Внешностью Кобон походил на видавшего виды вольноотпущенника, который наконец достиг свободы и достатка: полноватый, с залысинами, усталый взгляд…
Мешки под глазами говорят об излишествах, но это нормально для чиновника такого ранга — должность обязывает агоранома участвовать в симпосиях, устраиваемых архонтами.
Кобон представился.
— Нас в чем-то обвиняют? — Паниасид не привык юлить, поэтому спросил без обиняков. — Мы не преступники.
— Вы мои гости.
— Так гостей не приглашают, — огрызнулся галикарнасец, — и не ведут под конвоем на глазах у всего города.
Агораном усмехнулся:
— Люблю, когда собеседник приступает к беседе с солдатской прямотой, а вопросы задает в лоб. Ты ведь солдат? — Он решил вызвать галикарнасца на откровенность.
Паниасид на секунду смутился.
Потом, решительно глядя в глаза Кобону, ответил:
— Да, солдат. Но только бывший. Тебя интересует, на чьей стороне я воевал? В армии Ксеркса. Если ты знаешь, что я из Галикарнаса, то должен понимать: у меня не было выбора.
Кобон оценивающе смотрел на гостя.
Паниасид принял правила игры: если агораном ждет от него откровенности, то получит ее?
— Я — подданный Персии. Ты хочешь обвинить меня в измене? Только уточни: кому я изменил? Спарте, от которой Аристагор и восставшие против Дария ионийцы тщетно ждали помощи? Или Афинам, которые прислали в Милет жалкую эскадру из пятнадцати кораблей? Мятеж был потоплен в крови именно потому, что Эллада отвернулась от своих братьев.
Паниасид уже не скрывал раздражения, в конце концов, он чужестранец. Прав у него, разумеется, меньше, чем у граждан Коринфа, но никто не смеет осуждать его за верность своей родине. Пусть даже эта родина сейчас находится на вражеской территории.
Галикарнасец демонстративно плеснул в пустой канфар вина. Залпом выпил.
Хозяин не перебивал, тогда Паниасид взял себя в руки, заговорил мягче:
— Лигдамид нам не доверяет. Волчьеногие[34] хватают горожан за малейшее подозрение в измене. Тюрьмы полны невинными людьми. Кресты и виселицы не простаивают. Когда Ксеркс объявил призыв, пошли все. Кроме тех, кто сбежал в горы. Но персы отловили дезертиров и продали в рабство, а их семьи казнили…
Галикарнасец не хотел продолжать — с какой стати он должен распинаться перед этим раздутым от чувства собственной значимости коринфянином.
Поколебавшись, все-таки объяснил:
— Если уж быть точным, то воевал я не с эллинами, а с фракийцами, потому что Ксеркс двинулся на Элладу через Геллеспонт. Под Абдерами получил ранение, долго валялся в обозе. Мой хазарабам получил свежее пополнение из Македонии, а раненых дорийцев и карийцев отправили по домам. Так что в походе на Афины я не участвовал…
Кобон пожевал губами. Что ж, похоже, галикарнасец действительно воевал по принуждению. Основное про дядю он выяснил, пора переходить к племяннику.
— Говорят, у тебя хорошая память, — обратился он к Геродоту.
— Кто говорит? — удивился тот.
— Неважно, — уклончиво ответил Кобон. — Ты окажешь мне услугу?
Геродот обескураженно кивнул.
Агораном протянул юноше навощенную табличку с текстом:
— Прочитай и повтори вслух.
Геродот взглянул на текст.
Отложив табличку в сторону, улыбнулся:
— Мне не нужно читать, я помню "Одиссею" наизусть. Это отрывок из девятнадцатой песни, в котором рабыня по имени Эвриклея, по приказу Пенелопы омывшая страннику ноги, узнает в нем Одиссея.
Он начал декламировать:
…Одиссей же сел к очагу; но лицом обернулся он к тени, понеже
Думал, что, за ногу взявши его, Эвриклея знакомый
Может увидеть рубец, и тогда вся откроется разом
Тайна. Но только она подошла к господину, рубец ей
Бросился прямо в глаза[35]…
— Ладно, ладно, — шутливо запротестовал Кобон. — Верю!
Агораном мысленно потирал руки. Действительно, юнец обладает незаурядными способностями. Осталось убедить галикарнасцев в том, что он им друг. А от доверительных отношений до вербовки — один шаг.
Он внимательно посмотрел Геродоту в глаза.
— Ты тоже персидский подданный. Вот и скажи мне, только честно: пошел бы за Ксеркса воевать? Не бойся: что бы ты ни ответил, последствий не будет. Клянусь олимпийскими богами…
Геродот беспомощно посмотрел на дядю. Тот сидел насупившись, глядя в одну точку.
Тогда он взял себя в руки:
— Нечего мне бояться… Пойду, если призовут. Только не по своей воле, потому что кровь в охотку проливают за свободу. А мы под Ксерксом свободы не видим. Нет у меня среди персов героев. — Его глаза загорелись. — Зато среди эллинов достаточно: Мильтиад, Фемистокл, Павсаний, Аристид… Будь я афинянином, с радостью взял бы оружие в руки.
— Хороший ответ. — Кобон казался довольным. Он понизил голос: — Правда, не все так однозначно. Фемистокл, в конце концов, сбежал к персам в Сарды, хотя предателем его не назовешь. Я даже не знаю, кто для могущества Афин сделал столько же, сколько он… Павсаний — герой битвы при Платеях, но стал информатором Ксеркса. Вот кого точно не заподозрить в измене, так это Аристида. Не сомневайся, у него есть преемники… — Агораном хитро прищурился: — Видишь — и я с тобой откровенен…
Потом спросил Паниасида:
— Когда в дорогу?
— Пока не решили… Сначала надо получить ретру. Тогда и уйдем.
— В Афины?
— Да.
— Пешком?
— Как получится…
— Хорошо. Окажешь мне услугу?
Паниасид заколебался. Чем он может помочь такому влиятельному человеку? Но все-таки кивнул.
— Я завтра напишу письмо, а мой ойкет принесет его в пандокеон. Адресат — человек известный. Дом Кимона тебе каждый в Афинах покажет. Просто передай ему письмо. Сделаешь?
Паниасид снова кивнул…
Утром дядя с племянником влились в общий поток пешеходов и повозок, направлявшихся к Лехею. На пару сотен шагов сзади шестеро рабов несли форейон Кобона.
Рядом с галикарнасцами вышагивал крепкого вида коринфянин в поношенном хитоне и петасе. У путника не было ни козы, ни мешка, лишь палка в руке да дорожный узелок на плече — вот и весь скарб. Шел налегке — так что в этом такого, зато удобно перешучиваться с сидящими боком на ослах и мулах попутчиками.
Соглядатай-сикофант время от времени отставал, чтобы доложить хозяину обстановку на дороге. Кобон кивал или коротко давал указания. Он не сомневался, что подопечные доберутся до гавани без приключений. Но все же…
Когда оба сядут в лодку, агораном отправится назад. Сикофанту поставлена задача: не отставать от галикарнасцев ни на шаг, но держаться незамеченным. Мошна с коринфскими статерами надежно спрятана у него в котомке.
Если найдутся желающие отнять — он отобьется ножом, не в первый раз. В Дельфах серебро вместе с письмом надо передать связнику. Имя жреца известно — Акерат.
От просторов, открывшихся со скал Федриад, захватывало дух. Галикарнасцы поднялись сюда по тропинке, начинавшейся у Кастальского источника. Утонченная красота построек Дельфийского оракула[36]резко сменилась уродливым пихтовым буреломом.
В дневном мареве дремали вершины Парнаса. Внизу расстилалась Фокида. Среди лесистых гор синел кусочек Коринфского залива. Геродот знал, что за Парнасским хребтом прячутся Пиндские скалы. А еще глубже к северу тянутся горы Киферон.
Если пойти на запад, то будешь долго топтать густую траву этолийских холмов, пока не спустишься в изрезанную реками Акарнанию. Дальше лучше не ходить, потому что там нет ничего, кроме горных цепей Эпира.
Так никто туда и не ходит — грузовые корабли из Адриатики, сделав остановку в Калидоне, через узкие проливы торопятся в Лехей, чтобы по волоку перебраться в Кенхреи, а оттуда плыть в Афины. Сошедшие на берег Этолии паломники отправляются прямиком в Дельфы.
Геродот повернулся на восток в надежде увидеть Копаидское озеро. Да куда там — до него не меньше двух дней пути по бездорожью. Наверняка фокийские паломники привезли с собой в Дельфы для жертвоприношения знаменитых кефисских угрей…
Ельник нечесаной бородой спускался в долину. Геродот представил себе дикие хороводы одетых в козлиные шкуры спутников Диониса — фиад, менад и силенов — среди вековых деревьев.
Он подумал о том, что суровая природа Дельф больше подходит для неистовых дионисийских оргий, чем для спокойных торжественных ритуалов в честь светоносного Аполлона Феба — очистителя, исцелителя, пророка.
Но тут же вспомнил, что жрица-пифия прорицает в экстазе, а значит, и ей не чужд дионисийский пыл. Тем более что зимой, когда Аполлон улетает на крылатых чудищах в страну гипербореев, на высокогорных лугах Парнаса царствует Дионис.
Геродот из озорства громко свистнул — и был поражен прокатившимся по лощине эхом, так же переходящим из тона в тон, многократно повторенным — словно горы засвистели в ответ.
Он знал по ученым книгам Лигдамида, что в седой древности на месте Дельф располагались два города — Пифон и Ликория. Покровителями этого дикого края долгое время были Посейдон, Гея и ее дочери. Затем Аполлон Дельфиний привел сюда критских моряков, которые возвели в его честь кумирню из ветвей лавра…
Далеко внизу среди священных рощ красными пятнами выделялась черепица храмов. Белели вымощенные известняковыми плитами теменосы — все в темных пятнах закопченных алтарей.
Святилища и агора четкими очертаниями вносили гармонию в пляску холмов. Крисейская равнина скрывалась в тени Кирфисских скал. Плейст медленно нёс по ущелью мутное серебро вод.
Где-то там лежал омфал — блестящий от ритуального масла камень, брошенный на землю самим Зевсом. Эллины называли его пупом земли, а храм Аполлона Дельфийского — Срединным храмом. Дельфы народная молва нарекла центром мира.
Дома под желтыми тростниковыми крышами россыпью спускались к оливковым садам в пойме Плейста. Выгульные дворы пестрели разноцветными точками — словно кто-то рассыпал горох вперемешку с бобами. Стада пасущегося скота на такой высоте каза