— Нет! — почти закричала Мила. — Мы не останемся друзьями! Я люблю тебя!
— Забавно, но не верю. Извини! Пока!
— Но почему ты не хочешь узнать, где я была? — удивилась Мила.
— Зачем? Если сразу не сказала, то сейчас какой уже смысл? Мне действительно неинтересно. Прощай, Мила!
Мне и вправду не хотелось ни выслушивать объяснения, ни устраивать разбирательства. Я очень устал, и несколько часов сна совершенно не помогли мне прийти в себя, поэтому я просто хотел, чтобы всё это быстрее закончилось. Ещё засыпая, я понял несколько важных вещей. Главная из них — у меня были проблемы посерьёзнее, чем расстраиваться из-за девушки, которая мне врёт. И мне действительно не хотелось знать, где была Мила.
И, что интересно, особой злости у меня на неё не было. Я сам был не безгрешен. В конце концов, я не рассказал Миле, как целовался с Ариной на озере и в беседке. Это, конечно, было немного другое, но ведь не рассказал. Хотя и вины за это не испытывал. И на Милу особо не злился. Признаться, меня больше разозлило, что она пришла ко мне объясняться. И ещё я злился, что как дурачок бегал то в общежитие, то на арену, чтобы сделать своей девушке сюрприз, а как оказалось, сюрприз ждал меня, да ещё какой.
— Я хочу тебе всё объяснить! — снова громко сказала Мила. — Хочу рассказать, где я была! Я не хочу, чтобы ты думал обо мне плохо! Ты ведь ничего обо мне не знаешь!
— Это да, — я не удержался и усмехнулся. — Здесь я с тобой соглашусь. Я ничего о тебе не знаю.
— Пожалуйста, выслушай меня! — повторила Мила. — Что я должна сделать, чтобы ты меня выслушал? Хочешь, чтобы я на колени перед тобой встала?
— А ты встанешь?
— Нет!
«Этим ты мне всегда и нравилась», — невольно подумал я.
А дальше я даже не понял, как всё произошло. Каблук Милы я заметил лишь за доли секунды до того, как он впечатался мне в лоб — в самую его середину. Я отлетел метра на три. Быстро вскочил, на автомате сгенерировал ледяную защиту и приготовился отражать следующий удар. Но его никто и не думал наносить — Мила стояла на пороге и навзрыд рыдала.
— Ты совсем сдурела? — крикнул я, потирая лоб. — На колени не надо, но ногой по голове тоже перебор!
Мила заревела ещё сильнее. Это было неожиданно, и как с этим бороться, я не знал. Но выгонять в таком виде девушку я не мог, как бы я к ней ни относился.
— Проходи, — пробурчал я. — И прекрати реветь!
Мила прошла в комнату, села на кровать Глеба, немного успокоилась и сказала:
— Прости, что расплакалась, это всё нервы. Но я всё же хочу рассказать тебе, где я была. Если после этого решишь, что я неправа, то я уйду.
— Мила, я уверен: нет такой причины, которую нельзя было мне назвать. Ты сама всегда говорила, что мы в этом мире одни, и что теперь мы должны держаться друг друга, что у нас никого больше нет, что…
— Я была у родителей, — перебила меня Мила.
— Что?
— Я была у родителей. Я видела, как ты переживаешь разрыв с родными, и я просто не смогла тебе рассказать, что общаюсь со своей семьёй. Прости. Я поддерживаю связь с родными с самого отъезда. Они ужасно переживают, боятся, что это раскроется. У папы могут быть проблемы. У нас очень богатая, но не влиятельная семья. Поэтому мы вынуждены скрывать это всё. Родители очень любят меня. В честь окончания первого курса они сняли виллу на неделю в Сочи. И я ездила к ним. Я хотела тебе про всё рассказать, давно хотела, но видела, как ты переживаешь разрыв с семьёй, и не смогла сделать тебе больно.
Это было неожиданно. И что самое интересное — Мила была в чём-то права. Не то чтобы мне прямо стало бы от этого больно, но я вспомнил, как неуютно мне было у Денисовых, как, глядя на Глеба и его родителей, я постоянно вспоминал свою семью. И что уж врать самому себе — мне было больно. Мила оказалась права.
Но я не мог понять одного — ладно врать по телефону, но как она умудрялась делать это с глазу на глаз, с моими-то способностями к эмпатии? Неужели, она умела так закрываться? Одно дело — не рассказывать про отношения с родными, там особого вранья не было, просто не говорила, вот мне и нечего было прочувствовать. Но она рассказывала о своих планах на лето, о занятиях у Игнатьева, и я ни разу не почувствовал, что она врёт.
— Всё равно не понимаю, зачем ты придумала эту историю с занятиями. Такое ощущение, что тебе прямо нравилось мне врать.
— Ничего я не придумала! Я действительно напросилась к Ярославу Васильевичу и даже сходила на два занятия, а потом позвонила мама и сказала, что они решили сделать мне сюрприз и ждут меня в Сочи. И куда мне было деваться? Пришлось тебе врать. По телефону такие вещи рассказывать тем более не хотелось. Но хоть мне и жаль, что всё раскрылось именно так, я рада, что это вообще раскрылось. Мои родные ещё три дня будут в Сочи, и они ждут нас. Я хочу тебя с ними познакомить. Ты готов поехать прямо сейчас? Или завтра?
— Никуда я не поеду. Ни сейчас, ни завтра, — отрезал я.
— Но я хочу познакомить тебя со своими родителями!
— Я уже познакомился с родителями Глеба — мне хватает.
— Родители Глеба тебя чем-то расстроили?
— Нет, всё нормально. Просто я не хочу никуда ехать. Давай оставим эту тему!
— Но я больше не хочу, чтобы между нами были хоть какие-то секреты! — уже почти кричала Мила. — Я хочу, чтобы ты меня простил!
— Не за что мне тебя прощать. Ты права: мне очень тяжело без семьи.
— Я просто боялась, что ты меня бросишь, когда узнаешь, что я не такая, как ты, в смысле, что не совсем одна осталась. Я так боюсь тебя потерять.
— Не бойся.
Я посмотрел на Милу. Она сидела напротив меня, на кровати Глеба, заплаканная, расстроенная. Где-то там, в Сочи, находилась её семья, а она примчалась ко мне в Новгород. Можно было, конечно, сколько угодно обижаться, но нельзя было не признать, что она была права — если бы она мне всё рассказала, мне было бы ещё больнее ощущать свою брошенность и ненужность родным. И хоть я уже с этим смирился, как с фактом, но всё равно было обидно и больно. И, как ни крути, никого ближе Милы у меня теперь не было.
— Ты простишь меня? — робко спросила Мила ещё раз.
— Мне не за что тебя прощать, — ответил я. — Но больше мне не ври. Никогда.
— Больше не буду, — ответила Мила и снова заревела.
— Сейчас-то ты чего плачешь? — удивился я.
— Не знаю, — ответила Мила и улыбнулась сквозь слёзы. — Так мы…
— Нет! — сразу же отрезал я, поняв, к чему она клонит. — В Сочи я не поеду! Хватит! Мне бы от Москвы отойти. А ты поезжай, я не против. Семья — это действительно важно, и я рад, что ты её сохранила.
Мила отрицательно покачала головой, размазала по щеке очередную слезу, улыбнулась и сказала:
— Я больше никуда от тебя не уеду и тебя никуда не отпущу! Ты мой!
*****
Иван Иванович Милютин и старший следователь Прохоров сидели за массивным металлическим столом комнаты для допросов. Отворилась дверь, и охранник ввёл Олега Левашова. Молодой граф, щурясь, и не до конца ещё отойдя от сна, разглядел сидевших за столом и спросил:
— А днём нельзя было это сделать? Или боитесь, что убегу?
— Увы, ситуация неожиданно изменилась, и нам приходится спешить, — ответил Милютин. — Уж поверь, мы с Артёмом Савельевичем нашли бы, чем заняться в это время.
— Изменилась до такой степени, что вы решили разделаться со мной среди ночи? — искренне удивился Левашов.
— Делать мне больше нечего — лично такой ерундой заниматься, — усмехнулся Милютин. — Для этого у нас есть специально обученные люди. Проходи, садись!
Охранник провёл Левашова к стулу и проследил, чтобы он сел. После этого охранник покинул комнату, а молодой граф обратился к сотрудникам КФБ:
— И что же такого случилось, позвольте спросить?
— До нас дошла информация, что твой дед каким-то образом узнал о том, что ты у нас, — ответил Иван Иванович.
— И после этого вы решили меня побыстрее прикончить?
— Ты совсем идиот? — удивлённо воскликнул Милютин. — Ты, вообще, слушаешь, что тебе говорят? Я тебе только что сказал, сам я такой ерундой не занимаюсь! Мне не положено! Да и как мы тебя теперь прикончим? Всё! Ушёл поезд! Но оно и хорошо, что не успели. Дед у тебя настырный, раскопал бы, раз уж наводку получил. Сейчас наша задача: быстро тебя оформить и уже утром отправить в закрытую психиатрическую клинику для проведения экспертизы.
— Зачем? — насторожился Левашов.
— Затем, что вариантов не осталось — теперь только суд и клиника.
— Я не пойду в психушку! — закричал молодой граф. — Это позор! Вы обещали! Лжецы! Ненавижу вас!
Левашов вскочил и чуть было не бросился на сотрудников КФБ, но Милютин сделал резкое движение рукой в сторону парня, и того сразу же скрутило, да так, что он не мог пошевелиться. Иван Иванович продержал пленника в таком состоянии примерно половину минуты, потом ослабил заклятие и жёстко сказал:
— Угомонись, мальчик! Сядь и не делай глупостей!
— Но вы обещали! — воскликнул Левашов, но уже другим тоном — обиженным, растерянным. — Это позор! Я не псих!
— Сядь, я сказал! — уже заметно повысил голос Милютин.
Левашов послушно присел на стул.
— Есть вариант, — сказал Иван Иванович. — Хотя такой поддонок, как ты, его не заслужил. Но для этого надо, чтобы тебя простили Андреев и Зотовы и не настаивали на твоём наказании и забрали заявления в полиции.
— Они меня не простят.
— Согласен. Но я попрошу, чтобы они ради дела хотя бы забрали заявления и отозвали показания. Этого хватит.
— Хватит для чего?
— Чтобы перевести тебя из обвиняемого в свидетели или даже потерпевшие.
— Это как? — удивился Левашов.
— Легко. Неустановленные пока эльфы вошли к тебе в доверие, использовали твой конфликт с Зотовыми, и разыграли всё так, чтобы тебя подставить.
— Думаете, это получится?
— Не знаю, — ответил Милютин. — Но решай прямо сейчас: или мы пробуем, или утром поезжай на обследование в клинику.
— А что будет со мной, если всё получится?