еловеческое достоинство, научившиеся отличать пропаганду от реального положения дел, повидавшие, хоть одним глазком, иные порядки и начавшие мечтать, а нередко и публично заявлять требования, несовместимые с теми формами политической и хозяйственной жизни, которые утвердились в СССР до войны. Этот новый советский народ, победивший в небывало тяжкой войне и весьма существенно отличавшийся от довоенного благодаря приобретенному опыту, не без оснований был убежден, что в тяжелую годину оказал советской власти небезусловную поддержку, и ожидал выполнения прямо не проговоренных, но довольно ясно обозначенных во время войны условий: роспуска колхозов, прекращения репрессий и гонений на церковь, некоторой демократизации политического режима. Власти, поколебавшись, решили никакой либерализации не проводить, а победителей жестоко приструнить. Совместным действием репрессивной и пропагандистской машин народу не позволили осмыслить и свести многообразие военного опыта в единую картину, из которой следовали реформаторские выводы. На место народной памяти о войне была внедрена идеологема победы, достигнутой исключительно благодаря мудрому руководству партии и лично великого вождя. Победы, свидетельствующей о прочности и эффективности системы – «превосходстве советского строя».
Человеческий фактор «временных неудач»
Идеологема эта в сжатом виде заключена в стандартном названии параграфа советских школьных учебников: «Победа советского народа в Великой Отечественной войне». Очевидно, что настойчивое отделение отечественной войны от мировой имеет целью закамуфлировать то травматическое для советского исторического сознания обстоятельство, что во Вторую мировую войну СССР вступил 17 сентября 1939 г. в качестве фактического союзника гитлеровской Германии, с которой разделил Восточную Европу в полном соответствии с секретным протоколом заключенного 23 августа 1939 г. Договора о ненападении, вошедшего в историю под названием пакта Молотова – Риббентропа.
Но гораздо более существенно другое. Понятие «отечественная война» предполагает полное всенародное единодушие в противостоянии врагу, вторгшемуся на родную землю, и высокий боевой дух войска, бьющегося за правое дело. Советской идеологемой подразумевалось, что в этом смысле война сделалась отечественной непосредственно 22 июня 1941 г., когда войска вермахта пересекли советскую границу. Между тем обстоятельства катастрофического отступления Красной армии лета – осени 1941 г. позволяют утверждать, что и с народным единством, и с духом войска поначалу не все обстояло благополучно. А подлинно отечественной война стала существенно позже, при изменившемся составе «советского народа».
Советская официальная историография в объяснении причин «временных неудач» Красной армии в первый период войны твердо держалась тех пунктов, которые были намечены Сталиным – сначала в радиообращении 3 июля, а затем, 6 ноября 1941 г., в докладе на торжественном заседании Моссовета по случаю 24-й годовщины Октябрьской революции. Успехи вермахта объяснялись: 1) внезапностью вероломного нападения – немецкая армия была заблаговременно мобилизована и придвинута к рубежам СССР, который, твердо веруя в нерушимость договора о ненападении, жил мирной жизнью; 2) неравенством технического оснащения: «Наша авиация по качеству превосходит немецкую авиацию, а наши славные летчики покрыли себя славой бесстрашных бойцов. (Аплодисменты.) Но самолетов у нас пока еще меньше, чем у немцев. Наши танки по качеству превосходят немецкие танки, а наши славные танкисты и артиллеристы не раз обращали в бегство хваленые немецкие войска с их многочисленными танками. (Аплодисменты.) Но танков у нас все же в несколько раз меньше, чем у немцев. В этом секрет временных успехов немецкой армии».
Эти объяснения не выдерживают критики и рассыпаются при минимальном сопоставлении с источниками. Разумеется, сосредоточение трехмиллионной группировки вермахта у западных границ СССР не было тайной для советской разведки. Скрытая мобилизация и стратегическое развертывание РККА начались в апреле – мае 1941 г., задолго до немецкого вторжения. Штабы трех фронтов (в мирное время числившихся округами) – Северо-Западного, Западного и Юго-Западного – уже 19 июня 1941 г. получили приказ наркома обороны о выходе на полевые командные пункты, устроенные по приказу наркомата от 27 мая 1941 г.
Числом и качеством военной техники Красная армия нисколько не уступала вермахту. На 22 июня, по данным М. И. Мельтюхова, которые считаются наиболее достоверными, на советско-германской границе против 4364 танков, 42 601 полевых орудий и минометов, 4795 самолетов у Германии имелось советских 15 687 танков, 59 787 орудий и минометов, 10 743 самолета. Причем доля техники новейших образцов в Красной армии была нисколько не ниже, чем в вермахте и люфтваффе, и эта современная техника зачастую была гораздо совершеннее немецкой.
В последние 20 лет с легкой руки Виктора Суворова, автора популярных «ревизионистских» бестселлеров, широкое распространение получила легенда об «обезоруживающем ударе» люфтваффе, уничтожившем технику РККА в первые же дни войны. Однако с учетом рассредоточения войск на обширном театре военных действий, сколько-нибудь существенно ослабить советскую передовую группировку, насчитывавшую 198 стрелковых, 13 кавалерийских, 61 танковую, 31 моторизованную дивизии, 16 воздушно-десантных и 10 противотанковых бригад, при наличных тогда технических средствах было решительно невозможно. Для примера: крупное соединение советских ВВС, получившее задачу остановить наступление танковой группы Гейнца Гудериана на брянском направлении, совершив за один день, 3 сентября, 780 самолето-вылетов, «уничтожили около 30 танков, 16 орудий и до 60 автомашин с живой силой», что было признано большим успехом и отмечено особой поздравительной телеграммой Сталина. Всего же за шесть дней в этой операции летчики совершили 4 тыс. успешных самолето-вылетов, что не помешало группе Гудериана разбить войска Брянского и Юго-Западного фронтов и, пройдя с боями 300 км, завершить 17 сентября окружение «киевского котла». 26 июня против 3-й танковой группы вермахта было брошено сразу пять авиадивизий, которым удалось уничтожить 30 немецких танков, что также было воспринято как значительный успех, но на движении группы никак не отразилось. Нет ни малейших оснований считать действия немецкой авиации более эффективными. Даже во время Курской битвы три эскадры гораздо более совершенных, чем в 1941 г., немецких пикирующих бомбардировщиков считали невероятным успехом применения нового вооружения уничтожение 44 советских танков, 20 орудий и 50 автомашин за 946 боевых вылетов. По крайней мере те командиры РККА, которым не было нужды оправдываться и искать «объективные причины» разгрома вверенных им войск, столь убийственной эффективности не замечали. Например, в докладе оперативного отдела штаба 2-го стрелкового корпуса, две дивизии которого на несколько дней смогли приостановить немецкое наступление на подступах к Минску, отмечалось, что «потери от авиационных бомбардировок и пулеметного обстрела с воздуха, несмотря на низкие высоты и абсолютное господство авиации противника, оказались очень незначительными».
Да и советская авиация вовсе не была выведена из строя. За первые три месяца войны ВВС совершили 250 тыс. самолето-вылетов, атакуя наступающие танковые и моторизованные колонны противника и даже совершая бомбардировки его глубокого тыла. Тем не менее во всех без исключения популярных изданиях, посвященных началу войны, неизменно приводится чудовищная цифра – 800 советских самолетов были уничтожены на земле, не успев подняться в воздух. При детальном рассмотрении обнаруживается (но эти подробности в популярную литературу уже не попадают), что в абсолютном большинстве случаев противник получил достойный отпор (22 авиадивизии из 25 попавших под первый удар весьма успешно отразили налеты немецкой авиации на свои аэродромы), а потери техники были минимальными. «При малейшем организованном отпоре немцы атаку прекращают и уходят… в бой с нашими истребителями вступать избегают; при встрече организованного отпора уходят даже при количественном превосходстве на их стороне… на советские аэродромы, где базируются истребительные части, ведущие активные действия и давшие хотя бы раз отпор немецко-фашистской авиации, противник массовые налеты прекращал…» – докладывал Ставке 10 июля 1941 г. командующий авиацией Западного фронта. Две трети потерь «на земле» приходятся на три авиадивизии Западного фронта, у которых таким образом было уничтожено «654 самолета, что составило 80 % от первоначального числа самолетов в этих дивизиях». Ключевые слова в предшествующей цитате – «организованный отпор». При углублении в источники обнаруживается, что самолеты трех авиасоединений были просто брошены сбежавшими «сталинскими соколами». На второй день войны командиры этих дивизий с частью летчиков были обнаружены самовольно «перебазировавшимися» в районы Брянска и Орши, за 500–800 км от линии фронта. Очевидно, что такое «перебазирование» означало бегство.
То же самое творилось и на земле. Немцы практически не заметили существования только что отстроенного по последнему слову военной науки Брестского укрепрайона, лежащего прямо на пути танковой группы Гейнца Гудериана. Сражались некоторые доты – все они были капитально вооружены не только спаренными пулеметами, но и орудиями. Например, 3-я рота 17-го пулеметного батальона удерживала четыре дота Брестского УРа на берегу Буга у местечка Семятыче до 30 июня. Но подвиг этот был стратегически бесплодным – укрепрайон как целое уже не существовал, поскольку «командир Брестского укрепрайона генерал-майор Пузырев с частью подразделений… в первый же день отошел на Бельск (40 км от границы), а затем далее на восток».
Советские военные историки в монографии «1941 год – уроки и выводы» определяют картину отступления Северо-Западного фронта как типичную: «…последствия первых ударов противника оказались для войск Северо-Западного фронта катастрофическими. Войска армий прикрытия начали беспорядочный отход… Потеряв управление, командование фронта не смогло принять решительных мер по восстановлению положения и предотвращению отхода…» Потеря управления вовсе не была вызвана отсутствием средств связи. Связь технически была обеспечена отлично: помимо множества телефонных аппаратов и кабелей, три радиостанции имелись в каждом стрелковом полку при штабе и по пять радиостанций было в каждом батальоне.