Двое пассажиров стояли возле носовой рубки — жердяной клети, обтянутой кожей. Дядя, коренастый мужчина лет тридцати с короткой жесткой бородой, выглядел спокойным и уверенным. Племянник, долговязый, по-юношески резкий и вихрастый, восторженно показывал рукой вдаль.
Для устойчивости оба держались за жерди.
Жилые кварталы города сбегали к самой воде. Справа береговая линия уперлась в остров Зефирий, на котором располагался Акрополь. В этой части города жили эллины.
Слева широкая полоса зелени над карийской Салмакидой резко оборвалась, стоило лембу выйти на траверз маяка. Остались только нежная лазурь моря перед форштевнем да пронзительная синева неба над головой.
Островок Арконнес совсем недолго маячил впереди по курсу, ему на смену пришла громада Книда. Дальше можно было бы ждать широкую панораму Эгеиды, если бы вид полностью не закрыл остров Кос.
Сразу за Косом парус беспомощно захлопал под порывами встречного ветра. Навклер вынес из рубки фиал, выплеснул вино за борт. Вполголоса забормотал молитву.
Пассажирам кариец объяснил, что в это время года северо-западный Скирон стихает только к вечеру. Так что днем придется прижиматься к островам. Если Посейдон смилостивится, то наполнит парус попутным ветром в проливах.
Даже сейчас, в месяце гекатомбеоне, когда наступил благоприятный период для навигации, ни одно карийское судно из-за Скирона не выйдет в открытое море без весельной тяги.
Вечер подкрался незаметно.
Воздух вдруг загустел, казалось, море и ветер устали ворочать валы. Наконец со стороны Керамикского залива потянуло влагой. Парус выгнулся, а такелажные тросы снова стали напоминать тугие струны лиры-барбитона.
Навклер разрешил пассажирам устроиться на ночлег в трюме. Спустившись с полубака по лестнице, галикарнасцы оказались под кожаным фальшбортом.
Свободного места здесь было мало, поэтому пришлось расположиться рядом с товарами: рулонами милетских тканей, пифосами с зернами горчицы, железными синопскими гвоздями в мешках, тюками шерсти тонкорунных ионийских овец.
Сквозь щель между кожей фальшборта и мачтой прокрадывались малиновые лучики, оживляя трюмный полумрак. К запаху застарелой просмолки примешивался дух несвежей рыбы.
Когда глаза привыкли к темноте, старший из спутников неторопливо развязал узелок, чтобы достать хлеб и кусок овечьего сыра. Вытащил пробку из засушенной тыквы-горлянки.
Пригласил младшего закусить:
— Геродот, присоединяйся.
Племянник лишь отмахнулся:
— Потом, Паниасид.
Он пробирался среди корзин, мешков и тюков — так хотелось все посмотреть, пощупать, оценить. Навклер предусмотрительно закрепил груз канатами, иначе в трюме было бы не развернуться.
Паниасид любовно погладил тыкву.
Сказал, вроде бы обращаясь к спутнику, но из-за скрипа шпангоутов тот его не услышал.
— Вот… Фляга со мной еще с похода Ксеркса. Больше десяти лет прошло, а она как новая…
Все-таки Геродот вернулся к дяде — до Коринфа плыть четыре дня, а то и все пять, так что успеет здесь полазать, тем более что навклер попросил присмотреть за шерстью, и сразу ему сообщить, если в трюме появится вода.
Да и есть хочется.
Паниасид не умолкал, похоже, на него нахлынули воспоминания. Геродот не собирался прерывать дядю: если хочет поговорить о войне — пусть выскажется, значит, наболело.
Еще отец учил старшего сына: слушай рассказчика внимательно. Человеческий опыт бесценен, потому что жизнь коротка. Чем больше ты будешь знать о других странах и народах, тем быстрее найдешь общий язык с чужестранцем, да и на чужбине не пропадешь. Ты можешь не принимать на веру слова собеседника, но не показывай вида. Умей ценить искренний и доверительный разговор.
Паниасид продолжал:
— Полезная вещь, не бьется. Я ее в бою взял трофеем, уж не знаю, как она там оказалась — горлянки во Фракии не растут. Я тогда копейщиком служил в карийском хазарабаме, там и наши были, эллины из Дориды, и карийцы из Миласы. А куда денешься — призыв распространяется на всех подданных шахиншаха. Многие уплыли с Артемисией к Эвбее. Так вот… После взятия Византия мой хазарабам отправили к Пангейским рудникам. На Несте нас атаковали сатры, которых ни Мегабаз, ни Мардоний не смогли усмирить после скифского похода Дария. Это фракийское племя яростно защищало свои золотые шурфы. Только куда им против Ксеркса — в его армии воинов было, что звезд на небе!
— Звезд? — Не сдержав удивления, Геродот перебил дядю.
— Точно, огромные полчища, — уверенно подтвердил Паниасид.
— Из Фракии Ксеркс направился в Элладу?
— Да.
— Почему? — Казалось, Геродот хотел знать все о походе великого шахиншаха.
Дядя задумался.
Потом снова заговорил:
— Я разное слышал… Персы эллинов не любят за многое. Вообще-то все началось еще с Троянской войны, когда эллины из-за похищенной Елены разрушили целое государство в Азии. Но это было давно… Тридцать лет назад ионийские полисы не подчинились двоюродному деду Ксеркса, Киру Великому, когда после захвата Лидии тот вышел на побережье Нашего моря[27]. Потом эллины сопротивлялись отцу Ксеркса, Дарию, во Фракии и Македонии. К тому же агрессор всегда презирает предателей в стане своего соперника, а такие нашлись среди эллинов: Аргос и Фивы хотели остаться в стороне от назревающего конфликта, Дельфы искали мира с персами. Дарий думал, что подчинить эллинов будет так же легко, как до этого он подчинил лидийцев, вавилонян, египтян и фракийцев… Почему? Да потому, что полисы Эллады враждовали между собой. Ему об этом нашептывал зять Мардоний. Но Дарий обломал зубы уже на восставшем Милете. А когда выяснилось, что ионийским полисам помогали Афины и Эретрия, то шахиншах затаил обиду. Так что, я думаю, в первую очередь он хотел отомстить… Ты что-нибудь знаешь о позорном провале афинского посольства в Сардах?
Геродот не ударил в грязь лицом:
— Афиняне допустили при дворе сатрапа Сард Артаферна серьезную ошибку. Приехали, чтобы заключить с персами военный союз против Спарты, и были готовы заплатить большие деньги. Артаферн попросил в обмен на помощь только землю и воду. Послы, думая, что дешево отделались, легко дали свое согласие. Не знали, что это ритуальная клятва в верности сатрапу и они тем самым обрекают Афины на подчинение Персидской империи.
— Молодец, — похвалил племянника Паниасид. — Откуда ты это знаешь? В библиотеке Лигдамида я ничего не нашел про этот случай.
— Отец рассказывал.
— Вот тебе и вторая причина похода, потому что Афины никакую клятву выполнять не собирались. Но персы-то уже считали Аттику своей территорией. Представляешь, как они взвыли, когда узнали, что формально подвластное им государство выслало военную поддержку восставшим ионийским полисам… А растяп этих Народное собрание наказало. Клисфена, который был в посольстве архистарейшиной, изгнали остракизмом, который он сам же и учредил.
— Еще были причины? — Геродот жадно слушал дядю.
Куски сыра и хлеба он засовывал в рот машинально.
— Гиппий, — коротко ответил Паниасид. Потом пояснил: — Дарий прислал в Афины послов с требованием подчиниться изгнанному тирану Гиппию, который скрывался в Лидии. Но Совет знати убедил архонтов казнить послов, чтобы показать персам свое презрение.
— Зачем он был нужен Дарию?
— Видишь ли, — Паниасид в задумчивости расчесал бороду пятерней, — с одним человеком легче договориться, чем с группой единомышленников, которым есть что терять. Посулить ему деньги, льготные торговые пошлины, землю… В общем, лидийцев сбросили в пропасть. Это было ошибкой, потому что Дария поступок афинян просто взбесил, и он отправил к Эвбее двадцатитысячное войско во главе с Артаферном. Гиппию нашлось место в Военном совете шахиншаха. Разграбив Эретрию, Артаферн угнал ее жителей в рабство. Дальше ты знаешь…
— Марафонская битва! — уверенно заявил Геродот. — Эллины дали отпор персам. Афинским ополчением командовал Мильтиад, бывший тиран Херсонеса Фракийского. Он отлично разбирался в тактике персов, так как полуостров находился под их властью. Артаферну не помогло даже то, что его советником был Гиппий — знаток фалангового боя.
— Точно. — Паниасид был доволен осведомленностью племянника. — Ну и завертелось… Слишком много унижений Дарий претерпел от Афин: казнь лидийского посольства, сожжение Сард Аристагором при поддержке афинского флота, постыдное поражение под Марафоном… Он уже не мог остановиться.
Закупорив флягу, Паниасид завернул сыр и лепешки в ветошь. Взглянул на присмиревшего племянника. В темноте рассмотреть лицо было трудно, но то, что Геродот удобно облокотился на пук шерсти, говорило само за себя: устал бедолага.
Паниасид заботливо набросил на него хламиду и тоже приготовился ко сну.
Позевывая, проговорил:
— Воду нам разрешили брать из носовой амфоры. Еды до Наксоса хватит, если будем ее беречь, а в Хоре придется раскошелиться. К Скиросу до заката будем плыть в открытом море, так что болтанка нам обеспечена. — Паниасид ухмыльнулся. — Зато на еде сэкономим.
— И что — так до самого Скироса не будет ни одного острова? — допытывался Геродот.
— Ну, почему — будут… — отозвался сонным голосом Паниасид. — И большие, и маленькие. Не зря их называют Спорадами[28]. Только как ты к нему подойдешь, если у тебя нет карты отмелей? А лоцмана взять негде, потому что островки эти по большей части необитаемые. Да и что там делать?
— Найти лагуну, закинуть бредень на мелководье и наловить рыбы. — Казалось, у племянника есть ответ на любой вопрос.
— Ага, — усмехнулся Паниасид, — пока ты будешь возить бреднем по отмели, налетят пираты, захватят твое судно, и ты со своим уловом застрянешь на берегу. Хорошо, если не убьют! Так что проще купить солонины или вяленых сардин в порту.
Геродот обиженно засопел, потом повернулся на бок.
— Мне вот что не дает покоя, — задумчиво проронил Паниасид. — Сколько лет уже прошло, а я забыть не могу… Вот сейчас закрываю глаза — и снова вижу тот бой. Что тогда