»[46] – читала Ксения и изумлялась.
Она брала в руки свои белеющие пряди, уходила в сени. Там в деревянной лохани всегда была у неё свежая вода для питья. Ксения подносила светец к спокойной поверхности воды и сама себе казалась чужой. Снова возвращалась в горницу, принималась за чтение, засыпала над ним, и во сне скучала и маялась, а по пробуждении опять принималась за чтение.
Читая странную рукопись без названия, она вспоминала другую книгу. И чудилось ей, будто за обледенелыми стенами избы блещет в лучах теплого солнца, катит валы лазурное море. Но нет у неё товарища-старца, смерть которого может стать исходом её плена, но есть другой, живший некогда человек, вероятно, как и аббат Фариа, очень старый, посвятивший себя служению церкви человек. Не известный Ксении старец творил запретные ныне молитвы в далекой пустыне и потрудился оставить наставления потомкам. Есть и другой подвижник, переписавший его труд, будто специально для неё. Погружаясь в чтение, она забывала самое себя и, стыдясь собственного невежества, принималась писать на форзаце свое имя. Ксения Львовна Сидорова, Ксения Львовна Сидорова – снова и снова писала она коротким обломанным карандашом.
Сколько времени провела она в одиночном заточении, пока Зверь-Война и Зверь-Болото не сошлись в смертельной схватке? Бог весть! Земля была мертвым-мертва, словно не единожды поминаемый в рукописи Господь ещё не сотворил людей, а только зверей лесных и птиц успел сотворить он. Небо оживало лишь в ясную погоду. Она смотрела на верхушки деревьев, на плывущие над ними крестообразные силуэты. Посланники Зверь-Войны, они с ревом проносились над болотом не замечая её. Пока не замечая… И она перестала вечерами жечь лучину и топить печь стала реже, стараясь делать это только в пасмурную погоду.
Перестрелка началась вечером недолгого пасмурного дня на исходе долгой оттепели. Лес наполнился грохотом и треском внезапно, словно по сигналу дирижерской палочки, грянул во всю мощь оркестр ударных инструментов. Болото ожило, задышало. Что-то громко захлюпало, загудело в его глубине, ожила, забурлила алчная утроба древней трясины. Голодно ей. Давно на вегетарианском пайке. А тут Зверь-Война снова бродит по берегам. Может быть, поделится добычей? Конечно, поделится, и не только человеческие тела скормит Зверь-Болоту Война, но и себя самое. Не первая злодейка бродит по диким берегам. Немало таких набегало. Всех пожрало Зверь-Болото.
Изнемогшая от одиночества, Ксения, едва заслышав первые автоматные очереди, потащилась на край островка. Она ползла на карачках, проваливаясь по шею в снег. Вот оно счастье! Она слышит людей! Пули стригли ветви елей у неё над головой. Она хотела просто посмотреть, разведать. Может быть, там свои гибнут. Может быть, нуждаются в её, Ксении, подмоге. Или смертельный удар пули виделся ей подходящим исходом из плена Зверь-Болота?
После недавних снегопадов граница между берегом острова и опасной топью стерлась. Зверь-Болото изготовилось к борьбе со Зверь-Войною, тщательно укрывшись маскировочным обмундированием. Под пышными снегами – утлый ледок, под ледком – темная водица, под водой – ненасытное брюхо трясины. Медленно размыкает Зверь-Болото бездонную пасть. Беззубы её десна, а порожняя глотка подобна широкой трубе, ведущей прямехонько к центру Земли, к огненным озерам, где, по мнению средневековых теологов, должна располагаться преисподняя.
Безошибочно определив край топкого места, Ксения легла на живот. Перебирая локтями, стала осторожно продвигаться вперед. Карабин держала перед собой, на весу. Скоро она увидела темный, похожий на пень, но подвижный предмет. Поверхность снега вокруг него истаяла, смешалась с болотной жижей. Хилый ледок сломался, искрошился в мелкую труху под ударами рук тонущего человека. Ксения поднялась на колени, держа наготове карабин.
Человек, пытаясь выбраться из трясины, колотил руками. Он видел Ксению, но молчал, не решаясь просить о помощи. Ксения сняла карабин с предохранителя. Прицелилась.
– Убьешь? – внезапно спросил он.
– Ты не немец? – отозвалась Ксения и замолчала, изумляясь звуку собственного голоса. Сколько же дней или недель она провела в полном молчании?
– Помоги выбраться. Я – боец армии генерала Ефремова. Старшина Иващенко. Ты протяни приклад-то. Я ухвачусь и выберусь.
Ксения прислушалось к Болоту. Оно стонало, роптало, жаловалось тысячами голосов. Призывало, молилось на все лады. Тонкий ледок на его поверхности дыбился, трещал. Где-то невдалеке, скрытые заснеженным кустарником, перекликались люди. Ксения отчетливо слышала голоса, но не понимала ни слова.
– Там немцы, – сказал старшина. – Если они доберутся сюда, нам обоим смерть.
Ксения замерла, онемев, прислушиваясь к болоту. Время сыпалось им на головы медленным снежком. Под тонкой коркой льда Зверь-Болото медленно и неумолимо размыкало беззубые челюсти. Ксения всматривалась в снежную пелену, держа наготове взведенный карабин. Вот сейчас он появится – враг в круглой каске и серой шинели – и тогда она выполнит долг, убьет, а потом умрет сама.
– Как твое имя, исчадье сатаны? – спросил её тихий голос.
– Ксения, – ответила она. – Но я не исчадие. Сатаны нет.
– Пусть так. Комсомольским твоим богом тебя молю – протяни приклад!
Ксения глянула на старшину. Грудь его и плечи ушли под лед. Над поверхностью трясины виднелась одна голова. Иней белел на щеках. Лицо человека исказила мучительная гримаса. Он пытался выпростать из трясины руку, но это ему никак не удавалось. За кустами ольшаника снова грянула автоматная очередь. Ей показалось, будто там мелькают быстрые тени людей. Тонкий ледок жалобно трещал, слышались отрывистые крики – кто-то истово бранился низким рыкающим басом.
Перестрелка началась внезапно. Привыкшая к мертвой тишине, Ксения едва не скатилась в трясину, под бочок утопающему бойцу. Паника овладела ею, но бежать недостало сил. Зверь-Болото уже ухватило её мягкими губами, зашелестело, зачавкало, исторгая из пасти соблазнительные, ласковые речи:
– Ты приляг, опусти голову, закрой её руками. Неровен час шальная пуля прилетит. Ты приляг…
– Кто говорит со мной? Болото?
– Не болото! Я – человек, сука! – Ксения уставилась на искаженное лицо старшины. – Ведь ты русская. Ты – человек. Сделай же хоть что-нибудь!
– Я не могу! Мне страшно!
Каким же чудом Зверь-Болото отпустило её? Да и зачем? Чтобы снова заточить в одинокой хижине? Там, на болоте, неведомый ранее текучий, горячий ужас согревал её, но неведомым образом оказавшись под одеялом, на железной кровати с шишечками, она стала жестоко мерзнуть. Развести огонь, приготовить пищу, обогреть дом – всему мешал страх.
На болоте весь остаток дня и большую часть ночи, почти до самого рассвета шел бой. Ксения несколько раз примерялась забраться в подпол, открывала люк в полу, вдыхала насыщенный смрадом гниения воздух. Зверь-Болото обитало и там. Его вечно бодрствующие, фосфоресцирующие очи пялились на неё, она захлопывала крышку подпола и торопливо прикрывала её конопляной циновкой. Сколько дней пребывала она в плену у страха? Бог весть!
Бой на болоте прекратился, но нагрянула иная напасть – морозы, каковых Ксения сроду не знавала. Тихим утром, выйдя зачем-то во двор, она нашла у дровника мертвую сороку. Черно-белое тельце было твердо, как камень. Болото молчало, и Ксения долго колебалась: не подойти ли к урезу трясины, не посмотреть ли, что сталось со старшиной. Если он и смог выбраться, то, наверное, уже ушел далеко.
Она быстро разыскала солдата. Прыгая с кочки на кочку, добежала до соседнего, поросшего частым кустарником, крошечного островка. Солдат был там, где она его оставила. Вытащив на поверхность левую руку, он уснул и в посмертии стал частью Зверь-Болота, простой глыбой льда с едва заметными, размытыми потусторонним покоем чертами помолодевшего лица.
– Как же так? – спросила его Ксения. – Выходит, я струсила? Выходит, оставила живого человека просто так помирать?
Зверь-Болото молчало.
Ксения несколько раз бегала на двор и снова возвращалась к вмерзшему в лед старшине. Пыталась и так, и эдак, и колуном, и ломиком, и даже пилой. Трудилась до темноты, взмокла, оголодала, но отняла старшину у Зверь-Болота. На остров тащила уже по темноте, да так устала, что бросила на тропинке, так и не доволочив до амбара. Сбегала в избу, отыскала на печи ветхую кошму, вернулась, прикрыла покойника да едва сама не свалилась без чувств от голода и усталости. Поутру нашла мертвеца изрядно пострадавшим. Правая рука его и часть лица вместе с ухом были съедены. Кем? Ксения вернулась в дом за карабином. С той поры она уж не покидала жилище безоружной. После того как старшина оказался в амбаре, где непогода и покушения хищников были ему не страшны, Ксенией овладел азарт спасательницы. Сколько дней она бродила по болоту, рискуя стать его безвестной жертвой? Сколько трудов положила она, извлекая мертвецов из ледяного плена? Сколько кровавых мозолей набила она, работая от зари до глубокой темноты? Часто поутру оказывалось, что спасенные ею мертвецы – вовсе не бойцы РККА. Наоборот, они были врагами. Одетые в чужую форму, иногда юные, чаще – взрослые, они стали такими же безвестными жертвами Зверь-Болота. Земляк ли, пришелец – Чудовище пожирало любого. Значит, для неё, Ксении, нет разницы во спасении. Всех мертвецов без разбора чинов, званий и принадлежности к той или иной из воюющих сторон она складывала в амбар до тех пор, пока тот не оказался полон.
А потом снова наступила оттепель. Зверь-Болото начало просыпаться, пугать Ксению утробными звуками. Захваченные им в плен жертвы стали уходить под воду. Ксении пришлось прекратить свои труды.
Тимофей выпрыгнул на берег. Болото отняло у него последние силы. «Наступишь в эту лужу – и провалишься прямо в ад» – вспомнились ему слова кладбищенского сторожа. Конечно, на болоте страшно. Но разве это ад? В лагере было пострашнее, в лесу – тоже не сахар. Да и какая разница, где мерзнуть, голодать да вшей собой кормить? Да и кто знает, прошел бы он через болото, если б не все эти покойники, странным образом пугавшие его. Что и говорить, за лето и осень навидался он смертей. Но гибель на болоте – это как-то уж слишком. А так, бежал себе борзо, прыгал с кочки на кочку, как белка. От того теперь и жив. Пока жив. Но без еды долго не протянешь. Тимофей осмотрел остров. Сколько мог видеть взгляд, кругом были ели. Высокие да широкие. Снег под елями устлан рыжей хвоей. Не поискать ли хоть шишек? Тимофей двинулся в глубь острова, но, не пройдя и десятка шагов, замер. Вот она, сказочная жизнь чудесная! Непролазная чаща, остров среди бескрайних болот – чем не вотчина для Бабы-яги. А это и есть её изба. Всё, как положено: сруб из потемневших бревен, окон не видно, только дощатая, плохо прилегающая к коробке дверь, крыша кое-как крыта тесом и давно не чинилась, трубы вовсе нет. Все сооружение кривобоко стоит на трех подпорках – неошкуренных сосновых бревнах.