лах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня»[977]. Молотов снова, уже дежурно признал ошибку. Но действовать продолжал по-своему.
В качестве жеста доброй воли Молотов снял цензуру с сообщений иностранных корреспондентов, отправляемых из Москвы в их редакции. Это произвело хорошее впечатление на Западе и породило волну публикаций с домыслами о подковерной политической борьбе в Москве, что вызвало уже негодование Сталина, который 4 декабря сделал выговор Молотову по телефону и потребовал провести расследование.
Коллеги Молотова по «четверке» Маленков, Микоян и Берия 6 декабря сообщили Сталину, что он не очень виноват, выполнил сталинское указание, а «крамольные» корреспонденции проскочили раньше. Но Сталин продолжал гневаться и «дожимать» Молотова: «Вашу шифровку получил. Я считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом наивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, то есть Молотова – с другой стороны. Что бы Вы там ни писали, Вы не можете отрицать, что Молотов читал в телеграммах ТАССа и корреспонденцию „Дейли Геральд“, и сообщения „Нью-Йорк Таймс“, и сообщения Рейтера. Молотов читал их раньше меня и не мог не знать, что пасквили на Советское правительство, содержащиеся в этих сообщениях, вредно отражаются на престиже и интересах нашего государства. Однако он не принял никаких мер, чтобы положить конец безобразию, пока я не вмешался в это дело. Почему он не принял мер? Не потому ли, что Молотов считает в порядке вещей фигурирование таких пасквилей особенно после того, как он дал обещание иностранным корреспондентам насчет либерального отношения к их корреспонденциям? Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе это право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы?.. До Вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем. Эту шифровку я посылаю только Вам трем. Я ее не послал Молотову, так как я не верую в добросовестность некоторых близких ему людей. Я Вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, но копии ему не передавать».
Берия, Маленков и Микоян 7 декабря сообщили Сталину, что вызвали Молотова, прочли ему телеграмму, после чего он признал ошибки и прослезился. Товарищи еще потыкали Молотова носом в его прежние ошибки, о чем доложили хозяину. Молотов тоже написал ему еще одну покаянную депешу: «Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки в работе. К числу таких ошибок относится проявление в последнее время фальшивого либеральничанья в отношении московских инкоров. Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне как большевику и человеку, что принимаю, как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал. Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже моей жизни»[978]. Впрочем, Сталин и на этом не счел конфликт исчерпанным, отложив его завершение до своего возвращения в Москву. В сталинском «разносе» содержатся претензии, которые лягут в основу опалы Молотова 1949–1953 годов: его окружают недобросовестные люди, в том числе близкие (Жемчужина), он слишком заинтересован в сотрудничестве с западными кругами.
Только 9 декабря Сталин стал «отходить» и телеграфировал «тов. Молотову для четверки», вернув, таким образом, старого товарища в узкий руководящий круг: «Одно время Вы поддались нажиму и запугиванию со стороны США, стали колебаться, приняли либеральный курс в отношении иностранных корреспондентов и выдали свое собственное правительство на поругание этим корреспондентам, рассчитывая умилостивить этим США и Англию. Ваш расчет был, конечно, наивным. Я боялся, что этим либерализмом Вы сорвете нашу политику стойкости и тем подведете наше государство… Очевидно, что имея дело с такими партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьезного, если начнем поддаваться запугиваниям или проявим колебания… Этой же политикой стойкости и выдержки нужно руководствоваться нам в своей работе на предстоящей конференции трех министров»[979].
Вот такой тебе будет на будущее урок, Вячеслав. Работай дальше, но на лидерство в партии не претендуй, знай свое место…
Письмо В. М. Молотова своей жене П. С. Жемчужиной о работе. 16 сентября 1945. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1592. Л. 12–14. Автограф]
Эксперимент «пусть теперь Молотов поработает» больше не повторялся. Без сталинского присмотра даже Молотов не мог крепко держать внешнеполитический руль. Да и поставил под угрозу престиж постаревшего вождя. Потенциальный преемник не должен делать таких ошибок.
Сталин, вернувшийся 29 декабря из отпуска, провел заседание Политбюро, на котором решили снять Берию с поста наркома внутренних дел в связи с перегруженностью другой работой и создать комиссию по внешним делам при Политбюро, в которую помимо Сталина и Молотова вошли Берия, Микоян, Маленков и Жданов. То есть, внешнеполитические решения должны были обсуждаться коллегиально, а не отдаваться в отсутствие Сталина на откуп Молотову. Также был создан отдел внешней политики (с 1948 года – внешних сношений) ЦК ВКП(б). Это не было простое переименование отдела международной политики Димитрова, который курировался Молотовым. Функции отдела были расширены, ему предстояло присматривать за дипломатами во главе с наркомом, а также координировать деятельность компартий с внешней политикой СССР. В марте 1946 года во главе отдела встал М. Суслов – фигура, от Молотова независимая. В комиссию по внешним делам при Политбюро был введен Жданов, который курировал отдел внешней политики ЦК. С августа 1946 года Жданов председательствовал на Оргбюро и руководил Секретариатом ЦК, то есть, фактически исполнял обязанности Генерального секретаря. Теперь он был в СССР человеком № 2, хотя страна и мир об этом не знали.
Декабрьские события серьезно подорвали авторитет Молотова в высшем руководстве. Но вскоре досталось и другим его членам, так что унижение декабря 1945 года не стало началом падения Вячеслава Михайловича. Хозяин не ему одному указал на место.
Гроза, которая пронеслась над Молотовым в конце 1945 года, была оборотной стороной его стремления сдержать ухудшение отношений с бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции. Но Молотов и дальше продолжал искать возможности компромисса. Чтобы выйти из тупика, возникшего на Лондонской сессии СМИД, 16 декабря в Москве под председательством Молотова была проведена конференция глав внешнеполитических ведомств в «ялтинском» формате – СССР, США и Великобритании без Франции и Китая. Обсудили мирные договоры, управление Японией и Кореей, вывод войск из Ирана, Греции и Индонезии, ситуацию в Китае и атомное оружие.
Первым делом, Молотову нужно было восстановить отношения с Бевином. Много лет спустя Вячеслав Михайлович вспоминал: «Узнали мы, что Бевин, английский министр иностранных дел, неравнодушен к картине Репина „Запорожцы пишут письмо турецкому султану“. Ну и перед одним из заседаний министров иностранных дел великих держав сделали ему сюрприз: привезли из Третьяковки эту картину и повесили перед входом в комнату заседаний. Бевин остановился и долго смотрел на картину. Потом сказал: „Удивительно! Ни одного порядочного человека!“»[980]
После провала конференции СМИД партнеры стремились сдвинуть упрямую советскую дипломатию с мертвой точки ценой тактических уступок. Госсекретарь Бирнс был готов согласиться на советское условие участия в обсуждении мирных договоров с теми или иными бывшими союзниками Германии только тех государств, которые подписывали с ними перемирие. Это сразу повышало значение трех основных победителей. В обмен Бирнс убедил Молотова согласиться с участием в мирной конференции большего числа стран, участвовавших в войне, включая даже Бразилию.
Сталин встретился с главами делегаций 23 декабря. Тем самым миру продемонстрировали, кто в доме хозяин и сколь нелепы слухи о его отходе от дел и передаче полномочий Молотову. Сталин даже позволил себе пококетничать, когда Бевин попросил его выступить в качестве арбитра в споре с неуступчивым наркомом. «Молотов не примет такой арбитраж», – съязвил генералиссимус, на что Молотов тут же ответил: «Я заранее согласен с таким арбитражем»[981].
Разумеется, никаких дополнительных уступок Бевин от Сталина не получил – политика Молотова была даже несколько мягче, за что ему и досталось. На рождественском ужине 24 декабря Сталин посадил рядом с собой Бирнса и Бевина, чтобы попытаться продавить вопросы, которые оказались Молотову не по зубам, в частности, о Ливии. Впрочем, тоже безуспешно. Ну, что же, тем меньше у союзников будет оснований требовать что-то на Балканах. А средиземноморские базы нам и так предоставит Югославия.
В ночь на 26 декабря протоколы встречи были подписаны. Договорились о том, что США признают правительства Румынии и Болгарии после включения в их состав основных оппозиционных партий, а также о расширении советских прав в Дальневосточной комиссии, где обсуждалось урегулирование в Тихоокеанском регионе. Стороны договорились о создании под эгидой ООН комиссии по ядерной энергии.
Фотография В. М. Молотова А. К. Керру с дарственной надписью. 26 января 1946. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1599. Л. 18]
На новый 1946 год Вышинский, Гарриман и Керр прибыли в Бухарест, встретились с королем Михаем и согласовали включение в правительство по одному национал-царанисту и национал-либералу. Когда это было сделано, в феврале 1946 года Великобритания и США признали румынское правительство Грозы. Пусть к мирному договору с Румынией был открыт.