в Москву прибыла делегация польских эмигрантских властей, в которую входили председатель эмигрантского польского правительства С. Миколайчик, председатель Национального совета С. Грабский и министр иностранных дел Т. Ромер. Молотов принял делегацию только вечером 31 июля, когда до начала восстания оставалось меньше суток. Но и тогда еще Миколайчик мог бы дать отбой по радио, если бы к такому решению его привели результаты переговоров.
Миколайчик заявил: «Польское правительство обдумывало план генерального восстания в Варшаве и хотело просить Советское правительство о бомбардировке аэродромов около Варшавы». Эта советская запись, чистовой вариант которой был сделан, очевидно, уже после начала восстания, выглядит странно. Если бы речь шла о том, что польское правительство только «обдумывало» восстание, зачем просить о поддержке с воздуха прямо сейчас? Миколайчик явно говорил о событиях, которые начнутся вот-вот, и по поводу которых необходимо договориться о военном взаимодействии. И Молотов в принципе был не против такого обсуждения, сказав, что советским войскам «до Варшавы осталось всего лишь около 10 километров»[890]. Такая характеристика ситуации убеждала Миколайчика и его коллег, что все идет, как они задумали, и советские войска собираются вот-вот дойти до Варшавы. А Молотов не понял всю важность сообщения Миколайчика и не стал обсуждать его более подробно. Позднее он утверждал, что «ни Советское правительство, ни советское командование не знали о том, что готовится попытка взять Варшаву изнутри»[891]. Но Миколайчик обсуждал с ним эту тему. А ведь 31 июля еще можно было убедить польских гостей в том, что восстание нужно отложить, потому что в ближайшее время советские войска не собираются штурмовать Варшаву, и военного взаимодействия не получится.
В итоге восстание началось 1 августа в 17 часов. Повстанцы быстро установили контроль над центральными кварталами польской столицы. Но в городе и рядом с ним была сосредоточена сильная германская группировка. В условиях прекращения натиска со стороны Красной армии она обрушилась на восставших. Те отбивались стрелковым оружием и «коктейлями Молотова», которые, впрочем, почти случайно были названы его именем (вероятно во время советско-финляндской войны).
Сталин и Молотов приняли польскую делегацию 3 августа. Новости из Варшавы были оптимистичными, и советские лидеры обещали помочь повстанцам оружием. Большего, то есть скорейшего наступления на Варшаву, поляки пока не просили. Они рассчитывали, что Армия краева возьмет столицу и встретит советские войска у ее ворот в качестве равноправных партнеров. Так что самое время признать польское эмигрантское правительство в качестве законного представителя польского народа.
Миколайчик намеревался выехать в Варшаву, чтобы создать там правительство из партий, входивших в лондонский кабинет, а также коммунистов, о чем сообщил собеседникам в Кремле. Но Сталин напомнил, что у СССР есть официальные отношения только с ПКНО. Миколайчик обеспокоенно спросил, «должен ли он понимать это в том смысле, что польскому правительству в Лондоне закрыты все пути в Польшу». Сталин ответил польским гостям: «…раньше, чем вести переговоры с Миколайчиком, как главой польского правительства, хорошо было бы покончить с существованием двух правительств – одного в Лондоне, а другого в Хелме»[892]. Обе стороны были готовы к созданию объединенного правительства, но суть противоречия заключалась в том, на основе какого из двух имеющихся правительств оно будет создано. А это зависело от результатов Варшавского восстания.
Поскольку его исход был пока не ясен, Сталин и Молотов предложили Миколайчику договориться с Берутом, который прибыл в Москву во главе делегации ПКНО и был встречен с почетным караулом (Миколайчику такие почести не достались). Камнем преткновения на переговорах двух польских делегаций стало то, на основе какой конституции создавать новую польскую власть – демократической 1921 года или авторитарной 1935 года (Молотов в разговоре с Гарриманом назвал ее «фашистской конституцией»[893]). Легитимность лондонского правительства была основана на предвоенной конституции 1935 года, и, хотя Миколайчик был не против возвращения к конституции 1921 года в дальнейшем, пока он не мог от нее отказаться, что позволяло Беруту представлять лондонцев врагами демократии. И вообще, пока Миколайчик не согласится с предложениями ПКНО, оставлявшими лондонцам меньшинство мест в будущем правительстве, «у ПКНО не может быть уверенности в том, что Миколайчик поедет в Варшаву…»[894]
Сдержанное отношение советских руководителей к Варшавскому восстанию породило версию, что они специально остановили наступление на польскую столицу, чтобы дать немцам подавить повстанцев. Документы это не подтверждают – советское наступление к началу восстания действительно заглохло, и обсуждались сроки его возобновления. Жуков и Рокоссовский доложили Сталину, что это возможно только 25 августа[895]. Однако и в случае советского наступления в конце августа восстание можно было бы спасти. Но у Сталина были другие планы. Тем более, что в это время открылись прекрасные перспективы для продвижения на Балканах.
Миколайчик 9 августа просил Сталина о помощи Варшаве оружием. Сталин отвечал, что оружия не жалко, но «все это начинание с восстанием польской подпольной армии он считает нереальным делом», а взятие Варшавы силами Красной армии потребует времени[896].
Затем Молотов сообщил Керру, что советский офицер, посланный для связи с варшавянами, погиб. Хотя гибель связного в военное время – дело обычное, нового посылать не стали. Несмотря на то, что еще на Московском совещании 1943 года принципиально договорились о предоставлении аэродромов для британско-американской авиации, когда они понадобились для помощи Варшаве, заместитель Молотова Вышинский заявил Гарриману и Керру, что «варшавские события являются авантюристическими, чем и определяется наше отношение к вопросу о сбрасывании в Варшаве оружия»[897]. Вышинский, проконсультировавшись наверху, 16 августа уже недвусмысленно заявил Гарриману, что «мы решительно возражаем против того, чтобы американские и английские самолеты после сброски вооружения в районе Варшавы, приземлялись на советской территории, так как Советское Правительство не хочет связывать себя ни прямо, ни косвенно с авантюрой в Варшаве»[898]. Хотите помогать повстанцам – летите через немецкие зенитки и туда, и обратно в Италию. 5 сентября Керр писал Молотову от имени британского правительства: «Наш народ не может понять, почему полякам в Варшаве не было оказано никакой материальной помощи извне. Тот факт, что такая помощь не могла быть отправлена ввиду отказа Вашего правительства позволить самолетам Соединенных Штатов приземляться на аэродромах России, сейчас становится общеизвестным»[899]. Между союзниками назревал крупный скандал.
Когда варшавские повстанцы были достаточно ослаблены, советская позиция смягчилась. 9 сентября американцы получили разрешение на сброс оружия над Варшавой, которое было осуществлено 18 сентября. Занялась этим и советская авиация. К тому времени советско-польские войска взяли пригород Варшавы Прагу и создали плацдармы за Вислой. Однако германские войска уже контролировали почти всю Варшаву, и развить наступление с этих плацдармов было невозможно. 23 сентября с большими потерями их пришлось оставить. В ночь на 3 октября повстанцы капитулировали.
Гибель восставшей Варшавы на глазах Красной армии осталась травматическим фактором в советско-польских отношениях, породившим бесконечные споры о том, можно ли было отбить Варшаву у немцев уже в 1944 году. Шансы на успех были сомнительны, но советский ответ Гарриману и Керру подтверждает, что успех восстания не был желателен для советского руководства. Ведь в этом случае и польскую власть пришлось бы формировать с учетом того, что правительство Миколайчика контролирует столицу государства.