С началом промышленного переворота и хозяйственного подъема появились новые общественные группы, которым не находилось места в старом сословном делении, — буржуазия, научная и техническая интеллигенция, частнопрактикующие врачи, юристы, служащие, мелкие предприниматели и торговцы. Правительство должно было учитывать эту реальность. С 1818 г. крестьяне могли свободно заводить фабрики в деревнях, где часто и возникали новые производства вблизи сырья и дешевых рабочих рук; в 1827 г. неслужащим дворянам разрешили «записываться» в купеческие гильдии — а ведь полувеком ранее Екатерина II искренне считала таких дворян сумасшедшими. Появились первые законы о рабочих и о проститутках, существование которых пришлось официально узаконить. Манифест 1832 г. устанавливал новое городское сословие свободных от подушной подати и телесных наказаний «почетных граждан», куда включались предприниматели из купечества, служащие, дипломированные специалисты, ученые, художники. Заодно в 1845–1847 гг. от порки были освобождены мещане, окончившие гимназии и высшие учебные заведения лица непривилегированных сословий и… русские писатели.
Попытки включить нарождавшиеся новые общественные слои в жесткую сословную структуру были относительно удачными, т. к. они еще не представляли общественной силы — на 72 млн населения в николаевской России приходилось всего 22 тыс. почетных граждан. Круг интересов российского «третьего сословия» был еще весьма ограниченным.
«1840 год. Господи благословил меня, перешедшего из 40-калетнего мещанского сословия ныне на наступающей 1841 год в чухломские 3-й гильдии купцы…
1841 год. Февраля 4-го дня во вторник на масляной продано из лавки товару 1068 руб. 29 коп., более всех прочих годов. Потому, что у нас ныне крупный сухой судак был почти у одних, коего куплено к масляной 150 пудов, стерлядей осталось на великий пост не более 12 пуд. 14 фунт., судаков сухих не более 50 пудов с мелкими, коих было и означенных 150-ти пудов еще мелких 60 пудов. Итого вышло перед масляной и на масляной рыбы, судаков сухих, 160 пуд, стерлядей 80 пуд, севрюги коренной 76 пуд, малосольной, 24 пуд. 38 фунт. Судаков свежих, 15 пудов. А без меня 15 числа января в четерток был выбран я городским обществом в городские головы, которое почтило выбором. („Памятная книга города Чухломы мещанина Ивана Васильевича Июдина, с 1841 года купца, содержащая на 50 листе рождения детей и разные для его и семейства его прошедшие сличай и достопамятные дела и мысли, к склонности его ума относящиеся. //Губернский дом. Кострома, 2001. № 3. С. 36)“. „25 Октября. Был на вечеринке у Пелагеи Семеновны по зову, где было много хорошеньких нимфочек, с коими танцевали, веселились и шутили; и я очень был весел, потому что прежде были в желтом доме, где полдюжины осушили залихватского пива. На вечеринке ж были недолго, потому, что время нас призывало в желтый дом, где у нас удовольствия рекою протекали; но, однако, мы все осушили, т. е. две бутылки цымлянского и 5 бут. меду. Но я остался чист, т. е. не проиграл ни копейки. На вечеринке ж кто то еще при нас выбил стекла и чуть-чуть не ушиб милых существ“.
Российский обыватель в меру наживался и веселился, почитывая романы Загоскина и Фаддея Булгарина. Но в сфере технического прогресса Россия стала утрачивать завоеванные в XVIII в. позиции. По производству железа в результате промышленной революции Англия в начале XIX в. (250 тыс. тонн) оставила Россию далеко позади (160 тыс. тонн) и вытеснила ее с мировых рынков. К 1860 г., несмотря на все успехи, общий объем промышленной продукции России составлял 1,7 % мирового производства и уступал той же Англии в 18 раз. Войну 1812–1815 гг. Россия и Франция вели одинаковым оружием, однако, уже к середине века Англия и Франция обладали качественно новым паровым флотом и нарезными винтовками; в России же при колоссальных расходах на армию (в мирное время — 40–50 % бюджета) на создание новых видов оружия тратилось только 3 % от этой суммы.
В военно-технической сфере количественный и качественный рост производства тормозился системой казенных заказов и дотаций отсталым уральским заводам. Развитию других отраслей при очевидном преимуществе вольнонаемного труда (его производительность была в 2–3 раза выше подневольного) препятствовал весь крепостнический уклад империи. «Новые русские», т. е. в ту пору крепостные предприниматели (Морозовы, Прохоровы) вынуждены были скрывать свои капиталы, заключать сделки через подставных лиц, «откупаться» от рекрутской повинности, при этом находясь в полной зависимости от барина. Система паспортов и отпускных «билетов» мешала формированию рынка рабочей силы, да и барин в любое время мог вернуть своих отходников; так что пришлось издавать специальный закон 1835 г., запрещавший помещикам отзывать их крепостных до истечения срока договора с владельцами фабрик. В то время случались анекдотические ситуации, когда крепостной «фабрикант» на свое предприятие, юридически принадлежавшее барину, нанимал крепостных односельчан (зарплату они отдавали помещику в качестве оброка), а своего барина «устраивал на работу» в качестве надсмотрщика за собственными крепостными, сам при этом оставаясь его собственностью. На казенном языке учебников это в советское время называлось «несоответствием производительных сил производственным отношениям».
Российский барин находился, как правило, на службе, но помимо жалованья получал доход от имения в виде оброка (более характерного для Нечерноземья), барщины (на плодородных землях) или их сочетания. В большинстве случаев хозяйством повседневно он не занимался — на то были управители и старосты — но и расходов не нес, ведь труд крепостных был даровым. Увеличивались посевные площади за счет освоения районов Южной Украины и Северного Кавказа. Появились новые культуры: картофель, подсолнечник, сахарная свекла. С 20 до 70 млн пудов вырос экспорт хлеба; увеличился его оборот на внутреннем рынке — ввоз сельскохозяйственной продукции в Москву возрос в первой половине века в 5 раз. В нечерноземных губерниях начался массовый отход на промыслы и заработки: в «отходниках» к середине XIX в. числилось 1300 тыс. крестьян.
Как известно, 18-летний Евгений Онегин «был глубокий эконом» и хорошо знал, что основу национального богатства составляет не «золото», а «простой продукт» сельского хозяйства. Но «Отец понять его не смог / И земли отдавал в залог». Роман Пушкина не случайно назван «энциклопедией русской жизни». Быт светского человека в столице (ресторан, театр, бал, роскошный кабинет, «в последнем вкусе туалет», модная стрижка, заботы иностранцев-гувернеров, содержание дома, слуг, лошадей для выезда) неизбежно требовал постоянных и значительных расходов. Для этого «простой продукт» из вотчины надо было реализовать на рынке. Но трудно представить Онегина интересущимся ценами на рожь на бирже или Пьера Безухова, в компании с Анатолем Курагиным торгующим свеклой или водкой. Только немногие хозяева пытались заниматься агрономией и покупали первые сельскохозяйственные машины. Но интенсификация крепостного хозяйства наталкивалась на незаинтересованность крепостных в более производительном труде.
Большинство помещиков предпочитали идти простым путем: повышали денежные оброки (в имениях графа Воронцова они возросли в 5–6 раз, у князя Юсупова — в 19 раз) и увеличивали барщину до 5–6 десятин на крестьянский двор. Расширение барской запашки и увеличение повинностей давали кратковременный эффект, но в итоге разоряли и крестьян, и самого помещика. Приходилось делать займы у «процентщиков» или, как отец Онегина, «жить долгами», т. е. закладывать земли и крестьян в Государственный заемный банк или Опекунский совет. Так поступил и помещик Александр Сергеевич Пушкин: в 1831 г. перед свадьбой с Натальей Николаевной Гончаровой он заложил свое село Кистенево с 200 «душ» за 40 тыс. рублей.
Предполагалось, что на полученные средства помещик улучшал свое хозяйство, но на деле он, как родитель Евгения Онегина, «давал три бала ежегодно / И промотался наконец», — в результате чего сын отказался от обремененного долгами наследства. Онегину еще повезло — досталось имение дяди; другим приходилось рассчитываться с долгами: «Левочка, неужели и теперь будет у тебя выходить по 1000 рублей серебром в месяц?.. Уж конечно ты бы убавил лошадей и людей… Сколько ты получил и сколько уплатил из долгов своих?» — переживала жена жандармского генерала Л. В. Дубельта. А Дубельт, помимо акций и немалого жалованья, был еще и владельцем 2 тыс. «душ». 70 % российских помещиков были мелкопоместными (до 20 «душ»), как Н. В. Гоголь и герои его «Мертвых душ», и «жить по-дворянски» им было еще сложнее.
К концу дореформенной эпохи помещики заложили 7,1 млн «душ», т. е. 65 % всех помещичьих крестьян в России. «Бизнес» Павла Ивановича Чичикова как раз и состоял в том, чтобы таким образом выручить по 40–60 рублей за каждую почти даром доставшуюся ему «мертвую душу».
В начале николаевской эпохи правительство задумалось над решением «крестьянского вопроса», чему способствовали и крестьянские волнения: мужики верили, что новый государь после коронации переведет их в казенное ведомство с «прощением» всех государственных податей, а «посему больше работать и платить помещикам оброков не следует». Сам Николай искренне хотел отменить крепостное право, называл его «злом» и, показывая на тома собранных им материалов по этому вопросу, говорил, что собирается «вести процесс против крепостного права». Он еще в 1827 г. предложил «составить проект закона для прекращения личной продажи людей». Но здесь российский самодержец впервые столкнулся с почтительной, но жесткой оппозицией своих слуг. Члены Государственного совета указали монарху, что «существующая в России система крепостничества тесно связана со всеми частями государственного тела: правительственной, кредитной, финансовой, права собственности и права наследственного». Поэтому, признавая совершенно необходимым создание нового закона о состояниях, они считали наиболее правильным не спешить и поручить анализ имеющихся материалов и подготовку проекта закона особому Комитету.