Майские звезды
Вот так я пришел во Второе творческое объединение. И конечно, я еще надеюсь, будет какая-то возможность рассказать вам о действительно благороднейшем, выдающемся, великолепнейшем человеке и режиссере Льве Оскаровиче Арнштаме. И кроме всего прочего, он еще был первым и настоящим в моей жизни продюсером, которого я видел. А тогда он был художественным руководителем Второго творческого объединения, куда я пришел. Я пришел, там был Лев Оскарович Арнштам, главный редактор Борис Григорьевич Кремнев, которые встретили меня, с одной стороны, с каким-то интересом, потому что им Ромм позвонил. А с другой стороны, они были очень такими на тот момент замученными обстоятельствами людьми. У них чего-то не получалось с годовым планом выпуска картин. И когда они увидели меня (а я принес толстый сценарий, который я хотел бы там снять), они мне сказали: «Ладно, ладно, обожди. Сейчас у нас другая ситуация. Сними-ка что-нибудь по Чехову». Я говорю: «Как снять Чехова?» — «Ну вот сними что-нибудь по Чехову. Быстренько посмотри собрание сочинений и что-нибудь вот такое простое сними». Я говорю: «Ну хорошо, я почитаю Чехова». Причем когда четыре года ты был никому не нужен, а потом тебе говорят: быстренько сними Чехова. А-а-а-а… И в состоянии «А-а-а-а…» я пришел домой. И вечером позвонил Арнштам и сказал: «Давай завтра, нам нужно завтра». Я говорю: «Как завтра?» — «Завтра принять решение нужно». И я, значит, пролистывая Чехова, нарвался на его этот самый рассказ «От нечего делать», с которого началась моя творческая жизнь и в общем-то который принес мне такое количество необыкновенно важных жизненных встреч. А было все сделано там за два часа… За каких-то два часа…
И я говорю: «А что принести-то завтра? Название рассказа?» На что Арнштам сказал: «Какое название рассказа? Нужно принести сценарий, готовый сценарий. Там должен быть сценарий фильма на двадцать минут. Как называется рассказ?» Я говорю: «От нечего делать» — «Сценарий фильма „От нечего делать“». И я всю ночь сидел и писал сценарий «От нечего делать». Я написал его к шести утра, к двенадцати принес на студию. Значит, полистал его Борис Григорьевич Кремнев, сказал: «Ну что, нормальный сценарий. Давай снимай. Только нужно обязательно заключить с тобой быстренько договор, а то деньги уйдут какие-то». И я, человек, который четыре года жил на один рубль в день, подписал договор, в котором было написано, что за написание вот этого сценария, который я ночью написал, мне заплатят полторы тысячи рублей. То есть, понимаете, один рубль в день и полторы тысячи рублей сразу. И я в ужасе опять, чуть не завалившись в обморок, подписал этот самый договор на полторы тысячи рублей. Он говорит: «Тут еще, понимаешь, какой номер: нужно получить деньги сегодня обязательно, потому что завтра их у нас спишут. Поэтому быстро беги в бухгалтерию». К концу дня я стоял вот с таким ворохом денег. И я вообще не представлял, куда можно деть полторы тысячи рублей. С моими жизненными запросами, которые сформировались за этот самый период… И я прямо с этим ворохом денег пришел в объединение. Он говорит: «Ну, давай, мы это все в газету завернем». Завернули все это в газету. И я собрался уходить в состоянии такого анабиоза, да еще и с этим ворохом денег. Они говорят: «Куда ты пошел-то?» Я говорю: «А что такое?» — «Так теперь снимать нужно. Быстро». Я говорю: «А как быстро?» Они говорят: «Ну очень быстро. Иди к директору объединения». Был тогда директор объединения Исаак Львович Биц. Очень хороший человек. «Иди к директору объединения, он все объяснит». Я пришел к Бицу, он сказал: «Значит, у вас на все пятьдесят четыре тысячи рублей. — Как сейчас помню. — На все производство. И у вас, значит, десять дней на съемочный период. Семь дней основных, три дня до съемки. Давайте снимайте». Я говорю: «Когда?» — «Ну давайте вот, там, быстренько напишите календарный план. Вот вы понимаете, что три дня и семь дней». Я говорю: «Да, понимаю». А еще в этот момент я понял: у меня семь дней и три дня, и за эти десять дней полностью решится вся моя судьба, вся моя жизнь. Потому как то, что я сниму в эти десять дней, — то я и сниму, и жизнь моя покатится по одному пути. А если я не сниму, то я с этим кульком могу уходить куда угодно и искать себе какой-то там приработок в неизвестном направлении. И вот эта ясность моего положения очень многое мне сразу дала.
Майские звезды
И я на следующее утро вместо того, чтобы паниковать, биться головой о стенку, я встал с очень ясной мыслью, что нужно сейчас вызвать сначала Колю Бурляева, которого я только что посмотрел в картине Тарковского «Андрей Рублев», где он гениально сыграл колокольного мастера. Это я решил сразу. И еще я сразу решил, что нужно обязательно позвать из Петербурга почти никому не известную тогда еще актрису Алису Бруновну Фрейндлих, которая и сыграет вот эту вот вторую женскую роль. И потом я сразу и решительно и бесповоротно решил, что на главную мужскую роль я приглашаю Леню Кулагина, который снялся в «Дворянском гнезде» у Андрона Сергеевича Михалкова-Кончаловского. Блистательно, на мой взгляд, по тогдашним соображениям моим. Блистательно снялся! Во всяком случае, его лица я забыть не мог, оно на меня производило совершенно невероятное, чарующее впечатление.
Майские звезды
Очень быстро как-то мы соорганизовались. Мы засняли кинопробы, я их как-то смонтировал. Все это уже шло в таком темпе вальса, как будто я снимаю свою 96-ю картину перед пенсией, а не первую, так сказать, дебют. Быстро-быстро, быстро-быстро… Значит, все это склеили. Все это посмотрели. Я какую-то музыку положил… Худсовет… А зачем нужна была моя картина? Там они хотели выпустить полнометражную картину из чеховских новелл. И одна из картин, она провалилась, и вот на место проваленной картины меня быстренько и запустили. И значит, все члены художественного совета были в курсе дела, что я спасаю вообще единицу, от которой зависит денежная премия всей киностудии «Мосфильм». И потом все посмотрели мои пробы и ужаснулись, и ужаснулись так искренне… Они говорят: «Ну это же просто маразм, Сережа. Это маразм. Даже странно, что вы, такой молодой человек, находитесь в таком глубоком маразме. Ведь вы совершенно не понимаете Чехова. Это веселый юмористический рассказ. Антоша Чехонте. Вы снимаете какую-то дребедень. Какую-то „Анну Каренину“». Действительно, было тогда произнесено это слово. А я подумал: «Ну, они правильно говорят. Я действительно хочу снять вроде „Анну Каренину“, только у очень пустых людей». Потому что Анны Каренины случаются в жизни Анны Карениной, это одно дело, а те же самые комбинации, которые мучили Анну Каренину, еще встречаются у исключительно несчастных и пустых людей, которые абсолютно не понимают, что им делать с этой ситуацией. И вот мудрейший критик Майя Туровская — это любимейший мой критик, и я до сих пор с ней поддерживаю очень любовные, очень хорошие отношения — она мне сказала: «Сережа, вы безумец. Потому что вы абсолютно не понимаете предмета, по которому собираетесь снимать, не понимаете». Я говорю: «Да нет, почему. Я понимаю». Они были в таком ужасе, и все на Арнштама навалились: «Лев Оскарович, ну у нас уже один провал есть, зачем нам второй провал? Этот же провал будет жестче». Он говорит: «Ну, обождите, дайте ему толковые рекомендации».
Арнштам всех послушал и сказал: «Ребят, так невозможно. Это мы действительно попадем в какую-то черную дыру, в черную чеховскую дыру. У нас будет провал за провалом. Потому что я не слышу конструктивных предложений. Это молодой режиссер, молодой начинающий мастер. Ему нужно сейчас посоветовать что-то толковое. Что вы ему посоветуете конструктивно? Зачем бессмысленно ругаетесь? Понимает он Чехова, не понимает — это его личное дело. Посоветуйте!» И тогда все пожали плечами и сказали: «Ну нет! Ну пусть, раз он такой молодой мастер, пусть он и решает с точки зрения молодого мастера. Но что мы все советуем — то это уж точно убрать Кулагина, который вообще не понимает, как он туда попал». А это был такой момент: он не очень понимал, как он сюда попал, с какими целями. Я просто очень люблю Леню и до сих пор и всегда смотрю, когда вижу, там, где-то на экране, всегда его смотрю, потому что как бы былая такая приязнь, она все не оставляет меня. Но вот у Кулагина был в пробах такой действительно слегка взгляд такого человека, который не очень понимает, куда он попал. Все это закончилось, мы вышли в коридор. И вот тут-то ко мне подошла абсолютно выдающаяся женщина — Люция Людвиковна Охрименко. Она всегда говорила про себя, уточняя: «Я — Люция Людвиковна, не — говна, а — ковна». «Да, — сказал я, — Люция Людвиковна». Люция Людвиковна была ассистентом по актерам, как теперь говорят — кастинг-директором, и вторым режиссером у Юткевича на чеховской картине, которую он снимал тогда. Вообще была любимейшим кастинг-директором. Тогда таких безобразных выражений не было. Тогда все говорили по-русски. Еще был такой сладостный период, когда можно было вокруг услышать русскую речь… Она ко мне подошла и на ухо сказала: «Сережа (а мы с ней были не знакомы, она мне только вот сказала, что она „ковна“), Сережа, позвоните Тихонову». Я говорю: «Какому Тихонову?» — «Позвоните Тихонову». Я говорю: «Что? Вячеславу?» Она говорит: «Вячеславу, Вячеславу Васильевичу, позвоните ему». Я говорю: «Чего я ему буду звонить? Он меня пошлет просто. Кто я и кто он? Он князь Андрей. А я кто такой? Даже не этот самый, не офицер Тушин, Люция Людвиковна». — «Позвоните, я вам дело говорю». Я говорю: «Ну нет, ну я не могу. Тогда, может быть, вы позвоните?» Она говорит: «А что я-то буду звонить? Ну меня он знает. Вы ему позвоните». А я говорю: «А зачем я ему буду звонить?» Она говорит: «Зачем вы будете звонить? Ну хорошо. Тогда посмотрите какой-нибудь кусочек из картины Швейцера „Мичман Панин“. И вы поймете, зачем вы будете звонить Вячеславу Васильевичу Тихонову». И я побежал и посмотрел «Мичмана Панина», где действительно была еще одна блистательнейшая актерская работа, совершенно неожиданная, которую сделал Вячеслав Васильевич Тихонов.