В результате от выкупной операции пострадало и дворянство, и крестьянство, что хорошо выразили знаменитые некрасовские слова: «Распалась цепь великая / распалась, расскочилася, / одним концом по барину, / другим — по мужику». Обновленным из кризиса вышло только государство, правда, ненадолго.
Власть помещика в деревне заменялась «общественным управлением» по образцу крестьянского самоуправления в государственной деревне, созданного в ходе реформы П. Д. Киселева 1837–1841 гг.
Крестьянская община составляла сельское общество (мир), которое распоряжалось полученной землей и несло за нее повинности перед помещиком, а также уплачивало подати государству. Домохозяева (главы семей) мира собирались на сход, избиравший сельского старосту, сборщика податей, представителей на волостной сход. Несколько сельских обществ образовывали волость (от 300 до 2000 душ) В свою очередь, волостной сход избирал волостного старшину, волостное правление и волостной суд. Последний разбирал тяжбы между крестьянами на сумму до ста рублей и наказывал за незначительные проступки денежными штрафами, общественными работами или розгами (на усмотрение провинившихся, которые чаще всего выбирали последнее). Без согласия сельского схода и волостного правления крестьянин не мог ни получить паспорт, чтобы уйти на заработки, ни выйти из общины, отказавшись от надела.
Надо сказать, что в Редакционных комиссиях вопрос об общине вызывал бурные споры, но в итоге был решен в пользу ее сохранения, в основном из фискальных и полицейских соображений. Правда, Николай Милютин и его соратники рассчитывали на постепенное упрощение для крестьян выхода из общины, отмену круговой поруки, облегчение малоземелья путем «прирезки» казенных земель. В действительности правительственная политика свела эти планы на нет, и их пришлось воплощать в жизнь уже в начале XX века Столыпину в ситуации цейтнота и жесткого политического кризиса.
Наконец, надо сказать, что помещичьи крестьяне составляли около половины всех крестьян России. Удельные (принадлежавшие царской фамилии) и государственные крестьяне при освобождении получили значительно больше земли, но демографический взрыв второй половины XIX века вскоре свел на нет это преимущество.
Объявленная воля была встречена большинством крестьян с недоумением. Документы полны свидетельств о том, что мужики говорили: «да какая же это воля?», «так еще через два года!», «да господа-то в два-то года-то все животы наши вымотают». Порой во время чтения манифеста поднимался ропот и крик, часто народ выходил из церкви, не прикладываясь к кресту. Среди крестьян распространились подозрения, что подлинную волю от них скрыли, они требовали прочесть «настоящую» царскую грамоту. Начались волнения, на подавление которых пришлось посылать правительственные войска. В селе Кандеевка Пензенской губернии толпа, избив читавшего Манифест священника и должностных лиц, кричала: «Ни дня, ни минуты барину не будем работать, податей с нас царь не будет требовать двадцать лет, земля вся нам, леса, луга, господские строения — все наше, а барину нет ничего, господ, попов бей, души!» Многие отказывались выполнять барщину, подписывать уставные грамоты, фиксировавшие условия освобождения.
Начался подъем не только революционного, но и либерального движения. Дворянство стремилось к более активному участию в государственном управлении. В начале 1862 г. петербуржское и московское дворянские собрания обсуждали вопрос о созыве представителей от дворянства и других сословий для обсуждения предполагаемых реформ.
Дальше всех пошли тверские дворяне во главе с Алексеем Унковским, подавшие в том же году Александру II «всеподданнейший адрес» с требованием предоставления земли в собственность крестьянам, отмены дворянских сословных привилегий и созыва всенародного бессословного совещательного органа: «Преобразование, требующееся ныне крайней необходимостью, не может быть совершено бюрократическим порядком. Мы сами не беремся говорить за весь народ, несмотря на то, что стоим к нему ближе… Мы уверены, что все преобразования останутся безуспешными потому, что предпринимаются без спроса и ведома народа. Собрание выборных всей земли русской представляет единственное средство к удовлетворительному разрешению вопросов, возбужденных, но не разрешенных Положением 19 февраля». По сути, это была реальная программа углубления и продолжения реформ на базе соединения усилий власти и всех слоев общества. При таком варианте развития событий, со всеми его трудностями и издержками, открывались по крайней мере две головокружительные возможности. Во-первых, это создание действенных гарантий продолжения преобразований и невозможности прекратить их или повернуть вспять. Во-вторых, русское общество могло на сорок лет раньше начать проходить школу парламентаризма (I Государственная дума была созвана в 1906 г. и оказалась практически недееспособной ввиду отсутствия у большинства депутатов навыков публичной политики).
Результат подачи адреса был вполне традиционен — тверские либералы были арестованы и пять месяцев провели в Петропавловской крепости.
И все-таки общество было разбужено, и даже в среде высшей бюрократии появились конституционные планы, особенно после начала в 1863 г. второго польского национально-освободительного восстания. Их настойчиво предлагал новый (после отставки Ланского) министр внутренних дел Валуев. По его инициативе в 1863 г. был разработан законопроект о создании при высшем законосовещательном органе — Государственном совете — своеобразной «нижней палаты» из представителей земств, избранных на губернских земских собраниях, а также из депутатов от национальных окраин и крупных городов. Лишь пятая часть от общего числа членов этой палаты была бы назначаема «высочайшей властью». Наряду с такой «нижней палатой», или «съездом государственных гласных», предусматривалась и «верхняя палата» — «Общее собрание Государственного совета», члены которой бы по-прежнему назначались сверху. Съезд государственных гласных, по мысли Валуева, должен был участвовать в рассмотрении всех законопроектов, бюджета и других вопросов, представленных императором.
И этим планам не суждено было сбыться. Александр II после подавления польского восстания отклонил проект со словами: «Что касается конституции, то мы для нее не созрели. Разве ж я пытаюсь удержать власть в личных целях?» Созвучно этому высказывались и многие либеральные лидеры. Константин Кавелин писал, что «Россия еще во многих отношениях печальная пустыня; ее надо сперва возделать, начиная дело снизу, а не сверху… Самоуправление… может начать осуществляться пока только в провинции, при деятельном содействии дворянства. В этой плодотворной школе оно и подготовится к дальнейшей более обширной политической деятельности…» Еще более определенно выразился Юрий Самарин: «Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, т. е. господство меньшинства, действующего без доверенности от имени большинства, есть ложь и обман». Все эти бесконечные упражнения на тему национальной самобытности на деле не приближали, а отдаляли и конституцию, и «политическую деятельность» гражданского общества. Жизнь очень скоро показала это.
Лебединой песней русской либеральной бюрократии и лично Николая Милютина стала проведенная в 1864 г. в Польше и западных губерниях аграрная реформа, по которой крестьяне получили землю в собственность сразу и без выкупа. Сделано это было в основном потому, что власти хотели противопоставить местных крестьян польским помещикам и тем лишить польское национально-освободительное движение опоры в народе. Но получилась, как в свое время у Александра I, чудовищная диспропорция — «свои» крестьяне были освобождены на гораздо менее выгодных для них условиях, чем «чужие» (в большинстве своем украинцы и белорусы).
В том же году начались еще две весьма плодотворные реформы — земская, основные положения которой были разработаны еще до 1861 г. комиссией при МВД под руководством Николая Милютина, и судебная. Земская реформа вводила начала всесословного, выборного представительства в масштабах губернии и уезда. Хотя дворянство играло в земствах ведущую роль, а из крестьян после многоступенчатых выборов попадали в число гласных самые «благонадежные», тем не менее крестьянство впервые после XVII в. получило место во всесословных учреждениях. Компетенция земств была ограничена местными хозяйственными вопросами, но в рамках этих скромных учреждений в ходе совместной работы были сделаны шаги к преодолению социальной пропасти между высшими и низшими сословиями, на земскую службу шла замечательная интеллигенция (врачи, учителя, статистики), а в конце века окрепло либеральное движение.
Судебная реформа была, по единодушному мнению историков, самой последовательной и радикальной из Великих реформ. Россия впервые получила бессословный, гласный, независимый от администрации суд с состязательностью судебного процесса, адвокатурой, выборностью присяжных, несменяемостью коронных судей и т. д. Были проведены и другие реформы — народного просвещения, цензуры, военные, городского самоуправления, финансов, статистики. Все в российской жизни пришло в движение, кроме главного — высших органов государственной власти, центральной администрации, неограниченной власти монарха и всесилия бюрократии. Здесь-то и таилась угроза всему.
С середины 1860-х гг. преобразования сначала замедлились, а потом и прекратились. Последним актом было завершение в 1874 г. военной реформы введением всеобщей воинской повинности. Накануне военный министр Дмитрий Милютин, брат Николая Милютина, записал в своем дневнике: «Какое поразительное и прискорбное сравнение с той обстановкой, при которой вступил я в состав высшего правительства 13 лет тому назад! Тогда все стремилось вперед, теперь все тянет назад! Тогда государь сочувствовал прогрессу, сам двигал вперед, теперь он потерял доверие ко всему, им же созданному, ко всему окружающему его, даже к себе самому».