ание на такого оружейника — другим предупреждение. Да я рассуждал примерно так: не все ли равно, как сбит фашист, важно, что сбит и никогда больше не будет угрожать Ленинграду».
О таране Степана Здоровцева поведал ленинградский журналист Н. Петров, восстановивший события по рассказам однополчан.
Утром 28 июня на боевое задание вылетало два звена «ястребков» — на юг, для прикрытия железной дороги, по которой двигались эшелоны с нашими войсками. Только скрылись из виду, как завыла сирена: тревога, приказ на вылет.
Набрав высоту, Степан увидел на горизонте три точки — к нашему аэродрому шла тройка «юнкерсов». Заметив «ишачка» Степана, сбросили бомбы, не доходя до летного поля, и легли на обратный курс.
Степан кинулся вдогонку, благо скорость И-16 на высоте в шесть тысяч метров позволяла догнать тяжелые бомбардировщики. Здоровцев занял исходное положение для атаки и дал очередь по уходящему «юнкерсу». Рановато, не достал! Зато «юнкере» стал огрызаться не на шутку. Здоровцев поспешил найти «мертвый конус» позади бомбардировщика, не простреливаемый его пулеметами, и прицельно сразил первого и второго стрелков. А когда навел прицел на кабину летчика — пулеметы замолкли.
— А что оставалось делать? — объяснял он потом в полку. — Не упускать же стервеца, чтоб снова разбойничал! Подвел «ишачка» к хвосту бомбёра, взял ручку управления на себя и секанул, как саблей! Да, видно, очень уж хотел на «ишачке» домой вернуться — не слишком сильно секанул, летит, стервец, покачиваясь. Тогда я уже от души секанул…
Он вел подрагивающего, как конь после скачки, крылатого друга к аэродрому и наблюдал, как спускаются под куполами парашютов летчик и штурман с фашистского бомбовоза. Куда их отнесет ветром? Кажется, к нашим позициям. Так и вышло — вечером пришло сообщение, что фашистские пилоты пойманы, оба с Железными крестами на мундирах за бомбежки Лондона. Ну, теперь отбомбились навсегда.
Через несколько дней пришло письмо от жены, передавшей просьбу местных газетчиков к Степану рассказать свою фронтовую биографию.
Степан улегся под крылом «ишачка» и, пока мотористы опробовали двигатель, начеркал несколько строк:
«…История моей фронтовой биографии — несколько коротких дней войны — уже довольно велика, но писать обо всем, что произошло, не имею ни одной свободной минуты. Даже сплю на ходу, и то максимум один час в сутки.
Идут ожесточенные бои, в которых мы, авиаторы, играем большую роль. Мне довелось отправить на тот свет три вражеских самолета. Вот и все. Сам жив и здоров. Пока невредим. Остальное сама скоро узнаешь. Живи спокойно, моя родная.
На другой день после победных таранов Здоровцева и Харитонова полк сражался с особым душевным подъемом. Двенадцать раз налеты фашистских бомбовозов заставляли подниматься в воздух воздушных защитников Ленинграда. Тринадцать самолетов со свастикой рухнули на землю. Одного из тринадцати скинул с неба тараном Михаил Жуков.
По публикациям во фронтовой печати можно так представить картину того действительно рыцарского поединка его «ишачка» с «юнкерсом», который, к сожалению, не наблюдал обвинявший русских пилотов «в стадности» и нежелании вести турниры майор Мейер.
29 июля младший лейтенант Жуков поднялся по сигналу боевой тревоги в числе восьмерки И-16 на перехват идущих к аэродрому двенадцати «юнкерсов». Но те, заметив наших, исчезли в облаках.
Восьмерка, в соответствии с заданием, барражировала над Псковом, над которым проходили в те дни маршруты фашистских бомбардировщиков к Ленинграду.
Наших самолетов не хватает для полного перекрытия воздушных путей, они рассредоточиваются по большому пространству не тройками, как тогда было принято, а по одному.
Михаил держит курс на Чудско-Псковское озеро, что стало могилой панцирной конницы псов-рыцарей семь веков назад, но, видно, за давностью лет забыт их потомками тот грозный урок.
Оглядывает горизонт летчик и замечает, как выходит из облаков прямо позади него тяжелый «юнкере» с грузом бомб.
Разворот к Чудскому озеру, атака, огонь по стрелку в хвосте «юнкерса», и, сблизившись метров на пятьдесят, Михаил ловит на миг краем глаза уткнувшееся в прицел мертвенно-бледное лицо стрелка.
Теперь свалить разоруженный «юнкере» — секундное дело, но… сколько ни жмет на гашетки пулеметов Михаил, огненных трасс от его «шкасов» не видно…
— Нерасчетливо тратил боезапас, — ругнет он себя на летном разборе.
Но хвост «юнкерса» с ненавистной свастикой в нескольких метрах от него, под яростно вращающимся винтом. Решение созревает мгновенно — рубануть винтом, как вчера Харитонов и Здоровцев! Только, чтобы не задели обломки врага его «ишачок», надо подняться чуть повыше и — справа… Пошел! Скрежет, встряска и — снова ровный гул мотора, уверенно держащего истребитель в полете до самого дома. А «юнкере» кувыркается по спирали вниз и врезается в волны Чудского озера, к истлевшим небось за семь веков костям пращуров в бронированных латах. «Кто с мечом к нам придет…»
Хотя погнутый винт приземлившегося «ишачка» подтверждал доклад летчика о таранном ударе, победа засчитывалась лишь в случае подтверждения факта — наличии останков сбитого самолета. Михаил был готов молиться, чтобы илистое дно озера не затянуло тяжеловесный бомбёр под воду бесследно. Но, к счастью, вылетевшая на место комиссия с удовлетворением зафиксировала торчащий из прибрежного мелководья хвост со свастикой.
Через несколько дней, со взятием врагом Даугавпилса, полк вынужден был перебазироваться ближе к Ленинграду.
А на десятый день после трех победных таранов, 8 июля, когда и самим героям за бессонными днями-ночами и беспрерывными вылетами те дни казались далекими, будто года прошли, прозвучал по радио указ о награждении трех однополчан Золотыми Звездами Героев.
На следующий день на аэродром нагрянули журналисты. Ждали возвращения героев с боевых заданий. Дождались Харитонова и Жукова.
Здоровцев с задания не вернулся…
В тот последний для него день на земле, наверное, он мог бы остаться целым и невредимым, если бы не его казачья горячность.
Он выполнял разведывательный полет в район бывшего своего аэродрома и должен был всего лишь пересчитать находящиеся там фашистские самолеты, а также нанести на карту линию соприкосновения наших войск с вражескими. При этом, по железному правилу разведки, — не вступать в бой с противником.
Линию соприкосновения он нанес, но, оказавшись над еще недавно своим летным полем, где поздравляли его друзья с победной таранной атакой, не стерпел, сердце, видно, загорелось мщением. Сделал боевой разворот, снизился и всю мощь огня своих скорострельных «шкасов» обрушил на ряды машин со свастикой. Убедившись, что полыхает «добре», повернул к своему аэродрому.
Но за ним погнались несколько уцелевших самолетов, а что стоит при их скоростях догнать тихоходный «ишачок»…
Вылетевшие на розыски Здоровцева товарищи заметили дым пожара на недавно родном аэродроме… «Пропал без вести» — такими скорбными словами закончилась фронтовая биография донского казака.
Михаила Жукова, вернувшегося с очередного боевого задания, поджидал ленинградский журналист Александр Буров. Описал героя так: широкоплечий, статный, карие глаза, черные волосы, загорелое мужественное лицо.
Не заметил только того, о чем вспоминали однополчане, — Михаил очень любил смеяться, громко, заразительно, не хочешь — а засмеешься в ответ. Не заметил потому, что омрачило жизнь полка гнетущее известие о Степане Здоровцеве.
Да и интервью посуровевший Михаил давал с трудом. Разговорился лишь, когда журналист спросил о семье.
— Отца рано потерял. Мать вырастила нас одна. Старшие мои братья Александр, Павел, Афанасий и Иван тоже бьются с врагом. Сестра Евдокия работает медсестрой. Младшие Семен и Тимофей — при матери, допризывники…
Журналист понял, почему волнуется за мать с братишками Михаил — фронт стремительно приближается к Ленинграду. Немцы уже бомбят Бологое и Череповец.
К Анне Матвеевне в Ружбово съездил корреспондент «Красной звезды», попросил написать письмо сыну-герою через газету. Мать написала: «Дорогой и любимый Миша! Даю тебе наказ: продолжай так же бесстрашно и мужественно громить фашистских псов. — Потом задумалась и приписала, уже обращаясь не только к Михаилу, но и к остальным четверым своим сыновьям-фронтовикам: — И другим сыновьям говорю: мои дорогие, любимые, отстаивайте каждую пядь советской земли, деритесь с проклятым врагом до последней капли крови!» Михаил дрался в ленинградском небе.
— Вы, случайно, не родня Георгию Константиновичу? — спрашивали гости ленинградских делегаций.
— Мы все ему родня — и Жуковы, и Харитоновы, и Здоровцевы, и Ивановы, Петровы, и вы тоже. Все вместе за одну победу бьемся! — уверенно отвечал Михаил, и гость соглашался: пожалуй, что мы и вправду все сегодня — родня.
Фронтовые газеты сберегли описание двух воздушных боев, в которых участвовал в 1942 и 1943 годах Михаил Петрович Жуков.
«Утром 26 июня 1942 года 56 «Юнкерсов-88», 9 «Мес-сершмиттов-109» и 3 «Мессершмитта-110» предприняли массированный налет на Волховстрой, пытаясь разрушить главную энергетическую базу Ленинграда. Десять воздушных богатырей противостояли этой армаде! Сбили 13 фашистских стервятников, не потеряв ни одного своего самолета! Бой продолжался один час десять минут».
Богатыри, иначе не скажешь, уже шли на посадку, когда получили новый приказ командира авиадивизии генерала Жданова: «К Волховстрою идут 18 «Юнкерсов-88». Атакуйте!»
Горючее на исходе, боеприпасы — тоже, но летчики искусно имитировали атаки, пугая фашистов угрозой тарана, в чем особенно отличился опытный таранный боец Михаил Жуков. И фашисты повернули вспять, а наши герои садились на последних каплях горючего.
В конце 1942 года на смену обстрелянным, но тихоходным «ишачкам» в полк пришли американские «китти-хауки», очень не полюбившиеся нашим пилотам — скорость хоть и за 500 километров в час, а потолок за 8000 метров, но по маневренности заокеанский «подарок» явно уступал привычному «ишачку».