– Ксения?
Я зло глянула на всё ещё ожидающего моего вердикта Фила, высвободилась из рук девочек и пошла к Тате навстречу:
– Почему ты одна?
– Я только что столкнулась в том коридоре с Матвеем. – Тата махнула рукой за спину. – Он сказал, что у него возникли срочные дела и…
Я не стала дослушивать, лишь бросила через плечо: «Подожди меня здесь» – и побежала по коридорам к центральному фойе. Чёрт! Матвей точно видел Зиберта рядом со мной, иначе бы не ушёл вот так, не попрощавшись. Тонкая нить, протянувшаяся между мной и Матвеем полчаса назад, была разорвана в клочья, и опять из-за Фила. Ты добился, чего хотел, друг детства, у меня появились к тебе чувства. Теперь я тебя ненавижу!
Я выбежала в заполненное людьми фойе, беспокойно озираясь по сторонам. Он был тут, в метре от выхода возился с молнией на куртке. Я стала пробираться сквозь толпу, вмиг ставшую плотной, не замечая толчков и холода мрамора под босыми (не считая получешек[8]) ногами:
– Матвей!
Он обернулся, посмотрел на меня, но продолжил тянуть собачку замка вверх. Меня больно пронзило его безразличие, сквозящее не столько в движениях, сколько в глазах. Словно тот вмиг потерял ко мне интерес.
– Матвей, – запыхавшись, я встала перед ним, загораживая путь к выходу.
Протянула к нему руку и только тут поняла, что в ней букет. Жеглов тоже посмотрел на цветы, проследил, как я попыталась спрятать его за спиной, и его взгляд из равнодушного стал злым.
– Пора заканчивать этот спектакль. – Голос Матвея звучал твёрдо и решительно.
– Нет, – я упрямо вскинула подбородок. – Давай сначала поговорим.
– Да. Потому что нам не о чем разговаривать. – По тону поняла, что Матвею стало плевать на все мои слова и желания – он всё для себя решил. – Это должно было закончиться значительно раньше.
Меня начало колотить то ли от отчаяния, от абсурдности ситуации и собственного бессилия, то ли от сквозняка из-за постоянно открывающейся входной двери. Мой подбородок всё ещё был вздёрнут, свободная рука сжата в кулак, показывая решимость, но всё это было лишь ширмой, за которой скрывалась слабая девочка, желающая одного – вцепиться мёртвой хваткой в парня, стоящего перед ней, и не отпускать. И не важно, что в его глазах снова был холод, а на лице маска высокомерия и безразличия. Я смогла бы это исправить, только пусть останется. Но Матвей, поправив лямку рюкзака на плече, решительно обошёл меня сбоку, напоследок кинув презрительный взгляд на букет в моей руке. Его губы искривились в ухмылке, и он шагнул в холод улицы.
Я на автомате возвращалась к раздевалкам. А в голове крутились только три слова: «Не смей плакать!» Зубы от холода выстукивали дробь, конечности онемели и отказывались двигаться. Но мне хватило сил приложить всё ещё болтающего с девочками Зиберта его же букетом, как веником, по груди. Тот отступил на шаг, обнял прилетевшие цветы двумя руками и в недоумении посмотрел на меня. Насти отшатнулись от него в стороны, Тата вжалась в стену сбоку от меня, чтобы и их ненароком не зацепил тайфун «Ксения».
– Твоя попытка оказалась неудачной. – Мои ставшие сиреневыми под цвет теней губы еле шевелились, но слова звучали очень резко и зло. – Следующая попытка примирения разрешена через пять лет. И не смей мне попадаться на глаза раньше! Ты понял?!
Перед глазами всё поплыло от слёз. Но я не могла позволить Зиберту увидеть мою слабость и быстро скрылась за дверью раздевалки. Он не тот, из-за кого я буду плакать. Обалдеть, какие замечательные каникулы намечаются!
Глава 24Отметая лишнее
Я не плакала, когда за мной с грохотом закрылась дверь. Не плакала, когда неистово выуживала шпильки из тугого узла волос, больно царапая кожу головы. Не плакала, когда переодевалась и в беспорядке закидывала вещи в рюкзак. Не плакала, когда притихшие Насти с сочувствием всматривались в моё напряжённое лицо, не понимая, скорее ощущая, что у меня случилось что-то плохое. Меня накрыло на улице, будто глоток студёного воздуха с силой выбил пробки, так долго закупоривавшие мои слёзные каналы и чувства. Мне бы заорать, заплакать навзрыд, освобождаясь от боли, накопившейся внутри, а вышло наоборот. Всё тело словно сковало, обездвижило, когда не выходит ни вздоха, ни стона, ни тем более крика, когда захлёбываешься собственным выдохом, потому что не в силах разжать сведённые челюсти. И только горячие слёзы нескончаемым потоком выплёскивались на щёки, смешивались с крупными хлопьями мокрого снега, который решил, что конец октября – самое удачное время для камбэка. Тата что-то говорила, махала мне руками, трясла меня. И откуда было столько силы в этой крошке? Моё «Мне плохо», сказанное шёпотом, заставило её действовать быстрее. Почувствовав её горячую ладонь в своей руке, на секунду замерла.
…Я, ошалелая от теплоты его ладони, от всего произошедшего, покорно иду за ним, оставляя позади взбешённого Зиберта… Солнце бьёт в глаза, заставляет щуриться, мешает мне насладиться резкими, словно росчерк пера, чертами его профиля. Но я умудряюсь выхватывать в слепящем блеске светила высокую линию скул, тонкий нос, чувственный изгиб рта…
Осознание, что это не та рука, которую я хотела сейчас чувствовать, спровоцировало новую волну слёз. Тата не сдавалась, запихнула меня, как тряпичную куклу, в непонятно откуда взявшееся такси, уложила мою голову к себе на плечо, прикрывая ладошкой моё лицо, на которое не без интереса пялился в зеркало заднего вида водитель. Теперь мои слёзы чертили дорожки уже на её пуховике, собираясь в складках в грязно-мутные от потёкшей косметики лужицы.
Мы ввалились в коридор Татиной квартиры, где подруга передала меня на руки своей маме и без сил опустилась на длинную тумбу-скамью для обуви. Как вспышка, появилась мысль, что сейчас не лучшее время для первого знакомства с родителями подруги. И только когда руки незнакомой женщины стали заботливо умывать меня холодной водой, я начала всхлипывать, выпуская из своих лёгких резкими толчками тяжёлый воздух, пропитанный безнадёжностью и тоской. Ледяные струи полностью вернули меня в реальность, мышцы начали работать, и вот я уже не вишу на руках Калининой-старшей, а уверенно держусь на ногах, опираясь для устойчивости руками на край умывальника. Взгляд кое-как сфокусировался, и я наконец смогла рассмотреть в зеркале миловидную женщину, старательно отмывающую моё лицо.
– Успокоилась? – спросила она, заметив мой пристальный взгляд.
Я кивнула. Она усадила меня на опущенную крышку унитаза, достала баночки-скляночки и со словами «закрой глаза» стала снимать остатки макияжа.
– Что тут у вас? – судя по голосу, любопытство Таты пересилило её усталость.
– Приходим в себя, – ответила ей мама, пока я всё так же покорно сидела с закрытыми глазами.
– Угу, жду вас на кухне.
Моё лицо всё протирали, намазывали, и только теперь я осознала, насколько мне будет стыдно потом, когда открою глаза. На место боли пришло… Нет, не спокойствие, скорее смирение, а ещё пустота. Как будто внутри всё выскребли ложкой, до самой корочки, как арбуз, и теперь его можно было только выбросить.
– Вот, – услышала я, – теперь ты снова похожа на человека.
Хочешь не хочешь, но глаза открывать пришлось, и я нерешительно посмотрела перед собой, боясь встретиться взглядом со стоящей передо мной женщиной.
– Давай знакомиться? Я – Ольга Михайловна, но ты можешь звать меня тётя Лёля.
– Ксения Керн, – мой голос звучал очень сипло, будто сорвала его, – но вы можете звать меня Сеня.
– Вот и хорошо! А теперь, Сеня, иди чай пить.
На кухне суетилась Тата, под ногами которой крутился забавный белобрысый малыш с такими же глазами-блюдцами, как и у моей подруги. Егор, если я правильно помнила. Он с опаской и интересом рассматривал меня, прижавшись бочком к ноге своей старшей сестры. Я села, ссутулившись, на табурет, поставила ноги на его перекладину и спрятала всё ещё дрожащие руки между колен.
– Егор, отойди, кипятком ошпарю! – Говорить Тата старалась грозно, но мальчуган лишь взвизгнул, как будто шутку услышал, и со смехом ускакал в глубь квартиры.
Тётя Лёля, ловко увернувшись от стремительно летящего на неё чада, улыбаясь мне как ни в чём не бывало, накинула на мои плечи тёплый плед и ушла вслед за сыном, бросив на ходу:
– Иду укладывать Горку спать. Сильно не шумите.
– Чай готов. – Тата поставила на стол передо мной чайник-пресс. – Облепиховый, с имбирём. Мёд сама по вкусу добавишь. А, точно.
Она на пару секунд вышла из кухни и, вернувшись, положила передо мной мой телефон:
– Забрала его у тебя из кармана возле спорткомплекса.
На экране светились уведомления о десяти пропущенных от Фила и кучи непрочитанных сообщений от него же в разных мессенджерах. Я заблокировала экран и отпихнула телефон от себя.
– Мне так стыдно. – Я всё ещё не могла смотреть подруге в глаза.
– Ты меня вусмерть перепугала! Такая вся из себя сильная, стойкая, и тут на тебе, чуть в слезах не утопила! Блин, мне этого… – Тата задумчиво щёлкала пальцами, словно это помогло бы ей вспомнить.
– Фила? – предположила я.
– Да, точно. Этого Фила на кусочки порвать хотелось!
– Это не из-за него… Точнее, из-за него, но не совсем…
– А из-за кого тогда?
– Из-за Матвея. – У меня снова перехватило горло, стоило только произнести его имя вслух.
Я сильнее закуталась в плед и хлебнула горячего напитка из кружки. Тата сдвинула брови и приставила стул вплотную ко мне.
– А вот с этого места поподробнее.
– Он ушёл.
– Это я поняла…
– Ты не поняла! Он ушёл! – Я не кричала, но мой тон и безнадёжность в глазах выразили весь трагизм случившегося.
Во взгляде подруги читалось непонимание, недоверие, сомнение и чёрт знает что ещё, и мне пришлось рассказать всё с самого начала. И про первую встречу, и про фото в подъезде, которое потом так некстати нашёл в телефоне Белов, и про договор, и про встречу с родителями… Как буквально на днях Самурай ударил Зиберта, а потом мы разругались вдрызг на ровном месте…