От тимиатериев исходил тонкий аромат благовоний. В центре мозаичного пола Геракл душил немейского льва. Мускулы героя вздулись, он изо всех сил сжимал шею хищника, а тот в агонии широко раскрыл пасть.
Увидев вошедших, хозяин отложил в сторону свиток, энергично встал с клисмоса. Пока галикарнасцы устраивались на лежанках, рабы расставляли трапедзы.
Разговор не клеился. Кимон как будто не стремился помочь гостям освоиться в незнакомой обстановке. Приглядывался, изучал, как они себя поведут. Задав вежливый вопрос, делал вид, что такой же вежливый ответ его устраивает.
Галикарнасцам предложили тушенных в вине зябликов. Паниасид удивился: цена таким птицам на рынке — обол за семь штук. Зато на десерт подали привозные яблоки и гранаты.
Заметив интерес гостей к фруктам, Кимон равнодушно бросил:
— Ааа… Эти… Кобон прислал, у него в Мегарах связи, там лучшие яблоки на Истме. Сам бы я никогда не купил. Мне, если честно, все равно, что есть — хоть кабана, хоть зяблика. Могу просто вареными яйцами обойтись. Только на пиры трачусь ради друзей. Тогда предлагаю и угрей, и говядину, и паштеты… Вы, надеюсь, от меня не ждете деликатесов?
Паниасиду эта игра в кошки-мышки надоела. Да и вино после суток без еды ударило в голову.
Он с вызовом сказал:
— Я вообще не знаю, чего от тебя ждать… Давай начистоту — мы к тебе в гости не напрашивались. Это, конечно, большая честь, но с какой стати стратег Афин принимает у себя дома бродяг из Карии? Мы для тебя — никто.
Кимон усмехнулся:
— Как сказать…
Потом посмотрел галикарнасцу в глаза.
— Вы оба себя недооцениваете.
Паниасид выдержал взгляд.
— Объясни.
— В письме, которое ты привез, Кобон сообщает о том, что ты воевал за персов, был ранен…
— Ну и что, — недовольно бросил Паниасид. — После похода Ксеркса таких, как я, пруд пруди. Я еще легко отделался. Ты будто не знаешь, сколько ветеранов-калек кормится возле алтаря Асклепия. А по всей Элладе…
Он махнул рукой.
— Это так, — согласился стратег, — но для меня важен именно твой опыт.
— К чему ты клонишь? — Паниасид пошел напролом.
Кимон тоже решил играть в открытую.
— Я хочу, чтобы ты на меня работал.
— О какой работе идет речь?
— Разной… В том числе грязной.
Паниасид нахмурился. Так вот в чем дело. Освобождение из тюрьмы — это просто уловка, чтобы сделать его головорезом Кимона. Он покосился на племянника. Геродот даже привстал на клинэ от волнения.
— Тебе мало ойкетов?
— Работа в Галикарнасе.
— А если не соглашусь?
Ответ стратега был жестким:
— Вернешься в десмотирион. За святотатство в Афинах полагается смертная казнь. Уплата двойной стоимости украденного в твоем случае не прокатит. Отношения с сокамерниками у тебя не сложились, так что в Баратрон[39]все равно угодишь — либо до приговора, либо после.
Паниасид сжал губы.
— Подумать можно? — спросил он, все еще надеясь на чудо.
Кимон покачал головой:
— Нет!
Опустив голову, галикарнасец процедил:
— Я согласен.
— Правильное решение, — довольно заявил стратег. — Ты свободен. Геродот пока останется в моем доме на правах гостя. Будет выходить на агору, если захочет. Но под присмотром ойкета. Вы сможете видеться.
Заметив, что галикарнасец собирается возразить, он протестующе поднял ладонь:
— Это не обсуждается. Раз в пять дней, самое большее — семь дней, ты должен отмечаться. Пропущенная явка означает отказ. В таком случае Геродот отсюда уже не выйдет. Позже поговорим о работе…
На улице Паниасид остановился возле остроконечной колонны, украшенной миртовым венком. Посмотрел на вершину Акрополя, где белели развалины Эрехфейона.
"Вот куда завели меня боги. Впереди двойная жизнь. Даже если все получится… А что потом?"
Он медленно побрел в сторону Ареопага.
ГЛАВА 7
468 г. до н. э.
Афины, Наксос
Холм Ареса погрузился в полумрак.
Последние ступени дались Кимону с трудом — не мальчик уже. Уперев руки в алтарную ограду, стратег огляделся. Афины лежали перед ним как на ладони. Город пах дымом, морем, миндалем.
Холмы Мусейон, Нимфейон и Пникс походили на выгибающих спины в пенной накипи левиафанов. От них в стороны разбегались многолюдные жилые кварталы Керамик, Мелите, Койле, Лимны, Эретрия…
Лучше всего был освещен Колон — факелы на стенах храмов Афродиты, Демоса и Харит горели всю ночь. Рынок уже закрылся, поэтому оживленная днем улица Ахарнян опустела.
Домики из мягкого пентелийского пороса[40] теснились по северному склону Ареопага, будто пытаясь вползти на вершину. Отсветы костров не давали постройкам утонуть в темноте.
С южной стороны высился Акрополь с остатками древних построек: святилища Аглавры, дворца Эрехтея, бастионов Эннеапилона и храма Гекатомпедон. Вдалеке к облакам тянулась лысая коническая верхушка холма Ликабетг.
После двойного разграбления Афин персами от Акрополя мало что осталось. Оккупанты разрушили не только храмы, но и алтари Зевса, Пандиона, Артемиды Бравронии, загон для священного быка…
Прошло одиннадцать лет после катастрофы. За это время жрецы со слезами на глазах разнесли по теменосам закопченные статуи и уцелевшие в пожаре священные атрибуты. Осколки похоронили с полагающимися почестями в ботросе. На постройку новых храмов денег в казне не было.
До самого вечера на Акрополе стучали топоры плотников и молотки камнетесов — афиняне восстанавливали Пританей, главный городской очаг для членов Буле.
Архонтам пришлось украшать Акрополь уцелевшими святынями со всей Эллады: алтарем и статуей Зевса Полнея, бронзовым быком, фигурой молящей о дожде Геи, нимфеем Посейдона, а также статуей Афины с оливковым саженцем.
Реликвии скрывались за зубчатой северной стеной, но Кимон мог себе их представить в деталях — ему часто приходилось бывать на Акрополе во время общественных жертвоприношений.
Эту стену архонты восстановили в первую очередь, так как во время штурма она пострадала сильнее других. Варвары ворвались на Акрополь через расположенную под бастионом пещеру Аглавры.
Протянувшаяся от Пропилона к подножию холма прямая как стрела Западная лестница была хорошо видна в сумерках. Зато Северную лестницу — узкую и крутую — едва разглядишь даже днем из-за нагромождения лачуг на насыпных террасах, которые словно гнезда ласточек лепятся к скалистому обрыву. Лишь на самом верху чернеет проем между башнями.
Среди жилья на северном склоне скорбно белели разрушенные стены общественных построек: Эпиликия, Старого Тесмотетия, Буколия и Нового Пританея. Одиноко торчали колонны святилища Аполлона на Скалах…
Вскоре покой вершины нарушил тихий гул голосов — Совет знати собрался на заседание. Бывшие архонты расселись на деревянных скамьях вокруг ровной площадки перед Килонием. Многие принесли с собой мягкие подушки.
После того как рабы зажгли тимиатерии, по холму растекся аромат благовоний.
В центре судилища высились два камня: насилия и непрощения.
От нагретых за день скал исходило тепло, поэтому ареопагиты обошлись без шерстяных гиматиев. Лишь несколько престарелых членов Совета знати кутали ноги в мягкие овчины. Собрания так и проходили всегда — ночью под открытым небом.
На этот раз речь не шла об умышленном убийстве, поджоге или нарушении храмовых правил. Семейные афиняне последнее время также вели себя на удивление достойно — секретарь принял всего несколько заявлений об избиениях жен мужьями, да и те обошлись без тяжелых увечий.
Когда на алтарь Эриний опустилась чайка, сидевшие ближе всех к ограде старики забормотали охранную молитву Считалось, что душа умершего вселяется в птицу, а раз она прилетела к святилищу богинь мести, значит, умерший просит о прощении. Завтра надо будет обязательно принести искупительную жертву.
Ночной Скирон завывал в глубокой расселине на склоне холма, и казалось, что это души приговоренных к смерти преступников хором ропщут на свою незавидную участь.
Председателем снова выбрали Кимона. Секретарем — Эпихара.
Заняв кафедру, стратег пересчитал присутствующих.
Потом тихо спросил секретаря:
— Нет троих… Тебе что-нибудь известно?
Эпихар с готовностью проинформировал:
— Агафон из филы Акамантиды вчера сдал большую партию посуды для Пританея. На радостях запил… Хорошо, что прислал ойкета с извинениями.
Кимон кивнул.
Секретарь продолжил:
— Виссарион из филы Гиппофонтиды сообщил вечером через жену, что будет всю ночь занят на разгрузке лемба с зерном из Пантикапея. Он еще раньше предупреждал: груз прибудет со дня на день… А вот про Ипполита из филы Энеиды пока ничего не могу сказать. Хотя скороходы всех заранее оповестили. Я раба отправил к нему домой, но, даже если он в порядке, ждать времени нет. Придется начинать без него…
Снова кивнув, Кимон сдержанно бросил:
— По Энеиде проходит Священная дорога. Гильдия гончаров вышла на него с просьбой предоставить участок для нового карьера. В Керамике с глиной стало плохо — сколько веков уже копают… А половина древних некрополей Энеиды расположена на землях Ипполита. Там сейчас такое начнется…
Он махнул рукой:
— Лучше его не трогать.
Стратег ударил деревянным молотком по медному блюду, призывая присутствующих к вниманию.
— Вопрос сегодня только один — ситуация в Галикарнасе, — начал он. — Вы знаете, что после поражения персов при Микале Иония, Дорида и прибрежная часть Карии обрели свободу. Но есть проблема — тираны продолжают платить дань сатрапу Сард Артаферну. Особенно усердствует Лигдамид…
Кимон откашлялся.
Паузой воспользовался один из ареопагитов, чтобы с места выкрикнуть:
— В чем конкретно его обвиняют?
Стратег прищурился, пытаясь разглядеть того, кто задал вопрос. Так и есть — одноглазый Ликид. Тон не очень-то дружелюбный. Обычно эвпатрид помалкивает, но, когда речь заходит о бывших союзниках Ксеркса, он сразу берет слово.