такую информацию. Труп лично от Полуянова — это надо же! Оказывается, он не брезгует их сам мастерить. Кто бы мог подумать, что люди такого ранга могут заниматься этим лично!»
Затем Северина Анатольевна задумалась о будущем. Следует ли ей менять работу, и если да, то как срочно? Когда она устраивалась в «Гермес», то вовсе не питала иллюзий по поводу процентного соотношения ангела и беса в Андрее Дмитриевиче Полуянове. Да что там, не питала иллюзий! Она все досконально выяснила о его биографии, прежде чем переступить порог того кабака, где Полуянов делал ей предложение о сотрудничестве. Благо, было где черпать информацию. Ангельского, по проверенным данным, в этом самоуверенном бизнесмене не было вовсе. Но покажите мне преуспевающего бизнесмена, который был бы ангелом, сказала себе Северина. Однако и дьявол, который нанимает тебя на работу, а не предлагает долю в своем деле, достаточно безопасен. А Полуянов хоть и предлагал Северине Анатольевне наемную работу, но предлагал с поистине купеческим размахом. Видимо, тоже пользовался проверенными информационными каналами и знал ее настоящую цену. Они торговались недолго. Полуянов объяснил, чего он ждет от известной в определенных кругах пиарщицы, и назвал сумму, которая в два раза превышала оклад Северины на прежней работе. Бурковская сдержала радость, две минуты делала вид, что обдумывает предложение, а затем равнодушно проговорила: «Ну что ж? Давайте попробуем». С тех пор она старательно и не без энтузиазма отрабатывала свою зарплату, и Андрей Дмитриевич был ею вполне доволен. А довольство это выражалось вполне ощутимо — квартальными и годовыми премиями. Она не стремилась углубляться в нюансы полуяновского бизнеса — в этом не было никакой надобности: пиар предполагает сотворение мифа вокруг того или иного дела, а вовсе не отражение действительности. Но кое-какие подробности до нее все же доходили. Ей были известны его партнеры, а какая информация может дать лучшее представление о делах фирмы, нежели информация о партнерах? Знала Северина Анатольевна и о том, как Андрей Дмитриевич проводит свой досуг. Надо сказать, что поначалу он пытался приобщить ее к своим развлечениям, например — к корпоративным вечеринкам, которые, по мнению Северины, более всего походили на свинские пьянки. До этого Бурковская искренне полагала, что выражение «морда в салате» придумано литераторами в качестве гиперболической фигуры речи, а уснувшие под столом люди бывают только в экранизациях произведений Зощенко. Так что, поучаствовав в паре таких праздников, она впоследствии их избегала, ссылаясь на катастрофическую нехватку времени. Довольно-таки долго она задавалась вопросом, понимает ли Полуянов, что подобные совместные развлечения с подчиненными вовсе не способствуют укреплению его авторитета. Но, к своему удивлению, обнаружила, что если и не способствуют, то никак и не мешают. Вечером Полуянов мог запросто болтать с каким-нибудь мелким клерком, а наутро — сурово выговаривать ему за нерасторопность. Насколько внешне бесхитростен, доступен и открыт был (или старался быть) Полуянов в нерабочее время, настолько требователен, жесток и холоден был он в роли хозяина и руководителя. Он был не прост, ох как не прост, понимала Северина Анатольевна, но разгадывать глубины его души желания не имела. Был у Андрея Дмитриевича один существенный, на взгляд Бурковской, недостаток — он был напрочь лишен обаяния, как мужского, так и просто человеческого. Он относился к тем людям, контакт с которыми всегда вызывает ощущение какого-то дискомфорта. С ним не хотелось оставаться наедине, не хотелось говорить о погоде и политике, даже минутная совместная поездка в лифте оборачивалась мучением. Может быть, именно по этой причине он устраивал разнузданные попойки в кругу сотрудников? Ведь, как известно, общее застолье существенно, хотя и временно сглаживает проблемы в общении. «Все дело в его отрицательной энергетике и черствости, — иногда думала Бурковская. — Он похож на Кая после поцелуя Снежной королевы. Как ему удается при этом добиваться успехов в бизнесе — уму непостижимо! Правда, он умеет подчинять, умеет убеждать, но никому не придет в голову носить ему передачи в больницу или тюрьму».
А теперь еще и труп…
Чтобы успокоить нервы, Северина Анатольевна достала из шкафа пачку кофе «Конкистадор», насыпала три ложки в кофеварку и нажала на кнопку. Тихое жужжание кофеварки и аромат настоящего кофе всегда действовали на нее успокаивающе. Да и сам процесс пития этого крепкого напитка приводил ее вовсе не в возбужденное, а в умиротворенное состояние. Постояв в раздумье перед полкой с чашками, выстроенными в ряд по рангу, она выбрала самую большую — коллекционного немецкого фарфора (впрочем, как известно, весь немецкий фарфор изготовляется по старинным технологиям, разработанным на российской земле), вынула также и сахарницу, а затем, еще немного подумав и уговорив волю, — вазочку с хрустящим сахарным печеньем. Все сладкое и мучное было Северине Анатольевне противопоказано, и она прекрасно знала об этом. Но бывают же ситуации, когда мысли о сохранении собственной фигуры отступают на второй план? Бурковская решила, что сейчас именно такая ситуация, и стала медленно накрывать офисный стол, не забывая о салфетках и о других правилах сервировки — в некоторых вещах она была старомодна и консервативна. После этого она почти окончательно успокоилась и, когда кофе был готов и налит в чашку, могла рассуждать вполне здраво и без дрожи в коленных суставах.
«А что, собственно, произошло? — думала она. — Босс с утра занимался своими проблемами. Я стала свидетельницей их разрешения. Но кто об этом знает? Полуянов и его громилы — точно нет. Иначе я бы здесь сейчас не сидела и кофе не пила. Я бы лежала во втором черном мешке в багажнике джипа… Или к этому времени, возможно, летела бы уже с какого-нибудь мостика в грязную речку с быстрым течением. Смогу ли я безмятежно смотреть в глаза генеральному, памятуя о сегодняшнем утре? Да, безусловно, смогу, не будь я Северина Анатольевна Бурковская, богиня пиара!»
После этих мыслей ей стало гораздо легче. И что это ей пришло в голову уходить из конторы, когда тут такое начинается… Она вспомнила раннее утро, проведенное в Центре социологических исследований, и улыбнулась довольной кошачьей улыбкой. Перспективы были более чем… удовлетворительные.
От кофейной церемонии ее оторвал резкий телефонный звонок. Сердце Северины ухнуло и с бешеной скоростью стало падать в район пяток. Дело в том, что телефон ее был оснащен автоматическим распознавателем номера, реагирующим на конкретного абонента соответствующей мелодией, подобно мобильникам. Такой вот противный, резкий и абсолютно немелодичный треск по ее желанию был закреплен за рабочим телефоном босса. Итак, звонил Полуянов, будь он неладен.
Голос директора концерна был глух и печален.
— Доброе утро, Северина Анатольевна. Не могли бы вы сейчас зайти ко мне?
— Конечно, Андрей Дмитриевич. — Она постаралась, чтобы ее голос прозвучал по-деловому сухо — еще в самом начале своей службы у Полуянова Бурковская решила, что другого тона он не заслуживает.
— Буду вам очень признателен, — почему-то добавил босс, и Северина насторожилась. Может быть, он все-таки обнаружил ее следы на черной лестнице?..
5. Первым делом самолеты
Телевизионный канал «Невские берега» переживал не лучшие времена. Нет, по сравнению с другими питерскими каналами он казался вполне благополучным. Рекламы здесь крутилось больше, чем у других, рейтинги некоторых передач могли достойно конкурировать с московскими рейтингами, но есть же все-таки так называемый гамбургский или — хотя бы — собственный счет. Так вот, канал был совсем не тот, что в свои лучшие времена. По сути, «Невские берега» находились в упадке. Возможно, это было связано с отсутствием в эфире популярной ведущей Алены Калязиной, по совместительству — законной супруги генерального директора канала и близкой, несмотря на разницу в возрасте, подруги Саши Барсуковой. Алена сидела дома с Феликсом Калязиным-младшим, которому вот-вот должно было исполниться полгода и которого она никак не решалась доверить наемным нянькам, попробовав парочку и разочаровавшись в них на всю оставшуюся жизнь. Наверное, ей просто не повезло, хотя обе няньки были присланы дорогим и престижным агентством «Домашняя фея». Первая нянька — дородная сорокапятилетняя женщина с внушительным трехстраничным резюме, педагогическим образованием и блестящими рекомендациями — оказалась на поверку любительницей поспать в рабочее время. Вернувшись как-то чуть раньше, чем планировала, с важной деловой встречи — тогда Алена еще не собиралась забрасывать работу на телевидении надолго, — она застала совершенно дикую сцену. Нянька, раскинув руки, спала в спальне Калязиных на их огромной кровати, раскрыв рот и громко и противно сопя, а Феликс-младший сидел рядом на той же кровати и методично бил няньку по ноге журналом «Плейбой», неведомо как перекочевавшим в спальню из кабинета Феликса-старшего.
Вторая нянька была почти вдвое моложе первой, но с виду производила впечатление ответственного человека. Кроме того, она боготворила Калязину и, казалось, готова была прыгнуть выше головы, чтобы угодить ей. Алена взяла ее на испытательный срок и, наученная горьким опытом, установила в детской скрытую видеокамеру. Поначалу все шло прекрасно: девушка была аккуратной, режим соблюдала, играла с Феликсом во все предписанные современной педагогической наукой игры. Малыш воспринял симпатичную девушку благосклонно, улыбался ей и даже позволял трогать свои любимые игрушки, что никак не проходило без слез с первой нянькой. Но вскоре выяснились интересные вещи. Нянька фанатела не только от Алены, но и от нескольких музыкальных групп, состоявших, по мнению телеведущей, исключительно из отбросов общества — грязных, обколотых и совершенно безголосых. Сначала Алена об этих музыкальных пристрастиях не подозревала — нянька слушала плейер, причем лишь тогда, когда ее воспитанник спал. Но спустя неделю, немного освоившись в доме Калязиных, она стала пользоваться домашним музыкальным центром, с каждым днем все больше увеличивая звук. Не желая до поры до времени признаваться няньке в том, что все ее действия «пишутся», Алена как бы невзначай сказала ей, что громкие звуки чрезвычайно вредны для психики маленьких детей. Нянька вроде бы вняла — по крайней мере, музыкальный центр больше не включался. Но через некоторое время пристрастия воспитательницы Калязина-юниора все же взяли верх над педагогическим долгом, и последовали события уж и вовсе невероятные.