И несмотря на эту выдающуюся техническую оснащенность, Красная армия в беспорядке отступала. Задача, поставленная перед вермахтом по плану «Барбаросса» – «основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клиньев», – была выполнена уже к середине июля 1941 г.
Приходится заключить, что разгром Красной армии летом – осенью 1941 г. имел не военно-стратегические или технологические, а «организационно-психологические» причины или, попросту говоря, был вызван неготовностью к войне Красной армии и советского общества. Той армии и того общества, которые были созданы в 1930–1940-е сталинским террором.
Неготовность общества была вызвана двумя важными обстоятельствами. Во-первых, страна отнюдь не была идейно однородна. Организованное вооруженное сопротивление коммунистической власти после революции было подавлено действительно сравнительно быстро (последние «банды басмачей» в Туркмении были рассеяны в 1932-м). Коллективизация – «вторая гражданская война в деревне» – и репрессии 1930–1940 гг. деморализовали наиболее многочисленные дореволюционные социальные группы, носителей традиционной морали, и заставили умолкнуть общественное мнение в его общепринятом смысле. Общество лишилось не только инструментов автономного действия (партии, профсоюзы), но и органов выработки независимого суждения (пресса, университеты, церковь). Страна затихла. Но это гробовое молчание вовсе не означало единомыслия. Многие граждане СССР не считали советский строй сообразным человеческим и божьим установлениям, не верили в его долговременность и с нетерпением ожидали его краха в результате какого-то неожиданного катаклизма. Особенно много было таких людей среди старших возрастных групп, заставших в сознательном возрасте порядки «думской монархии».
Во-вторых, советские люди были совершенно дезориентированы в отношении процессов, происходящих в фашистской Германии. После августа 1939 г. на территории СССР была прекращена всякая публичная антифашистская пропаганда. Более того, по личному указанию Сталина, «в связи с новой международной обстановкой» Главрепертком прослушал 13 220 допущенных прежде произведений, так или иначе затрагивающих образ Германии, из которых 4200 не разрешил исполнять и показывать, так как в них были обнаружены антифашистские мотивы. Из советских газет совершенно исчезли упоминания о германских коммунистах и антифашистской борьбе социалистов Европы, занимавшие в 1933–1938 гг. значительное место. Германия, прежде изображавшаяся страной острых социальных противоречий, ведущей агрессивную внешнюю политику, сделалась образцом успешного социального и промышленного развития.
Зримо рос товарооборот: если в 1939-м он составлял 61 млн марок (0,6 % от всего внешнеторгового оборота Германии), то за 1940 г. возрос в десять раз и достиг 607 млн марок. Из СССР в Германию поставлялось продовольствие, горючее, стратегическое сырье для военной промышленности. В обмен из Германии везли станки и оборудование. Стратегические партнеры консультировались по всем европейским проблемам. По приказу из Москвы все партии, входившие в Коминтерн, должны были отказаться от принятой на недавнем конгрессе тактики и прекратить строительство антифашистских народных фронтов. В официальных заявлениях советского МИДа гитлеровский режим стал представляться миротворцем, а Англия и Франция – разжигателями войны.
Сотрудничество СССР и Германии представлялось отнюдь не тактическим маневром, а, напротив, долговременной стратегией. В декабре 1939 г. в телеграмме Иоахиму Риббентропу в ответ на поздравление с 60-летием Иосиф Сталин подчеркивал, что «дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной». 1 августа 1940 г. на сессии Верховного Совета СССР нарком иностранных дел Вячеслав Молотов разъяснял, что «в основе сложившихся добрососедских и дружественных советско-германских отношений лежат не случайные соображения конъюнктурного характера, а коренные государственные интересы как СССР, так и Германии».
О сложностях и противоречиях в отношениях Германии и СССР открыто не говорилось, но они усиливались. Осенью 1940 г. Молотов сообщил Риббентропу о готовности СССР уже и формально примкнуть к державам «оси» при условии, что к южному «центру притяжения советских интересов» наряду с Болгарией и черноморскими проливами будут отнесены Иран, Индия, Восточная Турция и Ирак. Гитлер был категорически не согласен, а германский МИД отделывался отписками в том смысле, что ответ согласуется с остальными участниками пакта и вот-вот поступит. Но это была уже оттяжка времени. В декабре 1940 г. Гитлер утвердил план «Барбаросса», назначив нападение на СССР на май 1941-го. В Москве разрабатывались аналогичные планы против Германии. Историки продолжают спорить, были ли эти планы наступательными или оборонительными. Но план разгрома Германии «мощным ударом, на чужой территории, малой кровью» обсуждался. В составленных в мае 1941-го Генеральным штабом под руководством Георгия Жукова «Соображениях по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками» говорилось: «Считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск». Гражданам об этих планах ничего не сообщалось. Более того, в «Правде» от 14 июня 1941 г. было опубликовано сообщение ТАСС, отрицающее возможность нападения Германии на Советский Союз.
В результате в начальный период войны весьма значительная часть как военнослужащих, так и гражданского населения оказалась не готова решительно противостоять врагу. Тем более что в первое время военные действия разворачивались на тех территориях, которые уже находились под германской оккупацией в 1915–1918 гг. и где хорошо помнили «культурного немца», быстро восстановившего элементарный порядок быта, весьма выгодно отличавшегося от позднейшего советского. О том, что теперь войной на СССР идет совершенно «другой немец», подозревали очень немногие. Следствием тайных надежд на освобождение от большевистского режима с помощью немцев, о которых господствовали несообразные представления в первый период войны, были и огромные безвозвратные потери Красной армии пленными и дезертирами, так и весьма широкая готовность гражданского населения к сотрудничеству с врагом.
Дезертировали целые части. Типичную картину рисует в докладе Ставке 17 июля 1941 г. начальник Управления политпропаганды Юго-Западного фронта А. И. Михайлов: «…в частях фронта было много случаев панического бегства с поля боя отдельных военнослужащих, групп, подразделений. Паника нередко переносилась шкурниками и трусами в другие части, дезориентируя вышестоящие штабы о действительном положении вещей на фронте, о боевом и численном составе и о своих потерях. Исключительно велико число дезертиров. Только в одном 6-м стрелковом корпусе за первые 10 дней войны задержано дезертиров и возвращено на фронт 5000 человек… По неполным данным, заградотрядами задержано за период войны около 54 000 человек, потерявших свои части и отставших от них, в том числе 1300 человек начсостава…» Схожая картина наблюдалось и на других фронтах.
Всего же до конца 1941 г., по подсчетам современных историков, в немецкий плен сдалось 3,8 млн бойцов и командиров Красной армии (в том числе 63 генерала), 1,5 млн дезертировали (подсчет произведен Марком Солониным на основании официальной статистики Генштаба, представленной в сводном отчете «Россия и СССР в войнах xx века. Потери вооруженных сил» под редакцией генерал-полковника Г. Ф. Кривошеева). Именно эти «безвозвратные потери» были в 1941 г. самыми многочисленными. Санитарные потери – больные и раненые, которые хотя бы теоретически могли вернуться в строй, – составляли в этот период 22 %. В мотивированной и дееспособной армии по мировому опыту войн xx столетия нормой считаются санитарные потери порядка 75 %. Но к этой норме Красная армия приблизится лишь к концу 1942 г. (всего же за год они составляли 67,25 %, а затем до конца войны колебались в диапазоне 75–79 %).
Летом 1941 г. многие советские граждане ощущали себя перед тяжким выбором: бороться с немцем, защищая не только родину, но и ненавистную власть, или попытаться вместе с немцем скинуть большевистский режим. Крайние позиции твердо и сразу заняли лишь незначительные меньшинства. Дезориентированное большинство колебалось, ставя себе единственную цель – выжить.
Об удельном весе решительных сторонников той и другой позиции дает некоторое, хотя и очень приблизительное представление соотношение численности советских партизан и коллаборационистов, действовавших на стороне Германии с оружием в руках. Общая статистика по всей стране до сих пор неизвестна, но подсчитанные результаты по Ленинградской области (включавшей тогда и нынешнюю Новгородскую), видимо, типичны для великорусских областей. В партизанском движении на этой территории участвовало 2,5 тыс. человек, а после ее освобождения было репрессировано НКВД как активные пособники гитлеровцев 3 тыс.
Несмотря на усиленные призывы, в том числе в речах самого Иосифа Сталина, «создавать партизанские отряды, конные и пешие», по заключению безусловно заслуживающего в этом случае доверия историка, а во время войны партизана-диверсанта И. Г. Старинова, «именно органы и войска НКВД сыграли ведущую роль в развертывании партизанского движения, создании отрядов и диверсионных групп на первом этапе, т. е. до мая 1942 г.» Большинство партизанских отрядов, созданных в Белоруссии к сентябрю 1941 г., «полностью формировались из сотрудников НКВД и милиции, без привлечения местных жителей, связь с партийно-советским активом не была установлена… в дальнейшем, в процессе создания обкомами партии партизанских отрядов из числа местного партийно-советского актива, их руководящее ядро по-прежнему составляли оперативные сотрудники НКВД… В конце 1941-го и в начале 1942 г. продолжалось создание и заброска партизанских формирований… основой для формирования партизанских отрядов по-прежнему являлись бойцы истребительных батальонов, оперативные работники НКВД и милиции, агентура органов госбезопасности… Совершенно четко была определена подчиненность: органы НКВД ведали организацией и руководили деятельностью партизанских отрядов, лишь информируя о состоянии этой работы первого секретаря обкома… Общая картина такова. На февраль 1942 г. органы НКВД совместно с партийными органами подготовили и перебросили в тыл врага 1798 партизанских отрядов и 1533 диверсионных группы, общей численностью 77 939 человек. Если исходить из того, что в 1941 г. общее число партизан на оккупированной территории составило около 90 тыс. человек, а число партизанских отрядов – 2 тысячи, то получается, что 90 % было подготовлено органами НКВД. Они же и руководили ими». Причем успех этих партизанских отрядов был невелик, а жизнь непродолжительной: «УНКВД по Ленинградской области направило в тыл противника 287 отрядов общей численностью 11 733 человека. К 7 февраля 1942 г. из них осталось всего 60 отрядов численностью 1965 человек, т. е. около 17 %… На Украине органы госбезопасности оставили в тылу врага и перебросили туда 778 партизанских отрядов и 622 диверсионные группы общей численностью 28 753 человек. Однако по состоянию на 25 августа 1942 г….действующими значились только 22 отряда, насчитывающие 3310 человек. Следовательно, за 12 месяцев войны уцелели менее 3 % партизанских отрядов и групп из числа заброшенных в тыл врага в 1941 году… не лучше обстояло дело в Белоруссии… К январю 1942 г. из 437 групп и отрядов, которые были заброшены в тыл противника, прекратили свое существование 412, или 95 %… В первую же военную зиму почти все крупные формирования, нас