Поражение Новгорода в 1456 г. стало поворотным моментом в его отношениях с Москвой. Но, кажется, тогда бояре этого не поняли. Они «сдали» Василию жену и детей Шемяки, как тремя годами ранее его самого, выплатили огромную контрибуцию и успокоились. В 1478-м сын Василия ii без особой борьбы ликвидировал новгородскую независимость. В 1485 г. настала очередь Твери, столь же напрасно полагавшейся на союз с Литвой и помогавшей Москве в войне с Новгородом.
Наконец, был еще один, никем не планируемый результат многолетней усобицы. Как полагается во время гражданской войны, великие и удельные князья «и воевали, и грабили, и полон имали», людей «безчислено пожигали», «в воду пометали», «иным очи выжигали, а иных младенцев, на кол сажая, умертвляли». Татары продолжали опустошительные набеги «до самого рубежа Тверского». Жителей разоренных городов и сел пугали «лютая зима», «великий мор», частые неурожаи: «Мнозе от глада падающе умираху, дети пред родители своими, отцы и матери пред детьми своими; и много разидошася: инии в Литву, а инии в Латиньство, инеи же бесерменом и жидом ис хлеба даяхуся [то есть продавали себя в холопство] гостем».
В этих испытаниях потихоньку исчезли городские вечевые собрания. Судя по междукняжеским договорам, князья имели право посылать своих наместников в города, чтобы «очищать холопов наших и сельчан», то есть возвращать ушедших в город подданных. Этим русские «посады» отличались от развитых центров Западной Европы, где «городской воздух делает свободным»: по прошествии года и одного дня проживания в городе человека нельзя было вернуть в зависимость от прежнего владельца. Последующее «собирание земель» в одном Московском государстве завершило этот процесс, уничтожило почву, на которой могли действовать вечевые институты. Как писал А. А. Зимин, «градус несвободы повысился». И все же в конце xv – первой половине xvi в. самодержавие не могло существовать без «земства» и местного самоуправления – у него еще не было армии солдат и чиновников. Самодержавно-крепостнический путь развития еще не был предопределен.
Борисов Н. С. Иван Калита. М., 1995.
Зимин А. А. Витязь на распутье: феодальная война в России xv в. М., 1991.
Кривошеев Ю. В. Русь и монголы: Исследования по истории Северо-Восточной Руси xii – xiv вв. СПб., 1999.
Лурье Я. С. Две истории Руси xv века. СПб., 1994.
Пашуто В. Т. Голодные годы в Древней Руси // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1962. Минск, 1964.
1564. Опричнина против земщины
Ввоскресенье 3 декабря 1564 г. Москва застыла в недоумении. Царь по обычаю уезжал в Коломенское праздновать Николин день. Но на сей раз царский «подъем» был совершенно необычен. Царь забирал с собою не только «святость» – иконы и церковную утварь, но и всю свою казну и даже объемистую «либерею» (библиотеку). Избранные бояре, ближние дворяне и приказные получили распоряжение следовать за государем с женами и детьми. Сопровождать гигантский царский поезд из двух сотен подвод должна была отборная дворянская конница «со всем служебным нарядом». Ясно было, что «богомолье» предстоит из ряда вон выходящее. Царь что-то затевал, но даже маршрут поездки держался в сугубой тайне.
Объяснение появилось ровно через месяц. 3 января 1565 г. из Александровской слободы, где обосновался государь, пришло его послание митрополиту Афанасию, немедленно оглашенное на импровизированном Земском соборе. Свой отъезд царь объяснял «гневом» на «государевых богомольцев» – церковных иерархов, а также бояр, детей боярских и всех приказных людей. Царь подробно «исчислял» «измены боярские и воеводские и всяких приказных людей». Бояре и воеводы, если верить царю, растаскивали казну и присваивали государевы земли, а оборонять страну от крымских татар, Литвы и «немец» вовсе не желали. Вина церковных иерархов состояла в том, что они заступались за тех неугодных царю слуг, которых он хотел «понаказать». В завершение послания царь объявлял, что «не хотя их многих изменных дел терпеть, оставил свое государство» и поехал поселиться, где «его, государя, Бог наставит». Одновременно в особой грамоте торгово-ремесленному люду столицы Иван iv писал «чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет».
В совокупности послания Ивана составляли очевидный единый ультиматум. Городская чернь натравливалась на верхи общества и после оглашения царского послания выразила полную готовность собственноручно царских «изменников» истребить. Условия ультиматума были немедленно приняты. В тот же день митрополит Афанасий послал в слободу депутацию с соборным приговором, предлагающим царю править страной «как ему, государю, годно».
5 января царь принял в слободе московскую депутацию, сообщил ей о милостивом согласии вернуться к управлению государством, но на особых условиях, а именно «учинить ему на своем государстве себе опричнину». Опричное (особое, личное царское) войско послужило инструментом установления неограниченного самовластия. Путь построения сословно-представительной монархии, начатый реформами предшествующего десятилетия, был отвергнут.
Земское строение
21 июня 1547 г. в Москве случился страшный пожар, какого прежде не бывало. Загорелось на Арбате в церкви Вознесения, при сильном ветре занялся весь западный посад до Москвы-реки, потом огонь перекинулся на Кремль и Китай-город, а там и на большой посад вдоль Покровки. Унять огонь не было никакой возможности. Выгорело пол-Москвы, погибших насчитали более 1,5 тыс. В Кремле задыхались от дыма. Царю ничего не оставалось, как бежать в село Воробьево.
26 июня в Кремле на площади у Успенского собора бояре опрашивали рядовых горожан – «черных людей» – о причинах несчастья. В толпе поднялся крик, что город подожгли Глинские. Будто бы княгиня Анна Глинская «со своими детьми волховала, вынимала сердца человеческие, да клала в воду, да тою водою, ездя по Москве, кропила, оттого Москва и выгорела». Среди бояр, наряженных вести следствие, стоял на площади и князь Юрий Глинский. Почуяв недоброе, он бросился спасаться в собор, толпа кинулась за ним, выволокла из собора и побила камнями на площади. Труп его бросили вне Кремля на торжище, где казнили преступников. Народ начал громить дворы Глинских, перебил их слуг, а заодно досталось и многим государевым дворянам, некоторые из них, впрочем, сами участвовали в погроме. На третий день толпа, собранная городским палачом, пришла в царскую загородную резиденцию. Ближним боярам с трудом удалось успокоить ее, убедив, что Глинских в Воробьеве нет. Через день мятеж в городе улегся.
Никаких требований, никакой программы, кроме истребления Глинских, бунтовщики не выдвигали, отчего современные историки-социологи называют июньское восстание в Москве «примитивным бунтом». Но примитивный бунт не был бессмысленным. Пало правительство Глинских, а с ним вместе окончилась эпоха «боярского правления». В годы малолетства Ивана iv, особенно после кончины в 1538 г. матери царя Елены Глинской, реальная власть неоднократно переходила от одного боярского клана к другому: в 1539-м Бельские свергли Шуйских, в 1542-м Шуйские – Бельских, в 1544-м близ царя утвердились Глинские. Временщики стремились не упустить момент и извлечь для себя как можно больше выгод, растаскивали казну, обзаводились вотчинами… Вовлекая великого князя в свои склоки, фавориты Ивана баловали, потакали всем его капризам, и он стал предаваться диким и неистовым «потехам». В двенадцать лет он развлекался, сбрасывая с колоколен кошек и собак, с четырнадцати начал «человеков ураняти».
Самовластное хозяйничанье соперничающих боярских кланов больно отражалось на рядовых обывателях. Вся система государственной администрации, созданная в правление Ивана iii и Василия iii, опиралась на местнический принцип организации служилого сословия. Служебное старшинство боярина определялось его «местом» в собственном роде и «местом» его рода среди других родов. Дети, племянники и внуки одного боярина должны были находиться на службе в таком взаимоотношении с потомками другого, в котором когда-то служили их предки. «Отеческая честь» зависела от происхождения, но ее необходимо было поддерживать службой. Поэтому бегство с поля боя или отъезд в Литву одного представителя семьи могли привести весь род к царской опале и «закосненью», то есть род оказывался на задворках местнической иерархии. Честь рода определялась прецедентами, поэтому нельзя было пропустить «невместное» назначение, от этого была «поруха» всему роду. Нередко бывали случаи, когда назначенный в поход боярин отказывался выступать под командой менее «честного» воеводы. Верховным судьей в местнических спорах был сам государь, который до известных пределов мог «высить» род своим благоволением. Когда наверху властной пирамиды оказывался слабый, малолетний великий князь, административная система начинала давать сбой. К 1547 г. административная и военная организация страны в результате олигархических склок была сильно расшатана. Власть не могла даже обеспечить надежной защиты от набегов своевольных татарских мурз. По сообщению иностранного путешественника, в одном только 1551 г. в Казани продавалось на невольничьем рынке до 100 тыс. пленников из Московии (все население страны, по расчетам демографов, не превышало тогда 6 млн человек). Московский бунт, а подобные мятежи происходили и в других городах, ясно показал, что требовалось немедленное и энергичное «устроение» Московского государства.
В понятиях того времени настроения, царившие в Москве после июньского пожара и бунта, описывались как всеобщее «покаяние». Необходимо иметь в виду, что покаяние означало не только христианское таинство, но и отказ от прежней, дурной, греховной жизни и сознательный переход к лучшей, праведной. В этом смысле следует понимать сообщение Степенной книги о том, что сам «благочестивый царь» и «вельможи его до простых людей все сокрушенным сердцем… греховные дела возненавидев», «умилились и на покаяние уклонились».