Ксения обернулась. Сам Вовка уже стал на лыжи, другую пару лыж, её сумку с красным крестом и тощий мешок он протягивал ей. Нашлось и оружие – старенький револьвер с деревянной рукояткой и полным барабаном патронов.
– Больше патронов нет, – пояснил Вовка. – Только эти. Так что береги и в себя не стреляй. Помни: грех – в себя стрелять.
– А если…
– А если дело дойдет до дела, то я сам тебя убью. – Вовка раздвинул бороду в улыбке. Кладбищенский сторож бесцеремонно, по-хозяйски, посматривал, как она застегивает крепления лыж.
– У меня лыжи хорошие, комсомольские, партийные. Мы на них до леса быстро добежим. Хорошо бежать, когда следом страх спешит.
– Куда мы пойдем? – осмелилась спросить Ксения. – Станем пробиваться к своим, к Москве?
– Ну да. – Вовкина борода снова зашевелилась. – Здесь тебе не Москва, здесь тебе не свои. Пойдем в хорошее место.
– Послушайте! – Ксения распрямилась, стараясь не показывать кладбищенскому сторожу страха. – У нас было задание – найти генерал-лейтенанта Лукина. Михаила Федоровича. Он ранен. Мы должны были найти его, оказать помощь и доставить в Москву. Ну вот! Теперь меня можно расстреливать! Я рассказала тебе секрет!
– Фу! – фыркнул Вовка. – Видел я Лукина!
– Где? Врешь!
Внизу, под высотой, длинно затарахтела автоматная очередь.
– Пойдем! – Вовка снова толкнул Ксению. – Не то тут ваши с нашими станут воевать. И тогда нам крышка. Беги, девка!
Дорога шла по открытой местности. По обе стороны – сонные поля. Перепаханная рыжая почва, застуженная первыми холодами, припорошенная белым снежком, из-под которого кое-где проступает желтая стерня. Голова кружится от голода. Время от времени Ксения обнаруживает себя на обочине дороги. Ноги, словно живя какой-то своей, отдельной жизнью, несут её в сторону поросшего редкими рощицами поля, под сень голых ветвей, туда, где хоть немного безопасней, чем на пустой дороге. Над пространством висит мертвая тишина. Будто и нет войны, будто ужасы последних месяцев суть лишь болезненное наваждение. А теперь она выздоровела и видит прекрасный, пустой мир, Ах, если б не сосущее, неотступное чувство голода! Раньше она жила в Нагорном поселке и дружила к Клавдией Наметовой. А теперь? Подумать только, Вовка Никто! Вон, впереди маячит ватная спина и рваный треух её странного проводника. Вовка шагает устало. Ноги плохо слушаются его, и Ксении порой кажется, что ещё немного и упадет на мерзлую твердь усталый житель деревни Скрытня. Время от времени он оборачивается, чтобы глянуть на Ксению. Всякий раз ищет её глаза, цепляется за них своим желтым взглядом, шевелит заиндивевшей бородой.
– Деревни-то нет. Накрылась куполом моя Скрытня.
Вовкина борода двигается. Неужто он улыбается? Ксении холодно. Голод вгрызается в тело, копошится под пуговицами гимнастерки. Хочется распахнуть тулуп, оторвать жадную тварь от себя, бросить на обочину дороги. Но тогда под полами тулупа приживется холод. Усталость давит сверху, заставляет опуститься на колени. Нет, ползком перемещаться Ксения не может. Она же человек, комсомолка. Она сильная, ещё долго может идти. И Вовка может. Вот он и идет, не умеряя шага. Порой начинает шататься, словно пьяный. Его кидает от одной обочины дороги до другой. Того и гляди, свалится в канаву. А там, за нешироким, припорошенным снежком рвом – пашня-стерня. Почему-то припоминается витрина Елисеевского гастронома, посыпанные сахарной пудрой пирожные «Картошка». Ксения смотрит на промерзшие коричневые комья. Как же хочется есть!
Они миновали поля и вошли в мертвый лес. Невысокие облезлые березки навсегда утратили листву ещё в позапрошлые зимы. Просто умерли от чего-то, но чахлый подлесок жил. Округлые кроны ивняка утратили не все листья, не почернела от мороза высокая осока, не зачахли тонконогие рябики. Ксения подбежала к одной из них. Ягоды оказались тверды от мороза и медово-сладки.
– Эх, москвичка! – услышала она тихий Вовкин голос.
– Куда вы ведете меня?
– Домой, – был ответ. – Отдых, еда, баня, сон.
Вовка копошился в невысоком осиннике. Деревца притулились на обочине дороги. По недосмотру лесников им дали вырасти выше человеческого роста, их растущие корешки уже вцепились в дорожное полотно, изготовившись дать новую поросль. Но тут случилась война.
– Что, если все люди погибнут? Дороги тогда зарастут, – рассеянно произнесла Ксения.
Вовка не отозвался. Тогда она вошла в осинник, приблизилась к нему, смаргивая отвращение, глянула в желтые, затуманенные усталостью глаза.
– Вы меня считаете очень глупой. – Голод отобрал у неё последние силы. Сил не осталось даже на гнев.
Не удостоив её ответом, Вовка ловко выломал из чахлого осинника пару невысоких деревьев, остругал их топориком, сунул одну из жердин в руки Ксении. Другой вооружился сам.
– Ты оголодала, девка, – проговорил он. – Это голодная дурь. Потерпи.
Он пошел сквозь осинники. Ксения потащилась следом. Не сделав и двух десятков шагов, Вовка остановился и не дал Ксении обойти себя. Он достал из-под одежды веревку, привязал её сзади к сыромятному своему ремню. Конец веревки бросил Ксении.
– Берись за веревку! Слышь, ты? Смотри под ноги и узришь настоящее чудовище – вечно голодного зверя. Он может пожрать нашего ворога, буде тот сунется. Он и нас пожрет, если дадимся. На то оно и Зверь-Болото!
И она покорно ухватилась за веревку, жердину взяла наперевес. Ох и тяжела же показалась её деревяшка! Нести неудобно.
– Палку не бросай! – пробормотал кладбищенский сторож. – Нипочем не бросай, слышь ты?
Он осторожно двинулся вперед, ощупывая путь перед собой концом жердины. Сколько же сотен метров они прошли, прежде чем Ксения поняла, что они действительно идут по болоту? Поначалу Вовка шагал с кочки на кочку, с одного поросшего мерзлой травой бугорка на другой. Шагал он широко, и Ксения скоро устала приноравливаться к его шагу. Наконец её нога ступила в припорошенную снегом ложбинку между кочками. Ступила и со стеклянным хрустом провалилась по колено. Ладонь разжалась, отпуская перепояску. Ксения вскрикнула. Вовка обернулся. Борода его раздвинулась, обнажая желтые редкие зубы.
– Уткни слегу и выпрастывайся, – повелел он, протягивая ей мокрый конец своей жердины.
Испуг мигом согрел её тело. Обливаясь потом, Ксения выбралась на кочку и встала рядом с Вовкой.
– Мы, что же, на болоте? – выдохнула она.
– А то где ж? – был ответ.
– Завел! – внезапные слезы хлынули из глаз Ксении. Она бросила в снежок жердину и рукавицы. Стала судорожно шарить руками в поисках кобуры. Но та не находилась, а руки дрожали, плохо слушались.
– Почему просто не убить? Зачем заводить? Повсюду столько мертвецов! Никто не узнает, никто не накажет!
Его рука невесомо легла на её плечо. Она не почувствовала прикосновения, но почему-то сразу успокоилась.
– На болоте нет мертвецов. Оно пусто. Пока, – проговорил Вовка. – Ты просто ступай следом, москвичка, след в след, и слегу держи правильно, как я.
Ксения покорно потащилась следом. Усталости как не бывало. Внезапный испуг и согрел, и прогнал голод. Она решила более не хвататься за Вовкину перепояску. Шла следом, отстав на два шага, с внимательным тщанием копируя каждое Вовкино движение. А тот, почуяв её сосредоточенное, питаемое недавним испугом внимание, ускорил шаг.
Они шли по мертвому березнику не менее часа. Тропа пролегала через стеклянную гладь подмерзшего болота. Уже смеркалось, когда они наконец выбрались на поросший старыми елями островок. Вовка быстро пересек его и остановился на противоположном берегу.
– Надо топать далее. Вымокнем, но теперь уж недалеко. Там тепло, баня, еда.
– За болотом твоя деревня? – осторожно спросила Ксения.
Ксения смотрела на пустое, застеленное снежной пеленой пространство болот. Черные пятна воды перемежались обширными бело-зелеными лоскутами суши. Невдалеке занавешенная пеленой снегопада, густо зеленела стена ельника. Деревья казались живыми, а значит, росли на сухом месте. Вовка покуривал, посматривал на противоположный берег, словно собираясь с мыслями. Лицо лесника странно изменилось. От быстрой ходьбы рыжая с частой проседью борода его оттаяла, лицо порозовело и утратило то странное собачье выражение, которое так поразило Ксению при первом знакомстве.
Не удостоив её ответом, Вовка проломил сапогом легкий ледок. Теперь они шли по колено в воде. Пахло тиной, ноги сковывал ужасный холод, но Вовка продолжал быстро переставлять их, принуждая и Ксению двигаться в ускоренном темпе. Кладбищенский сторож не утратил осторожности и всякий раз, прежде чем сделать новый шаг, стукал жердиной по утлому ледку. Несколько раз слега проваливалась, почти на всю длину уходя в болотную жижу. Тогда Вовка тщательно разведывал место и всякий раз безошибочно находил возможность сделать следующий шаг.
Так они добрались до сухой тверди.
– Земля! – выдохнула Ксения, опускаясь на колени.
– Это остров, но большой, – был ответ. – На этом болоте есть и большие острова.
Здесь, в густом ельнике, снега было совсем мало. Ксения упала на мягкую хвойную подстилку. Что за чудо этот воздух! Ни порохового смрада, ни гари! Дыши полной грудью! Вот только бы поесть. Ответом на её мысли стал низкий протяжный вой.
– Волки? – спросила Ксения.
– Они! – отозвался Вовка. – Бродят неподалеку, но в холодную воду не зайдут. Сытые. Мертвечины нажрались.
Ксения слушала тишину, слушала, как хвоинки тихо осыпаются на землю. Вот одна из них упала ей на нос. Эх, поесть бы!
– Послушай, Никто…
– Я накормлю тебя. Только сучьев набери на растопку. Согрею воды, наварю каши. У меня тут запасы. Это мой остров. Тут я сам хозяин. Тут я становлюсь самим собой.
Ксения приподняла голову. Человек по фамилии Никто сидел неподалеку.
– Это ты со мной говоришь? – осторожно спросила Ксения.
– Ну да, я, – был ответ.
Вовка обернулся. Все верно. Тот же лохматый треух, рыжая с густой проседью борода, острый нос и желтоватые глаза. Все так же и все не так.