Кимон сидел под мачтой вместе с лохагами. У него в руках тоже были кости, но он их не бросал, а выкладывал на палубных досках в определенном порядке. Объясняя маневр, быстро передвигал белые кубики вперед или назад. Лохаги кивали.
Паниасид остановился рядом с Геродотом. Ухватившись за вантовый трос, наклонился к племяннику.
— На тебе лица нет… Что-то случилось?
— Переживаю за братьев.
Паниасид взял его за локоть.
— Я тебя понимаю. — Дядя тщательно подбирал слова. — Хуже неизвестности ничего нет. Но не надо думать о плохом. Возможно, Формиона и Феодора уже выпустили… Мы все равно об этом узнаем не раньше, чем доберемся до Галикарнаса.
— Вряд ли, — с сомнением покачал головой Геродот, — семьям нужно время, чтобы собрать выкуп.
— Не изводи себя, все будет хорошо. — Паниасид старался говорить убедительно. — Иди лучше отдохни.
Он кивнул в сторону форштевня. Племянник отвернулся, тогда дядя направился к носовой рубке. Задернув занавеску, растянулся на овечьей шкуре. Заснуть не успел, потому что в рубку вошел Кимон.
Стратег опустился рядом с галикарнасцем.
— Пора обсудить твое задание.
Помолчал, собираясь с мыслями.
— Вы с Лигдамидом враги личные, а я и он — политические враги. Убийство в политической борьбе — это крайняя мера, когда не работают другие инструменты. В этом случае мало что изменится: на смену одному тирану придет другой, и в тюрьме снова окажутся чьи-то братья и сыновья. Будет еще хуже, если власть в Галикарнасе перейдет к народу. Демократия — не всегда благо. Часто воля демоса непредсказуема.
— И это мне говорит стратег Афин — государства победившей демократии, — усмехнулся Паниасид.
— Я в первую очередь пентакосиомедимн[43] и аристократ, — напомнил галикарнасцу Кимон, — а потом уже вождь народа. Так вот… Хочу поручить тебе переговоры с Лигдамидом.
— О чем?
— О сотрудничестве.
— Эта собака заслужила смерть.
Кимон нахмурился.
— Послушай… Я сейчас с тобой разговариваю не как частное лицо. Вы с Геродотом хотите спасти родственников и отомстить обидчику. Это благородный порыв… Но просто зарезать Лигдамида на виду у свиты — значит геройски погибнуть. А если посмотреть шире? Будущее благополучие полисов Карии основано на союзе с Афинами. Вот я и прошу тебя послужить Совету и народу Афин.
— Что именно я должен ему сказать?
— Пусть пропустит меня в залив Керамик. Книд и Галикарнас останутся свободными портами, карийские деревни я не трону, но эпибаты высадятся там, где мне надо.
— Ты уверен, что он согласится?
— Не уверен, хотя очень на это надеюсь… Во-первых, Галикарнас — морской порт. Лигдамид должен понимать, что торговля невозможна в условиях войны. Кто в море хозяин, тот и заказывает музыку. Остальные под нее пляшут. Во-вторых, сотрудничество будет оплачено. Я напишу связнику, чтобы он выдал тебе три таланта серебра для Лигдамида.
— Он не станет со мной разговаривать — кто я такой… Тем более после ареста сына.
— Тебя представит мой связник.
— Если у тебя в свите эсимнета есть свой человек, почему не поручить переговоры ему?
— Он выполняет другую задачу.
Паниасид сжал губы, обдумывая ситуацию. Кажется, афинянин хочет загрести жар чужими руками. На выгодное предложение его просьба совсем не похожа.
— Совет… Народ… — усмехнулся он. — Давай без этого пафоса. У меня есть свой народ в Галикарнасе. Мне нужно сына спасать. Я ради него готов пойти на смерть. А ты мне тут про торговые перспективы рассказываешь…
— Хорошо, — спокойно согласился стратег. — Видимо, с тобой надо разговаривать, как с деловым человеком. Мы едины в одном: Лигдамид — негодяй. Но для меня он — полезный негодяй. Что тебе нужно? Деньги?
Паниасид усмехнулся:
— Я не продаюсь.
— Тогда что? Назови плату.
Галикарнасец для себя все решил:
— Помощь племяннику. Я его люблю как сына. И верю, что он прославится. Место Геродота в Афинах. Возьми его под свое крыло.
Стратег удивился:
— А ты на что? Он за тобой как за каменной стеной.
Паниасид кисло улыбнулся:
— Я не смогу всегда быть рядом. У меня семья. Считай, что я теперь на вечном приколе в Галикарнасе. А племянник только начинает жить. Перед ним открыта вся ойкумена.
Кимон даже не раздумывал:
— Хорошо. Обещаю, что в Афинах у Геродота будет крыша над головой и еда. Остальное будет зависеть только от него.
"Все-таки продался", — довольно подумал стратег, выходя из рубки…
За островом Парос море стихло. Матросы сняли с бортовых люков кожаную завесу. Натянув на лицо форбею, келейст выдул рабочую трель. Отдохнувшие платейцы помолились Гере, после чего налегли на весла.
Вдали выросли горы Наксоса. Вскоре показались мраморные врата недостроенного храма Аполлона на островке Палатия. По склону холма за гаванью взбегали белые постройки Хоры.
Кимон приказал вывесить вымпел "Малый ход". Эскадра направилась к северному берегу острова, чтобы высадить эпибатов. Если придется отступить, корабли быстро выйдут в открытое море благодаря южному ветру.
Вскоре в долине вырос частокол из бревен, за которым заполыхали костры, — за два дня пути экипажи триер и эпибаты впервые получат горячую пищу. После того как с гиппосов спустили лошадей, тарентина рванула к холмам на разведку…
На закате в восточной части острова бросил якорь керкур со всевидящим оком на парусе. Песчаные дюны длинной желтой дугой опоясывали залив. Над самой высокой точкой острова — горой Зевс — словно пук грязной овечьей шерсти нависали облака.
Когда кожаная шлюпка уткнулась носом в берег, трое пиратов спрыгнули в воду. Им предстояло выйти к лагерю повстанцев, среди которых были беглые рабы, морские разбойники, мелкие торговцы, а также наемники, бросившие армию Ксеркса после поражения при Микале, — все те, для кого сильный афинский флот был как кость в горле.
Керкур ушел в тайную бухту среди скал. Переночевав под перевернутой лодкой, пираты с рассветом направились вглубь острова. У подножия Зевса располагалось поместье Эвриптолема.
Здесь они и решили скоротать следующую ночь.
Часть третьяУБИТЬ ТИРАНА
ГЛАВА 8
468 г. до н. э.
Наксос, Афины, Спорады, Галикарнас
Раздвинув ветви мастикового дерева, пираты вглядывались в усадьбу.
Скирды скошенной травы, куча навозных лепешек, в загоне топчутся козы. Двери сенника и дровяника закрыты. В тени кипариса лениво развалилась собака. На кипучую хозяйственную жизнь это совсем не похоже.
За сараями тянулись длинные ряды виноградных лиан.
— Ворота на запоре, — заметил Гринн.
— Навоз сухой, значит, собрали давно, — сказал Батт. — Похоже, никого.
— Кто-то должен быть, раз козы не на выпасе, — сделал вывод Гнесиох.
Потом добавил:
— Собака ваша. Я пошел в дом.
Пираты разделились. Подельники остались на месте, а Гнесиох осторожно двинулся в обход фасада. Подставив к стене опрометчиво забытую хозяевами корягу, он полез в окно.
Собака вскочила. Батт с Гринном быстро вышли на открытое место. Один сжимал толстую сухую ветку, другой вытащил нож. Волкодав с лаем бросился на чужаков.
Батт выставил сук перед собой. Гринн держался в нескольких шагах, пряча руку с ножом за спиной. Стоило мощным челюстям сжать ветку, как Гринн в прыжке сунул клинок в мягкое подбрюшье. Собака с визгом покатилась по земле.
Уже не таясь, оба пошли к портику. Кобыла, стреноженная возле одной из скирд, с любопытством повернула голову. Гринн на ходу вытер лезвие пучком сорванной травы.
В перистиле шуршал гравий — Гнесиох волочил за ноги труп старика. Спокойно и деловито, словно это была жертвенная овца. От ступеней перед входом тянулся кровавый след к колоннаде.
Пираты осмотрели дом; Нашли в кладовой несколько головок сыра, корзинку чеснока и пифос с мукой. Потом сняли с полки мешочек вяленых смокв. Этих припасов должно хватить на несколько дней.
Вода в наполненном до краев кратере казалась несвежей. Зато рядом стоял плоский сосуд-аскос с уксусом. Когда плетеный сковырнул глиняную пробку, по погребу распространился характерный кислый запах.
Батт с довольным видом вынес из гинекея инкрустированную золотом и слоновой костью шкатулку. Швырнул ее на мозаичный пол, но крышка так и не открылась. От пинка ногой шкатулка с грохотом прокатилась по ступеням.
Наконец троица развалилась на клинэ в андроне.
Засунув кусок сыра в рот, каждый потом вытирал пальцы о парчовую обивку спинки. С настенных фресок улыбались нимфы. Сатиры с похотливыми лицами прятались за деревьями. Львиные лапы клисмосов поблескивали позолотой.
— Богато Эвриптолем живет, — оценил Гринн обстановку комнаты.
Потом резко выбросил руку с ножом. Вонзившись в кипарисовый сундук, лезвие мелко задребезжало. Батт был занят делом — отковыривал кочергой золотые листы на шкатулке.
— Интересно, где поденщики? — спросил синекожий. — За лозой нужен уход.
— Известно где, — проворчал Гнесиох. — В армии Фаланта. Зря, что ли, сюда Кимон притащился?
— На кого ставишь? — спросил Гринн.
— На Кимона, ясное дело, — фыркнул курчавый. — У него за плечами Кипр и Скирос. Фалант долго не продержится. Только не пиратское это дело. Наша цель — сами знаете кто. Вот только вопрос, как к этой паре подобраться.
— А чего тут думать. — Гринн не вытаскивал нож, потому что ему было лень вставать со скамьи. — Нас в лицо никто не знает… Заявимся в лагерь среди бела дня. Так, мол, и так, мы местные крестьяне, хотим пожаловаться на произвол демарха. Из-за этого мироеда жизни не видим — вкалываем от рассвета до заката, ему прибыль на драхму, нам плата — лепта. Доколе? Вот и хотим отомстить. Через пару дней к нам привыкнут, тогда и прикончим галикарнасцев.
Он вопросительно посмотрел на главаря.
— Пойдет, — согласился Гнесиох.