– Ну ты дура! – Это было точно не то, чего я ожидала от подруги. Я уставилась на неё с выпученными глазами, в то время как Тата продолжила: – Ты что, не поняла, что он ревнует? Что нравишься Жеглову по-настоящему, не по договору?
– Тат, нет, – замахала на неё руками. – О чём ты?
– Я же видела, как он на тебя смотрит! – Это она уже не мне, просто размышляла вслух. – И Лёшка один раз что-то вскользь ляпнул про вас, но я значения не придала… Так вот почему Жеглов постоянно возле нашей парты ошивался!
– Он же с тобой разговаривал…
– Я же говорю – дура! – Тата даже не пыталась скрывать снисходительную улыбку, шлёпнула меня пару раз ладошкой по лбу и сказала: – Алло, девушка, включи мозги. На кой я ему сдалась? Он десять лет со мной не разговаривал, если бы не твоё присутствие, вообще никогда не заговорил бы.
Я закуталась в плед с головой, соорудив что-то наподобие кокона. Перебирала прошедшие события, как кубики, поворачивала их другими гранями и плоскостями. Сердце дрогнуло от призрачной возможности того, что я нравлюсь Матвею, точнее, могу ему нравиться.
– Ты уверена в этом? – выглянула я одним глазом из пледа.
– Нельзя быть уверенным в чём-то абсолютно, но я говорю то, что для меня является очевидным. Короче, – Тата стянула с моей головы плед, – вам надо поговорить. Ваша с Жегловым беда в том, что вы нормально не разговаривали друг с другом.
Я замотала головой из стороны в сторону так быстро, что перед глазами поплыли круги:
– Я не могу…
– Не заставляй меня разочаровываться в тебе! – Подруга звучала на удивление грозно и уверенно, и я поймала себя на мысли, что упустила тот момент, когда мы поменялись ролями.
– Даже если я позвоню сейчас ему, стану объяснять, это будет выглядеть как оправдание. Оправдываться – значит, признать свою вину. А я ни в чём не виновата! – пыталась я объяснить свою позицию.
– Не надо объяснять или оправдываться. Ничего лишнего. Просто скажи, что он тебе нравится. А ещё лучше – скажи, что любишь его!
– И многим парням ты первая в любви призналась? – грустно усмехнувшись, спросила я.
– Обо мне потом поговорим. – Тата отмахнулась от моего вопроса и подтолкнула ко мне телефон.
Тот, словно радуясь, что про него наконец вспомнили, наполнил кухню трелью стандартного рингтона. Я быстро схватила гаджет, чтобы выключить звук и не потревожить дневной сон самого младшего Калинина, но, увидев имя на экране, решила пойти на радикальные меры и выключила телефон полностью:
– Зиберт, чтоб тебя…
– С этим бы тоже надо поговорить…
– С ним – бесполезно. Пробовала, и не один раз.
Зато с Татой в этот день мы наговорились вволю. Не замечая времени, выпив несколько заварников её чудодейственного напитка, болтали обо всём и ни о чём. Через пару часов заспанный Егорка, не спрашивая ни у кого разрешения, забрался ко мне на колени и устроил свою белобрысую голову у меня на плече. Он был такой тёплый, источал нежный запах присыпки и молока, что я, не удержавшись, зарылась лицом в его кудряшки. Зажмурилась, борясь с накатившими слезами, потому что запах чистоты и детства каким-то неведомым образом трансформировался в мужской, что-то терпко-древесное, лёгкое, самурайское.
Меня собирались оставить на ужин, но я настояла на том, что уже пора уходить, да и есть особо не хотелось. А пора, судя по темноте, обрушившейся на меня, когда я вышла из подъезда Калининых, было давно. Вместе с запахом жухлых, начинающих гнить листьев, сырости и мокрой земли на меня накатило одиночество, сожаление, давящая тяжесть в голове. Без присутствия подруги я снова стала растерянной, поникшей. Как можно так радикально измениться в одну секунду? Где мои уверенность и стойкость? Где моё вечное стремление преодолевать трудности с высоко поднятой головой? Но не было сил и понимания, что и как надо сделать, чтобы изменить ситуацию. Всегда поражалась истеричкам, закатывающим концерты по факту душевных терзаний. Так вот тебе, высокомерная Ксения, мастер-класс с полным погружением. Как говорится, не зарекайся.
Я брела через дворы, еле поднимая ноги, скользя равнодушным взглядом по редким встречным прохожим. И вдруг глаза зацепились за ярко мигающую зелёным цветом вывеску салона-парикмахерской «Бигуди». Появилось стойкое ощущение необходимого действия, и я с силой дёрнула на себя стеклянную дверь.
– Добрый вечер.
Из-за стойки администратора с улыбкой поднялся мужчина слегка за тридцать, с супермега-крутой стрижкой-укладкой, с ухоженными бровями и бородой, в чёрной футболке и фартуке с зелёной нашивкой, повторяющей вывеску на фасаде. Я спустила рюкзак с плеча на пол, устроила на вешалку куртку и шапку и плюхнулась в ближайшее кресло.
– Что делать будем? – закутывая меня в чёрную непрозрачную хламиду, спросил парикмахер. Правда, к его внешнему виду больше подходило куафёр[9].
– Стричь.
– Кончики?
– Вот так, – пальцами, как ножницами, я отмерила бо́льшую часть длины своих волос.
Из учтивого мужчина стал серьёзным. По отражению моего лица в зеркале, на котором явно были видны опухшие и покрасневшие глаза, он, видимо, пытался определить степень спонтанности решения клиента.
– Режьте! – твёрже, почти приказывая, повторила я, выдержав его изучающий взгляд. – Иначе мне придётся сделать это дома самостоятельно.
Тот нахмурился, огладил ладонью мои волосы по длине, собрал их в хвост, сделал два холостых «чика» ножницами в воздухе, а третьим прошёлся по волосам. Моя голова в облегчении дёрнулась вперёд. Как ни странно, это действительно мгновенно помогло, ведь не зря же у многих народов принято стричься с горя или в болезни, чтобы убрать накопившийся негатив. Я с интересом рассматривала себя новую в зеркале, пока мастер придавал моей стрижке законченный вид.
– Удлинённый боб, – объяснял он, всем своим видом показывая, что всё-таки не согласен с моим решением. Заканчивая с укладкой, мастер старался вытянуть кончики расчёской хотя бы до плеч.
– Мне нравится, – заверила я, вертя головой. Даже блеск в глазах появился.
Я расплатилась, оделась, когда куафёр протянул мне какой-то пакет:
– Сдача. На память. Чтоб, когда в следующий раз на пути попадётся козёл, ты понимала, какие могут быть последствия, и вовремя его послала.
В пакете лежали перевязанные тонкой красной резинкой мои обрезанные волосы. Либо он мысли читать мог, либо был очень тонким психологом. Нет, он мне однозначно понравился, даже улыбку из меня смог выдавить:
– Теперь буду стричься только у вас!
– Только не со зла! – Он в шутку погрозил мне пальцем. – Но, должен признать, стрижка тебе идёт.
Так и дошагала я до собственной квартиры с пакетом на вытянутой руке, потому что просто не знала, что делать с этим мёртвым хвостом. Зато мысли прояснились, дышать стало легче, даже на душе немного потеплело.
– Ксения Сергеевна! Вы, часом, не офигели?! – Звуковая волна была настолько неожиданной, что я от страха вжалась спиной в стену коридора, а ключи со звоном выпали из моих рук.
Такой громкой и разъярённой я не видела мать никогда. Даже в самые тяжёлые моменты их с папой разрыва. Анна Керн была приверженцем теории, что криками проблему не решишь, а скандалы считала недостойным занятием. Это ж как я сумела её вывести из себя, что она решилась на такое?
– Ты вообще соображаешь, который сейчас час?! Где, мать твою, телефон?! Ты понимаешь, что я извелась вся?! А у меня даже номеров твоих друзей нет! Ни одного! Да! – Теперь она переключилась на свой телефон, который так вовремя зазвонил в её руке. – Выдохни, папаша, явилась твоя… Подожди секунду… – Мама, подозрительно сузив глаза, подошла ближе, сдёрнула с моей головы шапку и отшатнулась. – Серёжа, она волосы остригла… – Её голос вмиг поменял тональность и силу, став жалобным и очень высоким. – По уши…
– Не преувеличивай, – я зачем-то решила поправить её, – по плечи…
– Нет, ты слышишь, она ещё и оговаривается!.. Мало тебя отец… мало ты её, Серёжа, в детстве порол! – Это при условии, что меня вообще никогда пальцем не трогали. – Приезжай прямо сейчас. Приезжай и восстанови справедливость! – Голос мамы снова набирал силу.
– Мам, ну зачем… – мямлила я, подбирая слова для оправдания и извинений. – Вот я, посмотри, со мной всё хорошо. Даже не пьяная…
– «Даже не пьяная!» – Мама продублировала мою фразу с истерическим смешком. – Ты предлагаешь сказать тебе за это спасибо?!
Из её глаз в меня полетела новая порция молний, притом что сама она продолжала внимательно слушать папин голос в трубке. Уже бы на громкую связь поставила, что ли. Я всё ещё боялась пошевелиться, с опаской смотрела на эту маленькую грозную женщину. Та всё ещё внимала папиным речам, и по тому, каким размеренным становилось мамино дыхание, я поняла, что она медленно, но верно успокаивалась.
– Живи до завтра, – не удержалась она от угрозы, убирая телефон от уха. – Отец приедет, будем решать, что с тобой делать.
Я облегчённо вздохнула, радуясь, что могу наконец снять куртку, ибо спина уже взмокла от пота. Пакет в руке мешал, и я, не задумываясь, буркнув: «Подержи», засунула его в мамину руку. Та из любопытства заглянула в «презент», взвизгнула и откинула его от себя.
– Мам, ты чего? – Я метнулась вслед за пакетом, воспылав запоздалой жалостью к своему хвосту. – Это мои волосы.
– Иди ты на фиг! Думала, крысу дохлую мне подсунула.
Я рассмеялась и обняла её. Она с силой обняла меня в ответ:
– Я так перепугалась.
– Мам, прости, я не специально, – проговорила я куда-то в мамину макушку и поцеловала туда же.
Я хотела сказать что-то ещё, но мамин телефон снова ожил. Она не успела ответить, потому что я, увидев на экране имя, выхватила его из маминых рук:
– Если ты ещё раз позвонишь мне или моей матери, я всё расскажу отцу! Зиберт, ты понял? Можешь расценивать это как угрозу.
Сбросила вызов, не дожидаясь ответа, и снова вернулась в мамины объятия.