Вячеслав Михайлович Молотов. 4 октября 1944. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1626. Л. 53]
Переговоры Сталина, Молотова, Черчилля, Идена и представлявшего США Гарримана в Москве начались 9 октября. Чтобы найти общий язык по всему комплексу восточноевропейских проблем, нужно было сначала продвинуться в болезненном польском вопросе. Начали с шуток. Черчилль заметил: «Нехорошо, что у обеих сторон имеются „боевые петухи“». Сталин ответил, что «без петухов было бы трудно обойтись. Например, петухи подают сигнал „пора вставать“»[907]. Польские «петухи» Сталина были более управляемы, а вот лондонское правительство не слушалось Черчилля, который уже внутренне согласился на границу по линии Керзона. Черчилль предложил привезти Миколайчика в Москву и поговорить с ним.
Главным, ради чего Черчилль спешил в Москву, были Балканы. Британский премьер рассказывал в мемуарах о своем предложении Сталину: «„Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам – в Югославии?“ Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал: „Румыния: Россия – 90 процентов. Другие – 10 процентов. Греция: Великобритания (в согласии с США) – 90 процентов. Россия – 10 процентов. Югославия – 50:50 процентов. Венгрия – 50:50 процентов. Болгария: Россия – 75 процентов. Другие – 25 процентов“. Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне… Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец я сказал: „Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом. Давайте сожжем эту бумажку“. „Нет, оставьте ее себе“, – сказал Сталин»[908]. Так эту историческую ситуацию запомнил Черчилль. Но запись беседы показывает, что Сталин не дал явного согласия на такой раздел, а предложил исправить цифру по Болгарии[909]. Вопрос был передан на обсуждение Идена и Молотова. На встрече с ним 10 октября Молотов принялся пересматривать «процентную сделку» не только по Болгарии: «Нельзя ли договориться, чтобы не только в отношении Болгарии, но и Венгрии, и Югославии соотношение было 75 на 25 процентов? – Но это гораздо хуже, чем то, о чем шла речь накануне, – возразил Иден. – Тогда пусть будет 90 и 10 для Болгарии, 50 на 50 для Югославии, а для Венгрии договоримся дополнительно»[910], – продолжал ломать черчиллевское предложение Молотов. Иден объяснил, что в случае пересмотра цифры теряют смысл. В общем, «процентное соглашение» так и не было заключено, а осталось обменом мнениями, который показал намерения сторон. Принципиальным было понимание того, что СССР будет контролировать ход дел в Румынии и Болгарии, а союзники должны сохранять влияние на ситуацию в этих странах. Но советская сторона претендовала на контроль также над Венгрией и Польшей.
В итоге общения с Молотовым, не разжимавшим железную хватку (он просто не мог этого сделать, даже если бы захотел – позиция была согласована со Сталиным), Идену пришлось согласиться, что в Болгарии и Венгрии соотношение будет 80:20 в пользу СССР[911]. В то же время Сталин и Молотов понимали, что в случае претензий на Грецию сопротивление Британии будет гораздо более жестким. Из этого они исходили также и после Второй мировой войны. Но при этом Черчилль утверждал, что это соглашение для него якобы «не могло иметь и, с моей точки зрения, никогда не имело своей целью определять или влиять на дальнейшую судьбу этих обширных районов после разгрома Германии»[912].
Стороны обсудили и будущее Германии. Черчилль считал, что немцев, состоявших в фашистских отрядах, и гитлеровскую молодежь нужно отправить на исправительные работы, «чтобы показать им, что строить труднее, чем уничтожать», а немецкое население с отчуждаемых от Германии территорий должно быть переселено. Сталин подвел под жесткие антигерманские меры теоретическую базу: «Версальский договор был половинчатым. Он породил в Германии настроение реванша, но не лишил Германию возможности совершить реванш… Если союзники не лишат Германию возможности для осуществления реванша, то войны с Германией будут неизбежны каждые 25–30 лет»[913]. Сталин, Молотов и Иден также подробно обсудили с военными перспективу действий СССР против Японии.
В знак успешного хода переговоров 11 октября Сталин и Молотов отобедали в гостях у Черчилля в британском посольстве. «14 октября состоялось грандиозное представление в Большом театре – сначала балет, затем опера и в завершение программы великолепные пляски и пение хора Советской Армии. Сталин и я находились в царской ложе, и зрители устроили нам восторженную овацию»[914], – вспоминал Черчилль. Не зря Молотов когда-то защищал Большой театр от Ленина. 15 октября британский премьер писал королю: «политическая атмосфера чрезвычайно сердечная. Ничего подобного мы до сих пор не встречали… Во время продолжительных застолий, сопровождающихся множеством сердечных тостов, была возможность непринужденно обсуждать самые серьезные вопросы»[915]. Во время ужинов роль тамады исполнял Молотов, которого в дипкорпусе стали между собой называть «Молли». Дочь Гарримана Кэтлин писала: «У Молли чертовское чувство юмора и красивые сверкающие глаза. Молотов поднял тост „За нашего великого вождя!“ Сталин, выпив, заметил: „Я-то думал, он скажет что-то хорошее про меня“. Моли ответил мрачно: „Это всегда хорошо“»[916].
С Миколайчиком участники переговоров беседовали 13 октября. Молотов говорил ему: «Война многому научила наши народы. Она им показала необходимость дружественных отношений между Польшей и Советским Союзом. Если некоторые люди не учатся, то они мертвые люди»[917]. Миколайчик не хотел становиться мертвым. Но он настаивал на создании пятипартийного правительства с участием коммунистов, а Сталин – на паритетном правительстве с участием Миколайчика. Последний поинтересовался, приняты ли на Тегеранской конференции решения по поводу западных границ Польши. Молотов ответил: «Там было высказано мнение, что линия по Одеру признана правильной». Черчилль с этим согласился, но Иден вдруг заговорил, что «новая граница Польши на западе будет простираться так далеко к Одеру, как это пожелают поляки». Это было более скромное предложение, чем только что озвучил Молотов. Миколайчик вяловато попробовал «спасти Львов для Польши», но нарвался на сталинское: «Мы не торгуем украинской землей»[918]. На Миколайчика давили и Черчилль, и Берут. Он стал склоняться к тому, чтобы признать границу в районе линии Керзона и создать правительство на паритетных основах с привлечением новых политиков из освобожденной Польши. Миколайчик согласился обсудить этот компромисс с коллегами в Лондоне.
Вслед за Миколайчиком Сталин и Молотов представили партнерам «своих поляков» из Люблина, которых Черчилль оценил как «пешек России»[919]. Миколайчик не смог убедить коллег в Лондоне отступить от прежних позиций. 24 ноября он подал в отставку, что открывало ему возможность войти в коалиционное правительство в Польше, от признания которого отказалось эмигрантское правительство, которое возглавил недавний подпольщик Т. Арцишевский.
Молотов занимался Польшей не только как министр, но и как один из руководителей советской экономики. В это время он занимался самыми разными вопросами помимо внешней политики. 28 января 1945 года Молотов вносил «в ЦК на утверждение» (то есть Сталину) проекты постановлений ЦК о плане на первый квартал (совместно с Вознесенским) и о плане распределения тракторов на первый квартал (уже без Вознесенского), постановления СНК о Сталинских премиях, ГКО о помощи Временному польскому правительству по восстановлению столицы. Причем этот единственный внешнеполитический вопрос Молотов сопроводил жалобой на московского предисполкома Г. Попова, который не хочет давать Варшаве 30 троллейбусов[920].
Советские лидеры не отказывались от активных дипломатических действий не только в Восточной, но и в Западной Европе. 2 декабря в Москву прибыла французская делегация во главе с де Голлем, который после освобождения Парижа возглавил Временное правительство. Молотов встретился с министром иностранных дел Ж.-О. Бидо. Это было начало десятилетней истории отношений между двумя политиками. Затем Сталин и Молотов принимали де Голля.
Французский лидер еще не мог освободиться от британско-американской опеки, но уже смотрел в будущее, где Франция станет одним из гарантов послевоенной стабильности на основе равноправных договоров как с западными партнерами, так и с СССР. Но Молотова не оставляло недоверие к французской политике, усвоенное с 30-х годов: «В 1935 году был подписан пакт с Францией, но он не был выполнен». Бидо ответил: «Вероятно, месье Молотов не хочет видеть разницы между Лавалем и де Голлем. – Я эту разницу вижу…»[921] Молотов не стал напоминать Бидо, что в 1938–1939 годах французское правительство возглавлял не Лаваль, а Даладье. Но вряд ли напыщенные слова француза произвели на Молотова впечатление – де Голлю еще предстояло доказать, что он может держать слово.