– Я ищу капитана Ильина. Летчика.
– Лежал тут огрызок человека по фамилии Ильин. Всей-то корысти осталось меньше половины. Конечности отсекли – до нужника добраться не мог. А по мне, так лучше бы ему язык отняли. Такого тут понарассказывал!
– Он просто выдумывал от скуки.
– Выдумывал!
Санитарка поставила ведро на пол, щетку прислонила к спинке кровати и наклонилась над Клавой.
– Он такое нес, что не быть ему целым. Хорошо хоть, в таких местах, как это, длинноухих не водится, иначе…
– Да что ж такое он наговорил, бабка? – Клава начинала злиться.
– А про тысячи мертвецов в лесах? А про конную дивизию, вмерзшую в болото? А про то, как он падшую лошадь в лесу жрал? А про то, как в плен сдался? Товарищ Нестеров его бы сам в НКВД сдал, если б от него за версту тухлым мясом не воняло.
– Про конную дивизию я не слышала, – окрысилась Клава. – Да и ты, старая, не ори! Всякая гнида тыловая тут рассуждает про подвиги советских офицеров. Тимофей Ильин – герой! Он брата моего схоронил!
– Он хаял советскую власть! Да где это видано, чтобы запросто так позволили погибнуть тысячам людей! И где? Под самой под Москвой.
Клава сбросила на кровать платок и пальто. Хотела стянуть и свитер, но вовремя вспомнила о дорогом белье, оглядела халат санитарки, клеенчатый фартук, заплатанные локти. Сейчас всем трудно, а на ней сорочка, отделанная кружевами. Да и не драться ли с бабкой она собралась? Отчего щекам стало мокро? Что это капает с подбородка? Почему так трудно дышать?
Санитарка вытащила из кармана и протянула Клаве белый лоскут – кусок обветшавшей госпитальной простыни.
– Утрись!
– Простите, – едва слышно шептала Клава. – Поймите меня.
– Конечно! Кто же не поймет? От страха и лишений разум твоего капитана помутился, вот и врал всякое. Кто же не поймет? – приговаривала санитарка. – Тут всяких увечных бывало на койках. Ой, что творили! Ой, что говорили!
Старуха достала из кармана клеенчатого фартука двухсотграммовую склянку, откупорила, дала Клаве понюхать. Да, спирт пахнет лучше заживо гниющей плоти.
– Пей! – повелела старуха.
Она честно влила в Клаву половину склянки, другую половину выпила сама.
– И что я скажу дома? Потеряли! – заплакала Клава.
– Чай, не навсегда. Найдется, не иголка. Ты ступай к товарищу Нестерову. Ведутся же записи. Тебе скажут, куда его повезли. – Санитарка утерла её слезы.
Кабинет главного врача эвакогоспиталя провонял дешевой махрой. В клубах серого дыма плавала скупая, наспех собранная меблировка: шаткий стол с облупившейся полировкой, шкафчик со стеклянными дверцами, застеленная грязной простыней лежанка, пара фанерных стульев. Всё. Пачки и кипы бумаг лежали повсюду: они набились в шкаф, они завалили стол, рассыпались по лежанке. Сам хозяин кабинета казался призрачным, едва различимым созданием, болезненным мороком послеоперационных палат. Пробираясь сквозь дым, Клава щурилась, силясь удостовериться в том, что перед ней действительно главный врач эвакогоспиталя. Она плохо помнила лицо товарища Нестерова. Может быть, потому, что ранее ей приходилось видеть его в хирургической амуниции: халате, шапочке, маске. Сейчас, одетый в овчинную безрукавку поверх клетчатой ковбойской рубахи, с открытой макушкой и чисто выбритым лицом, он не был похож сам на себя. Бесцветные глаза его глядели устало и с досадой.
– Я насчет капитана Ильина, – отважно начала Клава. – Я его родственница, ухаживала за ним. А сейчас его увезли.
– Жена? – в глазах Нестерова мелькнул интерес.
– Нет!
– Конечно, нет. Что же это я! Я вас узнал! Вы – волонтер! – врач раздавил недокуренную папиросу в грязной фаянсовой пепельнице, поднялся.
– Капитана Ильина увезли, – продолжил он. – А впрочем, какой он теперь капитан? Так…
Врач осекся, глянул на Клавдию.
– Куда его увезли? – она хотела казаться строгой, но губы дрожали.
– Бог весть! В Мичуринск, в Оренбург, в Горький. Да куда угодно. Только прочь, прочь от этой скотобойни.
– Может быть, в бумагах?
– Да что тут найдешь? Я один заменяю целую контору писарчуков. – Он с отвращением глянул на бумаги.
Клава заметила, что глаза товарища Нестерова слезятся, но жалости не нашлось места в её сердце. Поделом! Нечего так много курить. Клава кашлянула и продолжила наскоро продуманную речь:
– Этот человек – герой Испании и Халхин-Гола. Он замерзал в вяземских болотах, спасая нашу Родину от…
– Да слышал я о Вязьме! Позор для Рабоче-крестьянской Красной армии! Выходит, капитан из окруженцев? Тогда ему повезло, что рук-ног нет, иначе…
– У него нет левой ноги по колено, а правой – до середины бедра. С правой рукой – тоже проблемы, – снова прервала доктора Клава. – В остальном – это совершенно нормальный человек, герой и имеет право…
– Девушка, вас не было три дня, – твердо сказал врач. – По нынешним временам – это очень большой срок!
Надо же, действительно помнит! Но гнев возобладал над изумлением.
– Как же так? – возмутилась Клава. – У человека отняли ноги, а вы его черт знает куда отправили!
– Девушка, вас не было три дня! – повторил врач. – Наш разговор крутится вокруг ампутированных конечностей и бредней натерпевшегося ужасов человека. Пока вы где-то гуляли…
– Я работаю на кирпичном заводе. У нас был аврал…
– У нас тоже. – Доктор указал за окно, туда, где стояла ванна. – Насколько я помню, правая рука капитана тоже была обморожена.
– Нет! Там только кисть не в порядке! Только кисть! Мы так старались! Уходя, я обработала её… Я надеялась…
– Я помню капитана-сказочника. Третий из братьев Гримм! – прервал её товарищ Нестеров. – Я сам и отрезал ему вчера кисть правой руки. Надеюсь, что гангрена не поднимется выше.
– Где он?! Где?! Где?! Он хоронил моего брата!!! Я не успела спросить, где могила!!!
Клава подскочила к Нестерову, ухватилась за полы его халата. Лицо было слишком высоко, терялось в клубах табачного дыма, как горная вершина в низких облаках.
– Успокойтесь, девушка! – холодные ладони крепко ухватили её за запястья. – Человеку, гм… с такими убеждениями лучше находиться подальше от Москвы. Так что мы ещё одолжение вам сделали. Если он, гм… выживет, вы непременно его найдете. Потом.
– Что же мне делать? Где искать его?
– Вам я советую, девушка, – веско добавил доктор, – сходите в храм. Да, да, в храм! Прямо на трамвай и до Донского монастыря! Заодно и развеетесь. От вас спиртом разит!
Он снова махнул рукой в сторону окна.
– Я – комсомолка, – буркнула Клава.
– Ну и что! Перед Богом все равны, так же, как перед стаканом. – Он усмехнулся. – Даже комсомольцы. Ступайте! А в монастыре закажите молебен об окаянной, одержимой бесами душе.
Часть четвертая. Валаамские чудотворцы
Трюм судна был наполнен стонами и запахом человеческих испражнений. Люди. Много людей, кишащих подобно неприятным кухонным паразитам. По углам, в полумраке шевелились странные тени. Может быть, это призраки? Тимофей потряс похмельной головой, припоминая сладковатый привкус Клавкиного самогона. Эх, жалела его Клавдия, но ведь сдала же мусорам! Как помойного кота, сунула в мешок вместе с орденами и медалями, вынесла за порог, а он и не сопротивлялся. С залитых-то глаз какое сопротивление? Может, мстила за что? Про какие-то обиды поминала? А он и не понял ничего. Он-то думал, смыла война прежние прегрешения. Безногий герой, медали о землю скребут. Может быть, и покусал кого или крюком поранил. Может, и антисоветские речи по пьяни говорил. Да с калеки-героя какой же спрос? Разве не отдал он Родине всё? Ну, сказал он мусорам правду о горькой участи приживала при склочной бабе. Ну, пару раз саданул крюком по яловым голенищам. Ему ли, калеке, всерьез драться с двуногими? Оперативники натолкали ему, но не сильно, ровно столько, сколько нужно для телесного успокоения, да и сунули в теплушку.
А конвой в вагонзаке оказался предобрейшим. Поили водкой всех, даже бессловесных «самоваров». Вертухаи так обильно поили – аж стало не до закуски. Тимофей утоп в омуте забвения, а по прибытии на железнодорожную станцию «Приозерск» не досчитался двух медалей «За отвагу». Медали-то старые, довоенные, и получены им были за боевые подвиги над этими самыми ладожскими водами. На что они конвою понадобились? Искать ответ на сей пустой вопрос не оставалось времени. Его вместе с попутчиками, которых он толком не смог рассмотреть, без особой деликатности загрузили в трюм небольшого парохода.
Порой что-то грохотало, порой слышался звон и скрежет. Из дальнего угла кто-то всё твердил жалобным голосом:
– Братцы, да где же это я? Братцы, да где же? Ответьте слепому герою войны…
– Тут все калеки и все герои, – отозвался голос рядом с Тимофеем.
Неподалеку, у правого плеча, шевелилось могучее тело большой воды – Ладожское озеро. Тимофей припоминал его покатые берега, полосы песчаных пляжей, внезапные туманы и шторма. Будто в похмельном полузабытьи, смотрел он на лиман Вуокслы. Парил над гранитными островками, с трехкилометровой высоты похожими на рассыпавшееся цветное ожерелье.
– Выведут корабль на середину озера и пустят ко дну. И никто не попомнит о нас, калеках! – сказал тихий голос.
– Нет. Нас везут на Валаам. Топить не станут. Я знаю точно.
– Вот оно что! Валаам! – прошептал Тимофей.
– Верно. Валаам, – отозвалась темнота. – От материка не менее трех часов ходу. Температура воды за бортом – пять градусов Цельсия. Даже для хорошего пловца – быстрая смерть. А кто из нас нынче хороший пловец? Нас везут на Валаам умирать.
– Выпить бы…
– Там тебе поднесут! – усмехнулась темнота. – На Валааме бухла – хоть залейся!
– За что? – вскинулся Тимофей. – За что так наказывают?!
Он забился, замахал руками. Железный крюк глухо ударил в металлическую обшивку трюма. Страшная новость вырвала его из похмельного полузабытья. Они на судне, их везут на Валаам. Но зачем?