Октябрь
Знаете, в чём трагизм сказки «По щучьему велению»? Драма начинается, когда Емелю одолевают сомнения: действительно его Несмеяна любит или это щука постаралась?
В тот вечер я готов был убить Ксению. Для меня и так было нелегко привести девушку в дом, знакомить с родителями. Но то, что Керн вытворяла… Эти взгляды, жесты, разговоры… Наверное, в аду температура была ниже, чем жар, что полыхал внутри меня. Когда она провела пальцем по моим губам… Во мне всё узлом завязалось. Как я умудрился стать таким… зависимым от неё? Моя девушка была верна себе до конца: взгляд не отводила, хотя я заметил, что она засмущалась, слышал участившийся ритм её пульса, как свой собственный. А меня терзали сомнения: делала она это всё потому, что хотела, или потому, что так нужно? Теперь я желал одного: всё, что Ксения говорит, делает, должно быть искренним, идти от сердца, а не по пунктам договора. Но она продолжала вести себя как прежде, разве что более дружелюбно, не переходя границу личного, которую она так категорично прочертила между нами.
Единственный раз, когда я услышал от Ксении по отношению к себе фразу «Это мой парень» (и ведь так убедительно сказала!), случился в день знакомства моего кулака с холёной физиономией этого Фила. Рыжий точно одним ударом не отделался бы, но Ксения повисла на моей руке, смотрела мне в глаза так умоляюще… Я был бы рад, если бы она тем самым меня спасала от импульсивного и неразумного проступка, но, как потом оказалось, его защищала. Друг детства всё-таки. Чёрт, психанул я тогда неслабо, разругались мы в хлам. Только я не мог вынести, слушая, как она распинается про этого рыжего. Гордости нам с Ксенией было не занимать, потому игнорировали мы друг друга по максимуму, упорно делая вид перед остальными, что всё нормально. А ещё я понял, что мне тяжело совладать с ревностью, если это касается Ксении.
Зачем я только повёлся на уговоры Калининой и пошёл на это выступление? Если до этого у меня ещё оставалась надежда на наше примирение с Керн, то теперь всё было кончено. Я видел их, мою Ксению и этого Зиберта. Видел, как она улыбалась подаренным им цветам, как смотрела на рыжего, словно глазам своим не верила. А я, как осёл, припёрся с температурой, думал, ей будет приятно. Чёрта с два! Мне надоело быть мучеником, играть непонятную роль в этом спектакле. И уже слабо верилось, что Керн затеяла это для мамы, скорее всего, она просто решила таким образом «разогреть» своего друга, чтобы тот начал шевелиться. Она выбежала ко мне полуголая, глаза, как у собачонки. Думала, я так легко поведусь на уговоры? Только почему у меня защемило сердце, когда услышал её «Давай поговорим»? Я понимал в тот момент одно: надо бежать отсюда. Иначе она победит: сдамся, останусь, буду верить всему, что Ксения скажет; начну биться за неё в кровь, даже если ей это не нужно.
Не помню, где меня носило, но домой я пришёл мокрый насквозь, стуча зубами от холода. Мать загнала в душ, причитая, что поезд скоро.
– Я не поеду, – категорично заявил я родителям, как только вышел из ванной.
– То есть как? – Отец с удивлением посмотрел на меня. – Билеты куплены. Тебя ждут.
– Не поеду. – Подтверждая слова делом, я прошёл к себе в комнату и лёг на кровать.
– Что-то случилось? – Мама всегда была намного проницательнее, чем папа.
– Мам, пожалуйста, – на меня навалились дикая усталость и головная боль, – мне нужно побыть одному. – И зачем-то добавил: – Мы с Ксенией поругались.
Она погладила меня по голове и, не сказав больше ни слова, вышла из комнаты. Не знаю, как мама умудрилась уговорить отца (хотя у меня снова поднялась температура), но я остался дома. Я честно пытался лечиться, пил таблетки, полоскал горло, но меня скрутило так, что я думал, не выживу. Голова болела, постоянно хотелось пить, но от слабости я даже встать с дивана не мог. А потом начался бред. Слышались какие-то голоса, становилось холодно, затем сразу жарко; кто-то звал по имени – я думал, что это была мама, сам ведь глаза не мог открыть, потому что даже неяркий свет грозил выжечь сетчатку; я пил что-то холодное, затем обжигающе-горячее…
Я выплывал из сна медленно, пытаясь сообразить, где нахожусь (комната вроде бы моя) и какой сейчас день (а вот это вопрос сложнее). Но когда сбоку от меня в кресле что-то начало шевелиться, я реально усомнился в своём психическом здоровье – осложнения после ангины разные бывают. Однако испытание мне досталось похлеще. Ксения Керн. В моей комнате, в моей футболке (и только!) спокойно рассказывала, что провела здесь ночь. Она даже завтрак мне приготовила, не смущаясь моего взгляда и не реагируя на присутствие, пыталась шутить и хорохориться. Я слушал её, а в голове вспышками всплывали сцены: Ксения снимает с меня футболку, скользит ладонью по моей груди; её рука на моих губах, она что-то шепчет мне…
– Мне есть за что извиняться? – встрепенулся я.
Мой вопрос явно выбил её из колеи. Ксения начала нервничать, прятать от меня глаза. Её смущение заводило, даже болезнь оказалась не в силах совладать с моим влечением к ней, с желанием узнать всю правду: что-то явно случилось между нами этой ночью. Но мама вернулась как нельзя вовремя.
Ксения ушла, не сказав ни слова. Меня поместили на карантин, и я снова остался один на один со своими мыслями. Первые два дня только ел, спал и принимал лекарства. К среде температура нормализовалась полностью, а я стал, как привидение, слоняться по квартире, и в каждом углу мне мерещилась Ксения: в зале она стояла на коленях перед диваном, на котором лежал я, в кухне – спиной ко мне варила суп, в коридоре – она прижималась к стене и просто смотрела, когда я шёл мимо. Мама утверждала, что я иду на поправку, но, судя по преследовавшим меня видениям, это было спорное утверждение. В четверг меня решил навестить отец.
– Ты долго над девочкой измываться будешь? – спросил он, усаживаясь в ногах на мою кровать.
– Ты о чём вообще? – не понял я.
– Я про Ксению. Или есть ещё варианты?
Я вздохнул, закрыл глаза и отвернулся к стене, показывая, что не настроен разговаривать с ним на эту тему.
– Она звонила вчера матери, спрашивала о тебе.
Между нами повисло молчание, но отец упрямо продолжал сидеть рядом. Меня уже начало напрягать его присутствие, когда он снова заговорил:
– Ты действительно такой дебил или прикидываешься? Или ты думаешь, она с тобой ночь провозилась только потому, что её твоя мать попросила?
Я резко повернулся к нему, собираясь сказать, что это лишь их догадки, у неё есть другой, но не успел, онемев от вдруг проснувшихся воспоминаний.
…Она расправляет на мне футболку, задерживает свою ладонь на груди, там, где быстро бьётся моё сердце, скользит взглядом вверх, по шее, к губам, ещё выше, пока наши глаза не встречаются. Отступает на шаг, готовая бежать, но я обнимаю её рукой за талию и тяну на себя:
– Ты мне снишься? – слышу я свой хриплый шёпот.
Лицо Ксении… Глаза Ксении… Губы Ксении становятся всё ближе. Я чувствую, как её сопротивление тает на глазах, хотя она продолжает слабо упираться руками в мою грудь, ещё чуть-чуть – и рухнет на меня всем телом. Со вздохом и явно нехотя Ксения накрывает своей ладонью мои приоткрытые губы:
– Вернёмся к поцелуям после того, как ты выздоровеешь…
Я сорвался с кровати, но отец поймал меня за руку у самой двери:
– Куда собрался? Ты на карантине.
– Пап, – я умоляюще смотрел отцу в глаза.
– Ты ещё заразный. Знаю тебя, первым делом целоваться полезешь, – усмехнулся он куда-то в бороду, – сам такой был. Лечись лучше!
Я согласился дотерпеть до субботы. Писать и звонить не мог – это казалось неподходящим, ничтожным в сравнении с моими переживаниями. Я мечтал видеть её глаза, когда скажу, как скучал.
Я кое-как дождался одиннадцати утра субботы и пошёл к Кернам. Мне открыла дверь её мать. Я слегка стушевался под её пристальным взглядом, от волнения у меня вспотели руки.
– Здравствуйте, тётя Аня. Ксения дома?
– Ты выздоровел?
– Да.
Я переминался с ноги на ногу, всё ещё стоя на пороге, пока Анна Александровна решала, что со мной делать.
– Сеня у себя в комнате, – сказала она, но ни на сантиметр не сдвинулась. – Я могу тебе доверять?
Я нервно сглотнул и кивнул, не понимая ещё, к чему она клонит.
– Дочь, я ушла! – крикнула тётя Аня куда-то себе за спину, напоследок снова кинула на меня внимательный взгляд и ушла, громко захлопнув за собой дверь.
Я разулся, снял куртку, стараясь дышать глубоко и спокойно. От понимания, что сейчас увижу её, все мысли разлетелись, зато из каких-то дальних уголков разума выползли липкий страх и сомнение. Чёрт, да что это со мной? Отрезая все ходы к отступлению, я резко открыл дверь в комнату Ксении. Сердце, пропустив удар, начало работать в усиленном режиме, отчего запульсировало всё тело. А всё из-за той, что стояла сейчас передо мной вся такая домашняя, манящая, красивая, пусть и немного взлохмаченная, в одной (снова моей!) футболке, которая висела на ней мешком, но чётко давала понять, что она без лифчика. Моё самообладание было на исходе. Я помнил про обещание, которое дал тёте Ане, но теперь не был уверен, что оно сможет меня остановить. А потом заиграла эта песня, точно самое искреннее признание, и блеск в широко распахнутых глазах Ксении уничтожил все мои сомнения. Я улыбнулся и сгрёб свою Сеню в охапку, понимая, что больше для счастья мне ничего не было нужно.
Спасибо за выбор нашего издательства! Поделитесь мнением о только что прочитанной книге.