ский характер. Кажется, что все основные усилия поколений русских священников и богословов были направлены на овладение византийским наследством, а не на его творческое развитие. Первые четыре-пять веков вообще в основном стояла проблема переводов текста Библии и богослужебных, учительных и т. д. книг на церковнославянский язык. Как известно, проблема эта была решена довольно поздно — только к концу XV в., когда под руководством архиепископа новгородского Геннадия была составлена так называемая «Геннадиевская Библия» (полный кодекс библейских книг). Напечатана полная славянская Библия была в 1580 г. в Остроге (Речь Посполитая), а в Москве по этому изданию — только в 1663 г. Долгое время Священное Писание на Руси не столько читали, сколько слушали. Ветхий и Новый Завет (помимо Псалтири и Евангелий) были известны только в отрывках, читавшихся за богослужением. Впрочем, распространение так называемых «толковых» списков библейских книг, где к тексту Писания присоединены толкования, указывает на постоянно существовавший интерес к такому чтению среди грамотных людей. Для неграмотных основные положения веры разъяснялись в проповедях, иконах и фресках церквей.
Греки передавали свою веру и цивилизацию Руси не в греческом оригинале, а в славянском переводе Кирилла и Мефодия. Но это благо со временем обернулось отрывом от греко-римской традиции (в допетровской Руси мало знали латынь и греческий), очень выборочным и приблизительным знакомством с античной и средневековой богословской и философской мыслью. Раскол христианского мира и нараставшее отчуждение его частей привело к тому, что Русь упустила опыт западноевропейской схоластики, опыт открытой богословской дискуссии. Признаком подлинного благочестия на Руси стал считаться нерассуждающий разум («не должно смети иметь мнение, мнение — второе падение»; «не чти много книг, да не во ересь впадеши»).
Наконец, с крещения Руси начинается собственно история (а не предыстория) русской культуры. Христианизация и окультуривание идут вместе и «сверху». «Повесть временных лет» сообщает, что Владимир после крещения «посылал собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное… матери же детей этих плакали о них… как о мертвых». Так возникает тесная связь церкви и государства, когда церковь не только служит целям национальной, государственной политики, но и просто берет на себя выполнение некоторых государственных функций. И не всегда это было столь плодотворным, как в случае с грамотностью и книжностью.
В Византии взаимоотношения власти и церкви строились на принципе «симфонии», сформулированном в VI в. в кодексе Юстиниана. Церковь и государство, священство (sacerdotium) и власть императора (imperium) рассматривались как две части единого организма. Император Иоанн Цимисхий говорил: «Я признаю две власти: священническую и императорскую. Творец вверил первой заботу о душе, а второй — попечение о людских телах. Пусть ни одна из властей не подвергается нападкам, дабы мир мог процветать». Такова была теория, а практика ее нередко корректировала в сторону безусловного приоритета императорской власти. Например, один из византийских архиепископов XIII в. писал: «Император есть мерило в отношении церковной иерархии, законодатель для жизни и поведения священников, его ведению подлежат споры епископов и клириков и право замещения вакантных должностей». Надо сказать, что эта древняя традиция идет от римского императора Константина Великого, сделавшего христианство государственной религией, созвавшего в 325 г. первый Вселенский церковный собор в Никее и постоянно вмешивавшегося в богословские споры и церковные дела (крещение он принял только накануне смерти). Недаром продолжавшуюся вплоть до XX в. эпоху в истории церкви, когда политическая власть осуществляла свои цели, опираясь на христианство как государственную религию, принято называть «константиновской». Критики теократии говорят о «пленении» церкви государством, о том, что императоры приковали церковь к своей колеснице, что в итоге привело к религиозно-политическому диктату, к «христианским» гонениям против инакомыслящих. Благостная в теории, на практике идея «симфонии» государственной религии была попыткой «воцерковления» языческой по сути монархии, в основе своей противоречившей постулатам Нового Завета.
Русь вместе с православием восприяла от Византии и ее церковно-политические концепции. Каноническая норма «симфонии» священства и царства была представлена уже в Кормчей книге, т. е. сборнике церковного законодательства (по-гречески — Номоканон) XII в., а в 1551 г. включена в постановления Стоглавого собора (причем повторена в нем дважды). Греческое понятие «симфонии» в первом случае переведено как «совещание», во втором — «согласие», т. е. гармоническое взаимодействие между государственной властью и церковной иерархией. Практика, как обычно, корректировала благие намерения.
В начале киевского христианства мы видим, может быть, лучший вариант такого взаимодействия. Владимир уделял большое внимание тому, что мы бы сейчас назвали социальными аспектами христианства (и с чем так плохо обстоит дело сегодня). Он не только основывал школы, но и раздавал пишу голодным, поддерживал немощных.
В Киеве X в. им была создана своеобразная система «социального обеспечения». Его примеру пытались следовать другие князья. Владимир Мономах в своем знаменитом «Поучении» наставлял сыновей:
«Всего же более сирых не забывайте, насколько можете, по силе кормите, подавайте, сироту и вдовицу защищайте сами и не давайте сильным погубить человека». Владимир также глубоко воспринял христианские требования милосердия, и когда вводил в Киеве византийское право, настаивал на смягчении его наиболее жестоких черт (наказаний в виде смертной казни, пыток, увечья).
Основанный в XI в. Киево-Печерский монастырь в лице его знаменитых настоятелей преп. Антония, преп. Феодосия, многих монахов продолжал эту «социальную» линию. Все они воплощали идеалы «умаления», служения ближним через помощь беднякам, наставление буйных князей, личную аскезу. Киево-Печерский патерик содержит, например, рассказ о «черноризце» (т. е. монахе) Прохоре, который во время голода раздавал хлеб и соль, в то время как киевский князь солью, наоборот, спекулировал.
В отношениях церкви и государства в это время «симфония» действует под знаком влияния первой. Так, церковный устав Владимира Святославича значительно расширяет по сравнению с византийскими уставами сферу церковного суда, к которому переходят все семейные дела, чтобы церковь могла успешнее воздействовать на общественную жизнь. Еще важнее постоянная в XI — начале XII в. практика принятия князьями наставления и руководства от церковных иерархов.
Но с началом удельного дробления начинается и постепенное затемнение «симфонии». Андрей Боголюбский в 1156 г., не поладив с ростовским епископом Нестором, выгоняет его, а через несколько лет — и его преемника Леона (по словам летописи, «хотя самовластец быти всей Суждальскои земли»). В 1162 г., пытаясь сделать из Владимира «новый Киев», он просит константинопольского патриарха Луку Хрисоверга основать там митрополию и предлагает своего кандидата на этот пост, мотивируя просьбу тем, что он выстроил многие храмы и даже кафедральный Успенский собор. Патриарх хвалит его за ревность к делам благочестия, но отказывает в просьбе и строго напоминает, что не дело князя влиять на поставление епископов: «А начнеши… гонити сего богом тя данного святителя и учителя, ведомо ти буди, благословенный сыну, что аще всего миру исполниши церкви и грады… гониши епископа…, то не церкви, то хлеви…» Но суровое предупреждение о том, что стремление князей подчинить себе церковь превращает «храмы в хлевы», т. е. обесценивает их, кажется, не было услышано. Брат Мономаха Ростислав убивает инока Григория за обличение, а великий князь киевский Святополк тоже за обличение мучил печерского игумена Иоанна.
С монгольскими завоеваниями начинается новый период церковно-государственной «симфонии», продолжавшийся до падения Византии в 1453 г. С началом «собирания земель русских» Москвой церковь соединяет свою власть и авторитет с линией московских князей, что закрепил переезд митрополита Петра в 1326 г. из Владимира в Москву (позднее была перенесена и митрополичья кафедра). «Но, соединив свою судьбу с одной линией, всячески поддерживая ее, — отмечал протоиерей Александр Шмеман, один из самых авторитетных современных православных богословов, — Церковь незаметно сама оказалась во власти этой линии, поставила себя ей на службу, перестала быть „совестью“ государства, чтобы превратиться постепенно в опору и почти инструмент Московского „империализма“». Московские князья нередко бесцеремонно вмешиваются в церковные дела, нарушая все предписания и каноны. Так, Дмитрий Донской пытается сделать митрополитом угодного себе архимандрита Митяя и заключает в тюрьму епископа Дионисия, отказавшегося благословляться у еще не поставленного в епископы священника. Когда в Москву приезжает поставленный в Константинополе митрополит Киприан, Дмитрий прогоняет его, а за ним прогоняет и Пимена, подкупом добившегося посвящения в том же Константинополе. Только когда все эти неприглядные истории начисто изгладились из церковной памяти, Дмитрий Донской был канонизирован на Поместном соборе 1988 г.
Не случайно русские святые в XIV–XV вв. начинают уходить из городов в далекие и безлюдные места, основывая там монастыри нового типа, соединяющие мистические и молитвенные подвиги с социальным служением. И самый замечательный из них, преп. Сергий Радонежский, решительно отказывает митрополиту Алексию, когда тот хочет сделать его своим преемником — «если не хочешь отогнать мою нищету (т. е. меня, убогого) от того, чтобы слушал святые слова твои, более не говори и никому другому не вели».
Через шестьдесят лет после смерти Сергия под ударами турок пала Византия. За несколько лет до этого Русь преимущественно по политическим соображениям отказалась примкнуть к Флорентийской унии
1439 г. — последней попытке объединения церквей. Подписавший унию от московской митрополии митрополит Исидор был изгнан московским князем Василием Васильевичем, а на митрополию в 1448 г. без санкции константинопольского патриарха был поставлен Иона. Де-факто это стало окончанием зависимости русской церкви от Константинополя (де-юре русская православная церковь сделается вполне самостоятельной — автокефальной — в 1589 г. с поставлением патриарха московского как пятого вселенского), но усугублением зависимости от воли великого князя московского. Русское церковное сознание, потрясенное гибелью православной империи от рук неверных, в спешном порядке конструирует московское самодержавие — не как политическую практику, к этому времени вполне сложившуюся, а как идеологему. Возникает идея Москвы как «нового града Константина», или «третьего Рима», священной миссией которого является защита и утверждение православной веры. При этом великий князь, а потом и царь московский сакрализируется, «верою и честию всех презыйдя».