[990]. Хотя Черчилль не был официальным лицом, его речь задела Сталина, и он решил ответить. 13 марта генералиссимус дал интервью «Правде», где расценил речь Черчилля «как опасный акт, рассчитанный на то, чтобы посеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество». Сталин сравнил Черчилля с Гитлером, так как оба начали развязывание войны с выдвижения расовых теорий (в случае с Черчиллем – прославление наций, говорящих на английском языке). Приложил, так приложил. Еще бы, а что он нас тоталитарными называет, «что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу? Как можно, не сойдя с ума, квалифицировать эти мирные стремления Советского Союза, как экспансионистские стремления нашего государства?»[991] Через три года в Восточной Европе будут тысячами арестовывать людей не то, что за нелояльность Москве, но даже по подозрению в тайном недовольстве ее политикой. Но в 1946 году над уровнем лояльности стран Восточной Европы предстояло еще крепко поработать.
Интервью Сталина 13 марта 1946 года стало первым выступлением высшего государственного руководителя начала Холодной войны. Но само это начало было не актом, а постепенным втягиванием в конфликты, которое продлится около двух лет. Еще 22 февраля 1946 года советник посольства США в Москве Дж. Кеннан направил в госдепартамент так называемую «длинную телеграмму», в которой разоблачал экспансионизм коммунистов, их стремление посеять рознь между странами Запада и внутри каждой из них, предложил сдерживать СССР решительной политикой с позиции силы, одновременно конструктивно решая проблемы Западной Европы. Руководство позволило Кеннану опубликовать основные положения телеграммы в прессе, его взгляды повлияли на формирование внешнеполитического курса США в начале Холодной войны.
На роль советского аналога Кеннана, который также подталкивал своих руководителей к конфронтации с бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции, в литературе иногда выдвигается советский посол в США Н. Новиков с его докладом «Внешняя политика США в послевоенный период», подготовленным в сентябре 1946 года. Автор обвинял США в стремлении к достижению мирового господства с помощью вооруженных сил и прежде всего – войны против СССР. Доклад, таким образом, настраивал советскую дипломатию на подготовку к конфронтации с США на грани войны. Правда, если в США Кеннан повлиял на курс госдепартамента и президента Трумэна, то в СССР все было наоборот. Доклад Новикова был подготовлен для советских дипломатов по заданию Молотова и с такими подробными указаниями, что в воспоминаниях Новиков назвал Молотова своим «безымянным соавтором»[992]. Так что своей «длинной телеграммы» в СССР не было, там внешнеполитический курс формировался Молотовым и Сталиным. Они исходили из перспективы конфронтации с США и другими государствами Запада вплоть до военной. Но если Сталин в конце 1945 года внутренне решился на крайне неуступчивый курс, то Молотов пытался по возможности тормозить сползание в Холодную войну. Но так, чтобы ничего не уступить Западу из того, что получено во время войны.
Много лет спустя Молотов рассуждал: «Ну что значит Холодная война? Обостренные отношения. Все это просто от них зависит или потому, что мы наступали. Они, конечно, против нас ожесточились, а нам надо было закрепить то, что завоевано. Из части Германии сделать свою, социалистическую Германию, а Чехословакия, Польша, Венгрия, Югославия – они же были в жидком состоянии, надо было везде наводить порядок. Прижимать капиталистические порядки»[993]. СССР закреплял свои завоевания, железной репрессивной рукой преодолевая сопротивление той части восточноевропейского населения, которое не хотело отказываться от капитализма или хотя бы от разнообразия мнений о капитализме и социализме. Также важно было четко определить границы «железного занавеса», которые тоже оставались пока в «жидком состоянии».
После Московского совещания «на троих» можно было и собраться в более широком формате СМИД, что и было сделано 25 апреля в Париже. Бирнс в духе Черчилля развернул критику экспансии СССР, не признавая его право на полный контроль в Восточной Европе. За нерешительность в дискуссии с американским госсекретарем Молотову опять попало от Сталина: «Бирнс наступал, а Вы оборонялись, тогда как Вы имели все основания наступать». Молотов пригласил 5 мая Бирнса на ужин и стал отчитывать его за выступление Черчилля, которое теперь трактовалось как общий манифест Запада против СССР. Бирнс, разумеется, с этим не соглашался. Но и без Черчилля у Молотова были заготовлены обвинения и против самих США, создающих базы от Исландии до Китая. А СССР держит свои войска за рубежом только в соответствии с опубликованными договорами[994]. Несмотря на острые разногласия, СМИД продвинулось в решении восточноевропейских вопросов – 7 мая аннулировало итоги Венского арбитража 1940 года, вернув Румынии территории в Трансильвании. Подводя 27 мая итоги первой фазы конференции, Молотов констатировал, что работа по подготовке мирных договоров для бывших союзников Германии в Восточной Европе завершена, кроме разве что экономических статей. А вот с Италией, оккупированной союзниками, проблем больше: кроме репараций, остается и проблема колоний, и территориальные противоречия с Югославией[995].
На следующей сессии СМИД 15 июня – 12 июля обсуждение взаимных уступок продолжилось, и была определена дата широкой мирной конференции. Молотов добивался от партнеров правила, по которому решения на мирной конференции должны приниматься двумя третями голосов, чтобы западные страны искали согласия, а не продавливали свои проекты простым большинством голосов. Партнеры согласились при условии, что так решит сама конференция.
Сложно шло обсуждение проблемы репараций с Германии, в которых СССР был заинтересован больше, чем партнеры. Требуя репарации в 10 млрд долларов, Молотов был готов даже в обмен согласиться на передачу Франции Рейнской области и Саара при интернационализации Рура, если оттуда тоже будут поступать репарации для СССР. Но США в это время выступали против определения конкретных, тем более таких высоких сумм репараций с Германии и Италии. Опираясь на свою экономическую мощь, лидеры США надеялись включить Италию и Германию в свою сферу влияния. А тогда зачем обескровливать их в интересах СССР?
Письмо В. М. Молотова своей жене П. С. Жемчужиной о работе на конференции и встрече с писателями. 8 июля 1946. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1592. Л. 19–20. Автограф]
В дальнейшем Молотову многого удалось добиться на бумаге, но затем выяснилось, что возможности получения репараций ограничены. В старости Молотов вспоминал: «После войны мы брали репарации, но это мелочь. Государство-то колоссальное у нас. Потом эти репарации были на старом оборудовании, само оборудование устарело. А другого выхода не было. Это некоторое небольшое облегчение тоже надо было использовать. Но опять-таки, вырывая себе кое-что, с чем надо было считаться? Мы же потихоньку создавали ГДР, нашу же Германию. Если бы мы вытащили оттуда все, как бы на нас ее народ смотрел? Западной Германии помогали американцы, англичане и французы. А мы ведь тащили у тех немцев, которые с нами хотели работать»[996]. Уже в 1947 году СССР прекратил демонтировать оборудование в Германии, предпочитая вывозить продукцию восточногерманских предприятий[997]. Но поскольку это делалось бесплатно, предприятия не могли развиваться.
На Парижскую мирную конференцию, которая проходила 29 июля – 15 октября, Молотов поехал с дочерью. Летом она окончила школу с золотой медалью. Молотов в это время был на сессии СМИД. Светлана поступила в МГИМО. «Девушек туда не принимали. Но с 1946 года стали – как раз ради того, чтобы она осуществила свою мечту»[998], – рассказывает о матери В.А. Никонов. Истоки мечты понятны – МГИМО был кузницей кадров для ведомства ее отца.
Из Парижа Вячеслав Михайлович писал Полине Семеновне, что Светлана «часто выходит в город, по нескольку раз в день. Бывает в разных исторических и музейных местах. Довольна. Завтракаем и обедаем вместе». Светлана подтверждала: «Хожу по музеям, паркам, много гуляю по Парижу, в Булони и на Елисейских Полях. Была на открытии конференции, сегодня также пойду на заседание, будет папин доклад. Сегодня вечером иду в оперу, там будет балет для участников конференции»[999].
Молотов выступал на конференции 31 июля. Он заявил: «Агрессия и вторжение в чужие страны не должны оставаться безнаказанными, если действительно стремиться предупредить новые агрессии и вторжения. Безнаказанность в таких случаях и отказ от защиты законных прав государств, пострадавших от агрессии, не имеют ничего общего с интересами справедливого и длительного мира и могут быть на руку только тем, кто готовит новые агрессии в своих хищных империалистических целях»[1000]. Золотые слова, с которыми не могли бы поспорить и Трумэн с Черчиллем. Только они подозревали СССР в таких «хищных целях», а Молотов имел в виду как раз Запад.
Письмо В. М. Молотова своей дочери Светлане, поздравление с золотой медалью в честь окончания школы. 1946. [РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1593. Л. 17. Автограф]
В ходе дискуссий на конференции Молотова твердо поддерживали представители двух советских республик, Чехословакии, Польши и Югославии. А Бирнса и Бевина – большинство из 21-й делегации, участвовавшей в конференции. В этих условиях Молотов рассчитывал, что решения на конференции будут приниматься двумя третями голосов, но ему напомнили, что этот вопрос должна решить конференция. Добиться своего Молотову не удалось, что охладило советскую делегацию к результативности форума. В итоге, как пишет Дж. Робертс, «на Парижской мирной конференции больше совещались, нежели принимали конкретные решения. Все постановления по текстам мирных договоров были отложены до тех пор, пока СМИД не придет к общему мнению»