Крестьянин мог «укрепить» за собой полевые участки в том виде, в каком ими пользовался (иногда число этих «полос» в разных полях доходило до сотни), или с согласия общины свести все эти полосы в один участок – «отруб». Если крестьянин выходил на «хутор», то есть переносил на отруб усадебные постройки, он мог претендовать на дополнительную прирезку земли в размере оставляемой в деревне усадьбы. Для укрепления «полос» достаточно было получить разрешение простого большинства сельского схода, а для создания отруба или хутора – согласие двух третей крестьянского схода. Однако произвол общины был исключен. Если «сельское общество» по каким-либо причинам отказывалось в течение месяца со дня подачи заявления «выделенца» составить «приговор» с описанием укрепляемых участков, «выдел» оформлялся постановлением земского начальника.
Правительство всячески содействовало образованию хуторов, хуторянам, в частности, выдавались на особо льготных условиях ссуды Крестьянского банка. Предпочтение, отдаваемое хуторскому хозяйству, объяснялось не только тем, что при этом формировался слой крестьян, владевших участками, в наибольшей степени отвечающих требованиям рационального хозяйствования. Вторая цель правительства состояла в том, чтобы разрушить компактное и спаянное деревенское сообщество, ибо, как писал Столыпин, «дикая, полуголодная деревня, не привыкшая уважать ни свою, ни чужую собственность, не боящаяся, действуя миром, никакой ответственности, всегда будет представлять собой горючий материал, готовый вспыхнуть по каждому поводу».
Энергичные землеустроительные работы начались уже в январе 1907 г. (к 1911 г. землеустройством было занято уже более 5 тыс. казенных землемеров). Но только 14 июля 1910 г. был принят Государственной думой закон, утвердивший основные положения указа 9 ноября 1906 г. и несколько даже упростивший порядок выхода крестьян из общин.
В доказательство успешного хода столыпинской реформы обычно приводят статистические данные. Если судить по отчетам Главного управления землеустройства и земледелия, во главе которого стоял ближайший единомышленник Столыпина А. В. Кривошеин, то реформа действительно продвигалась успешно. С 1907 по 1915 г. 3 млн 373 тыс. домохозяев (36,7 % от их общего числа) подали заявления о выходе из общины. Из них 2 млн 478 тыс. домохозяев (26,9 %) формально укрепили землю в личную собственность. Из земельного запаса Крестьянского банка в 1906–1915 гг. было продано крестьянам 3,7 млн десятин земли, на которых к 1915 г. было образовано 7,7 тыс. хуторов и 14,3 тыс. отрубов. Из Европейской России за Урал переселилось 3 млн крестьян, по большей части малоземельных бедняков.
Реальность, скрывающаяся за этими цифрами, сложнее и гораздо в меньшей степени позволяет говорить об успехе. Достоверность самой этой статистики вызывает большие сомнения. Специальным циркуляром Министерства внутренних дел служащим было объявлено, что «оценка их служебной деятельности» и продвижение по службе будут поставлены в зависимость от успеха реформы. Чиновники старались как могли. Выборочные проверки, проведенные министерством в нескольких губерниях, выявили до 10 % приписок. Но даже реально выделившиеся не образовали чаемого «крепкого» крестьянства. Само Главное управление земледелия вынуждено было признавать, что «хутора, выделенные из общинных земель, во многих случаях маломерные и слабые». Новгородский агроном Анатолий Клопов, получивший право писать о положении дел в стране лично государю, в ноябре 1909 г. так описывал положение хуторян в центрально-черноземных губерниях: «…семьи из 10 человек, сидящие на клочке в 2–5–6 десятин земли, затратившие последние гроши, добытые путем займа, на перенос своих хат, живущие впроголодь на покупном хлебе уже теперь после обильного урожая… Доходов впереди никаких, и остаются неудовлетворенными… самые элементарные нужды. Многие сидят без воды, так как лужи, из которых они черпали воду, замерзли, на устройство же колодцев нет средств». Хутора, созданные на покупных землях, в частности на землях Крестьянского банка, были крупнее и крепче. Но и среди них около четверти были фиктивными (администрация банка предпочитала именовать их временно «не обустроенными»), владельцам не хватало средств, и они не торопились покидать деревню, а на хуторской земле ставилась «скверная хижина» и «намек на будущие постройки».
Структурные реформы обходятся дорого, но Столыпин, кажется, этого не понимал. На вооружения Россия потратила в 1907–1913 гг. 4,36 млрд рублей; на поддержку поместного дворянства – 987 млн, а на важнейшую аграрную реформу отпустили всего 56,6 млн. Несостоявшийся фермер, разоренный «отрубник», обозленный нищий переселенец стали наглядными «агитаторами» против реформы.
Экономический эффект столыпинской аграрной реформы был скромным, во всяком случае, в науке на этот счет продолжается полемика. К 1917 г. до 80 % крестьянских земель продолжали оставаться в чересполосном состоянии и обрабатывались по архаической трехпольной системе. Общий подъем сельскохозяйственного производства в стране, по всей видимости, обеспечивался главным образом «культурными» помещичьими хозяйствами. Производительность основной массы крестьянских хозяйств оставалась крайне низкой. Лишь около 2 % обособившихся хозяйств, причем почти исключительно в южных и северо-западных губерниях, крепко стали на ноги. Реформа шла чрезвычайно неравномерно. Так, например, в Олонецкой губернии выделов не состоялось ни одного, а в Архангельской – из 300 с лишком тысяч десятин надельной земли было «приватизировано» 200 десятин.
Гораздо более существенно, и здесь историки самых разных направлений вполне единодушны, что реформа провалилась политически. Либеральная реформа встречала стойкое сопротивление основной массы крестьянства в первую очередь именно из-за того, что проводилась силой. Деревенское сообщество привычно выступило «миром» против вмешательства в свои дела со стороны. Характерно, например, что до трети крестьян, подавших заявления о выходе из общины, вынуждены были забрать их под давлением односельчан, а согласие сходов получили лишь около четверти подавших заявление, остальные добились выхода из общины благодаря постановлению ненавидимых деревней земских начальников.
Помимо зажиточных крестьян, стремившихся к созданию устойчивого крупного фермерского хозяйства, бежала из общины и деревенская голытьба, которая не могла обработать наделы своими силами. 914 тыс. домохозяев, то есть более четверти покинувших общины, сразу же продали свои наделы. Большая часть их навсегда порвали с деревней и пополнили собой ряды наименее квалифицированного и наиболее взрывоопасного городского плебса.
Переселенческая программа, организованная бюрократически и крайне неэффективно, была практически сорвана. На старые пепелища возвратилось до полумиллиона человек, выселявшихся в Сибирь и Казахстан (около 17 % от общего числа переселенцев), – без денег, без прав на землю и без уважения к обманувшей их власти.
Не разрушил Столыпин и сельского «мира». Административная реформа так и не была произведена, и «выделенцы» продолжали участвовать в мирских сходках, где решались важнейшие вопросы местной жизни. Более того, «мир» продолжал – совершенно противозаконно – распоряжаться земельным фондом. Исследование Вольного экономического общества обнаружило, что значительная часть крестьян, даже в сельских обществах, где были проведены «землеустроительные работы», оставалась в полном неведении относительно того, что они стали собственниками своих наделов, и общины продолжали по обычаю производить периодические переделы земли.
Усилив внутреннее напряжение в деревне, где «выделенцам» и особенно хуторянам соседи нередко пускали красного петуха, столыпинская аграрная реформа не заставила и самых зажиточных крестьян забыть о помещичьих землях (а из 130 тыс. крупных и средних земельных владений 107 тыс. принадлежали дворянам). Погромы усадеб периодически возобновлялись. Власти относили их на счет революционных агитаторов. Но даже крайне правый депутат iii Государственной думы крестьянин Амосенок понимал и предупреждал правительство с думской трибуны, что революционные агитаторы находят отзыв в крестьянской среде, только когда «нам и здесь не разрешают говорить даже по призванию нашего возлюбленного монарха батюшки-царя… Следовательно, когда нам закрывают рот всегда и на местах, то потому-то и происходит революция».
Помещик, разговорившийся при продаже имения с мужиками «поконсервативней», слышал уже в 1910 г. от почтенных стариков такие, например, характерные речи: «…теперь умней будем. Зря соваться не станем. Ждем войны. Война беспременно будет, тогда конец вам… Потому что воевать мы не пойдем, воюйте сами. Сложим ружья в козлы и шабаш. Которые дымократы, мужички, значит, начнем бить белократов – вас, господ. Всю землю начисто отберем и платить ничего не будем».
Последнее прибежище русского Бисмарка
Аграрная реформа Столыпина попала под огонь уничтожающей критики сразу с двух крайних флангов. Знаменитая максима премьера, что ставку надлежит делать «не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных», вызвала негодование и левых и правых. Социалисты, опасаясь, что успех реформы выбьет почву из-под революционной агитации в деревне, обвиняли Столыпина в том, что он отдал деревню на поток и разграбление «мироедам». Крайне правые готовы были терпеть Столыпина, когда требовалось давить революцию, но, едва опасность миновала, стали смотреть на него как на злейшего врага, и не случайно: реформа ставила целью создание новой социальной опоры власти взамен дворянства. Совет объединенного дворянства клеймил Столыпина за то, что его правительство «бросило всякую заботу о хозяйстве культурном и даже способствует его упразднению, поощряя всякое начинание в области перехода всей земельной площади к первобытному земледелию».
Цитаделью правых сделалась верхняя палата российского парламента – Государственный совет, половина членов которого после реформы 1906 г. назначалась царем, а другая половина избиралась «корпорациями» – от земств, дворянских собраний, православной церкви, биржевых комитетов, Академии наук и университетов.