Поскрипев зубами – от злости, бессилия, досады, – тальден подошел к гобелену, натянутому над изголовьем кровати. Запустил руку в потайное углубление, нащупал реликвию и негромко выругался. Не успел обернуться, как обнаружил рядом с собой снежного духа. Леуэлла полулежала на кровати и, загадочно улыбаясь, вкрадчиво спрашивала:
– Ты добровольно отдаешь мне Шарлаховое сердце, Игрэйт Теудур Хентебесир?
– Добровольно, – процедил князь после недолгого колебания.
В том состоянии, в котором находился сейчас, после бессчетного количества выпитого на празднике, Игрэйт с трудом соображал и желал только одного: чтобы его личный кошмар поскорее закончился. Чтобы Сольвер – единственное спасение кузена – сдохла.
– Ну вот и чудненько.
Богиня выпрямилась, щелкнула пальцами, и камень, выскользнув из бархатного кисета, растекся по раскрывшейся ладони Древней сверкающим сгустком крови, а потом растаял в полумраке комнаты.
Вместе со своей новой хозяйкой, снежной пылью осыпавшейся на покрывало. И только голос, звонкий и холодный, подобный журчанию горного ручья, струившегося по промерзшему камню, продолжал звучать в сознании Огненного песней-обещанием:
«Сегодня ночью алиана заледенеет. Станет льдом… льдом… льдом…»
Глава 37
Я боялась, что теперь, когда эмоции схлынули, в его глазах не найду ничего, кроме сожаления о принятом поспешно, под влиянием моих слов и его чувств, решении.
Но сожаления не было. Обычно ледяной взгляд сейчас был полон тепла, как воздух во время оттепели. Он говорил о чем угодно, но только не о муках совести и опрометчивом выборе. Для Скальде я не была ошибкой. Скорее наградой.
Самым желанным призом.
Желанной я себя и почувствовала, когда оказалась в руках любимого мужчины. Крепких, надежных, сжавших меня так, будто обнимал в первый и последний раз. И поцелуй, долгий, нежный, пронзительно-чувственный, когда дыхание одного становится продолжением дыхания другого, выкинул из головы все страхи и глупые мысли.
– Месяц без тебя будет пыткой. – Герхильд прижался лбом к моему лбу, шепча признание сквозь вымученную улыбку. – Мне хватило одного часа без тебя, чтобы почти сойти с ума.
– Ну меня же должны были причесать, раздеть и выкупать. – Обвела подушечками пальцев узор таэрин на шее тальдена – отражение моего собственного узора, заструившегося по телу. – Все для любимого супруга.
Сталь и серебро сливались воедино, нахлестывались друг на друга, превращаясь в идеальной красоты рисунок.
– В следующий раз любимый супруг сам тебя разденет и выкупает, – хриплое обещание, вонзившееся в каждую мою клетку иглами желания. А за ним – прикосновение губ к губам. Осторожное, почти неощутимое, но от этого не менее обжигающее, как будто вместо его дыхания я пила первозданное пламя.
Рядом с этим мужчиной я сама становилась пламенем. Диким, трепещущим огнем. Вздрагивавшим одинаково остро как от неторопливого скольжения ладоней по спине – мягких, ленивых поглаживаний, так и от жалящих сквозь вуаль ткани пальцев, нетерпеливо сминавших, задиравших, рвавших на мне ни в чем не повинную рубашку.
От осознания того, как сильно он меня хочет, как сдерживается из последних сил, боясь причинить боль своей ари, хоть со сдерживанием у него не очень-то получалось, слабели ноги и кружилась голова.
Кружился от упоительного чувства счастья весь мир вокруг меня.
Дразнящая ласка языка – это уже я с ним играю. Прикусываю нижнюю губу, чуть оттягиваю. Провожу бедрами по напряженным бедрам и вижу, как тальден прикрывает глаза. Слышу, как учащается, становится тяжелым его дыхание.
Доиграешься ты сейчас, Аня. Ох, доиграешься…
– Ваше великолепие предлагает мне не купаться и не переодеваться целый месяц?
– Предлагаю упразднить некоторые традиции.
– Поддерживаю!
И снова я задохнулась от поцелуя. Прижалась к мощной груди, цепляясь за мужа ослабевшими руками, потому что ноги больше не держали. Я не чувствовала под собой опоры. Не чувствовала, не замечала сквозь флер полумрака ничего, кроме него одного. Вдыхала пропитавший мужскую сорочку запах – запах рассыпающегося в ладонях снега, звездной ночи, пронизанной студеным холодом. Единственное, что напоминало о том, что рядом со мной лед, а не огонь.
Лед, в котором можно сгореть дотла.
– Ты ведь знаешь, я не позволю, чтобы сегодня с тобой случилось что-то плохое.
Голос, обволакивающий своей глубиной, задевающий во мне будто ставшие оголенными нервы – он вплавлялся в меня вместе с жаром прикосновений.
– А как насчет чего-нибудь хорошего?
Мгновение, и меня легким перышком подхватывают на руки. Его губы на моих губах, скользят по ним желанной лаской, нежной и одновременно страстной. Не сразу поняла, что мы удаляемся от места проведения финальной части ритуала, кровати, и движемся совсем в другом направлении – к эркерным, затянутым витражами окнам, к которым вели две широкие ступени.
– Хорошее случится позже. Сначала ужин.
В голове не осталось ничего, кроме красноречивой аббревиатуры, состоявшей всего из трех букв: «w», «t» и «f».
Не дожидаясь моего согласия или отказа, Герхильд поднес меня к небольшому столику, сервированному на двоих. Который, признаться, я прежде не замечала. Настолько была поглощена тем, что должно было случиться этой ночью и после, что совсем забыла о еде.
Да и со спальней новобрачных – роскошной комнатой, в которой могли поместиться с дюжину таких же гигантских кроватей и еще пара десятков вот этих миниатюрных столиков – не успела познакомиться. Мне было не до причудливой мозаики, желто-красными цветками распускавшейся за изголовьем кровати. Не до резной с перламутровыми инкрустациями мебели. Не до пестротканых ковров и потускневших от времени, но подсвеченных рыжими бликами пламени гобеленов.
Ни до чего не было дела, кроме него.
– Когда ты в последний раз ела? – спросил почти строго, требовательно и усадил меня… прямо на стол, сдвинув в сторону серебряную тарелку с вяленым мясом, сыром и чем-то вроде оливок. Едва не опрокинул витой подсвечник: огненные перья над оплавленными свечами испуганно затрепетали.
– Утром. Получается, что уже вчера.
А кажется, будто в прошлой жизни. Впрочем, все, что было до обручального обряда в храме, и правда произошло в другой жизни. Которую я без сожалений отпустила. А новая, ее средоточие – Герхильд, по-хозяйски устроившись меж моих покорно разведенных коленей, подносит к искусанным и, наверное, потому таким чувствительным губам алую ягоду, властно их размыкая.
Другой рукой садист-дракон небрежно поглаживал внутреннюю сторону бедра, как будто не замечая, что со мной начинает твориться после каждого его касания. Играл с кружевом рубашки, протягивая его по оголенной коже, будоража контрастом: прохладный воздух и горячие пальцы.
Тело прошило дрожью, когда почти почувствовала его там. Почти… Но Скальде вдруг убрал руку и тихо приказал:
– Ешь, Фьярра.
Послушно вобрала в себя сочную ягоду, языком слизнув сок с подушечек драконьих пальцев. Запоздало вспомнила, что мне как бы восемнадцать и я невинная дева-алиана, которой, по идее, следовало бы сейчас краснеть и смущаться, а не ловить с маниакальной жадностью потемневший от желания взгляд серых, сумрачных глаз. И уж точно не следовало прикусывать губу и, жмурясь от удовольствия, говорить томно:
– Вкусно. Сладко.
– А так?
Всхлипнула, ощутив долгожданное прикосновение. Подвластная дразнящему движению пальцев, выгнулась, вжимаясь ладонями в столешницу. Неосознанно попыталась свести колени, но препятствие в виде провокатора-мужа не позволило мне этого сделать.
– Так еще слаще, – призналась на выдохе.
Было действительно сладко. Ярко, неожиданно. Бесстыдно. Я чуть не застонала от разочарования, когда Герхильд вдруг с самым невозмутимым видом оправил подол ночной рубашки и как ни в чем не бывало продолжил меня кормить. То ягодами, то лепестками сыра, то тем самым подобием зеленых оливок. Соленых и острых, как его взгляд, от которого покалывало соски и внизу живота завязывались невидимые узелки.
Дразнящие поглаживания колена… Почти невинные прикосновения, которые заставляли желать его еще сильнее.
Губы обожгло холодом чеканного кубка.
– Выпей. Все. До дна.
– При условии, что после этого мы перейдем к десерту.
Сказала скромница-алиана, пожирая своего дракона-мужа алчным взглядом, и услышала хриплое обещание:
– После этого к десерту перейду я.
Давно пора.
Вино тоже оказалось сладким. Или я сейчас просто была не способна ощущать другие вкусы… С ярким пряным ароматом, от которого еще больше закружилась голова. А может, благодарить за внезапную слабость стоило Герхильда. Потому как, дождавшись, когда опустошу кубок, тальден отнял его у меня, отставил куда-то (куда – не знаю, просто услышала обиженное звяканье металла) и, выдав рычащее:
– Не могу больше, – ворвался в меня поцелуем.
Таким, что в комнате разом погасли все свечи, на небе – звезды. Весь мир померк. Остались только ощущения. Пряные, как тот хмельной напиток. Которые я пила жадно, вбирала в себя.
Ледяной притянул меня, требовательно и властно, заставляя прижиматься к нему плотью, изнывающей от желания. Чувствовать его собою. Его силу, его жажду. Она вливалась в меня неистовым пламенем: после каждого поцелуя, обжигающего кожу укуса, моего приглушенного стона и его рычания-шепота.
– А сам ни к чему, кроме меня, не притронулся. А зря. Было вкусно, – демонстративно облизнула губы. Вздрогнула и резко втянула в себя раскаленный воздух, когда он, приспустив кружево сорочки, прикусил-поцеловал напряженную вершинку соска. – И вино отменное. Крепкое, сладкое. Ох…
– Это ты сладкая, – хриплый, утробный голос, посылающий по всему телу разряды удовольствия. Он зажигал меня, как факел или свечку, вместе с ласками твердых пальцев, заставляя гореть и плавиться. – Мне не нужно вина, Фьярра. Я и так уже пьян тобой. Это ты мой хмель.