се с теми же снарядами-обманками. Собственные ускорители этих ракет включились как раз на «границе опознания», когда оставалось чуть больше пяти минут полета с заданной скоростью. Скорость ракет возросла скачком, и через тридцать секунд, преодолев почти половину пути, они оказались гораздо ближе к крейсеру, чем предполагали британцы. После этого в дело вступили ускорители второй ступени, резко выбросив ракеты еще дальше вперед, и следящие контуры британца пришли «в недоумение», пытаясь определить, где настоящие цели, а где имитаторы. Впрочем, сбой в работе оборонительного контура длился недолго — если бы дело касалось одних только этих ракет, — но достаточно, чтобы дать фору Эрику и его экипажу. Сброс «Сапсана» был произведен в обход всех нормативов, и в течение доли секунды люди испытали перегрузки в тридцать «жэ». Ракетоносец вылетел, сразу набрав скорость, которая позволила ему в течение следующих шестидесяти секунд догнать вторую волну противокорабельных ракет и включить свои двигатели одновременно с их ускорителями. В этот же момент «Чалдон» открыл плотный артиллерийский огонь по британцу, а Эрик, борясь с восьмикратными перегрузками, вел свой «Сапсан» навстречу ответному огню. Единственным преимуществом ракетоносца являлось то, что, скорее всего, его еще не вычислили, и вражеские противокорабельные ракеты летели не к нему, а к сибирскому крейсеру. Плюс у него было два силовых щита и этого должно было хватить для всякой мелочи.
Итак, время уверенного огневого контакта приближалось, и Эрик должен был проделать свой головоломный — в прямом и переносном смысле — трюк раньше, чем появится реальная опасность поражения для «Чалдона» и его экипажа. И в этот момент он понял, что тревожило его на протяжении первых минут полета. Он не попрощался с Анной и не оставил прощального письма Вере. Об Алене он в этот момент не думал и совершенно не удивился этому факту, когда обнаружил его перед самым началом главного маневра. Алена была красивой женщиной, и ему с ней было хорошо, но эти отношения не могли продолжаться долго. Они оба знали об этом, но ни одному из них это не мешало. А вот Веру Эрик по-прежнему любил. Скучал по ней, и горевал сейчас о том, что умрет, не оставив ей никакого даже самого короткого послания. В этом смысле сложнее всего было разобраться с его чувствами к Анне, впрочем, он успел только подумать об этом, но на анализ мыслей, чувств, переживаний уже не было времени. Начинался последний акт драмы, которая легко могла превратиться в трагедию.
— Экипаж, — сказал он в переговорное устройство, — время! Катя, включайте автомат. Джинг, ракеты на боевой взвод. Дзюань, мне понадобится вся мощность двигателей, и активируй, пожалуйста, привод. Удачной охоты, господа!
Эрик еще произносил последнюю фразу, а система жизнеобеспечения уже вводила ему в кровь ту дрянь, которую на Сибири называют «Чжун Куй»[54]. Сначала он почувствовал укол в районе сонной артерии, затем кровь понесла по телу волну смертельного холода, и на этом все кончилось. Ни мыслей, ни чувств. Ничего. Тишина, покой, смерть. Возможно, в тот момент Эрик действительно умер. Его организм просто не справился с сибирской нейрохимией, и яд убил его раньше, чем он успел что-нибудь предпринять. Он даже не успел понять, что умирает. Однако, как тут же выяснилось, его время еще не пришло.
Эрик пришел в себя рывком, словно вынырнул на поверхность, к свету и воздуху, из темной глубины бездонного омута. Вынырнул мокрый от пота, с заполошным дыханием, с цветными пятнами перед глазами. Впрочем, дыхание вскоре выровнялось, а мельтешение цветного конфетти перед глазами преобразовалось в развертку виртуального экрана, который сгенерировал для Эрика включившийся — пока он был без сознания — адаптивный интерфейс.
Таймер утверждал, что «маленькая смерть» продолжалась всего пятьдесят девять секунд, но зато, по данным биоконтроля, была самой настоящей: с остановкой сердца, прекращением дыхания и целой кучей каких-то других страшно важных показателей жизнедеятельности, разбираться в которых у Эрика не было сейчас ни сил, ни времени. С точки зрения состояния здоровья его тревожила только ноющая боль в позвоночнике, стремительно превращающаяся в острую и даже нестерпимую. И снова система жизнеобеспечения, вырвавшая его из лап смерти, вмешалась раньше, чем стало слишком поздно. Приступ боли прошел так же быстро, как возник несколькими секундами раньше.
Ему потребовалось еще порядка десяти секунд, чтобы окончательно прийти в себя, сориентироваться в оперативной обстановке, сложившейся на данный момент, и взять управление на себя, имея в виду адаптивный интерфейс. Поле зрения расширилось, картинка стала просто-таки невероятно четкой и детализированной, и еще через мгновение информация хлынула селевым потоком. Ее было столько, что впору быть раздавленным, но Эрик тут же начал вводить общие и специальные определения, параметры отбора показателей и факторы упорядочивания. И это довольно быстро принесло желаемый результат: поток ослаб, давление спало, а хаос был замещен порядком, с которым уже можно было работать.
Итак, корвет шел в направлении британского крейсера, развив практически максимальную скорость и начиная все быстрее раскручиваться вдоль оси форштевень-корма. Когда Эрик успел «сыграть чертову фугу» на маневровых двигателях, в памяти не отложилось, но факт налицо: «веретено» атакующего «Сапсана» вращалось все быстрее, а нагрузки на организм приближались к пределу выносливости.
«Сейчас!» — Эрик поймал тот эфемерный момент, когда ракетоносец вышел на пик возможного, и включил подпространственный привод, практически одновременно заблокировав переход в гиперпространство.
«Сапсан» оказался в состоянии «подпрыжка» и резко увеличил скорость, но никаких ожидаемых эффектов не возникло. Если бы у него было на это время, Эрик наверняка сильно удивился бы этому факту, но счет теперь шел на десятые доли секунды, и он не стал отвлекаться. Отметил лишь мысленно, что нет ни «белого шума», ни «часотки», и даже перегрузки, которые должны были к этому моменту стать попросту невыносимыми, вроде бы начали спадать. А потом Эрик увидел окно возможностей и сделал то, ради чего творил все это безумие. Он выпустил одну за другой две ракеты — сдвоенный выстрел — и сразу затем еще две ракеты с тем же минимальным, но достаточным интервалом, который позволял второй ракете входить точно вслед за первой, находясь при этом в тоннеле мертвой зоны.
Ракетоносец вздрогнул, освобождаясь от противокорабельных ракет, и они перестали интересовать Эрика, который был твердо уверен — и откуда, прости господи, взялась эта уверенность! — что ни одна из них не пролетит мимо цели. Не выходя из «подпрыжка», он стремительно скорректировал траекторию движения и отключил подпространственный привод, лишь выйдя на новый курс. Поэтому попадания ракет в корпус британца он увидел как бы сверху — под кормой, — уходя от обреченного гиганта свечой вверх.
«Чалдон» подобрал сбросивший скорость и легший в инерционный дрейф «Сапсан» через сорок семь минут. Эрику удалось выйти как раз туда, куда выводил крейсер новый курс. Гибель британского крейсера деморализовала экипажи фрегатов, и они даже не попробовали атаковать сибиряка. Так что бой закончился для «Чалдона» чистой победой, без повреждений и потерь. «Сапсан» вроде бы тоже не пострадал, и до подхода крейсера его экипаж успел даже немного прийти в себя. Во всяком случае, Эрик сделал это не без облегчения и с известной мерой удовольствия. Он отключил адаптивный интерфейс, снял шлем, отстегнулся от ложемента и, протерев лицо влажной салфеткой, отправился в крошечную кают-компанию корвета. Уже оттуда, активировав автомат камбуза, он провел перекличку. Все были живы и даже почти здоровы, но уходить со своих постов не захотели. Ни у кого не было сил.
«Ну, я предложил», — Эрик пожал мысленно плечами и, устроившись на откидной скамейке, отстегнул клапан кармана на левой икре. Там он хранил НЗ «номер раз» — крошечную, всего на сто граммов, фляжку с коньяком. Точно в таком же кармане на правой ноге находился НЗ «номер два» — портсигар на несколько сигарет и зажигалка.
Теоретически курить на борту не рекомендовалось, но практически Эрику было на эти правила наплевать. После того, что он только что проделал, Эрик мог разрешить себе все что угодно. Он перевел вентиляцию и климатизатор на максимальный режим, закурил и сделал один маленький глоток коньяка.
«Замечательно!»
Между тем комбайн завершил запрограммированный цикл операций и «выдал на-гора» чашку крепкого и ароматного натурального кофе. У Эрика от одного запаха слюнки потекли, а когда он попробовал этот кулинарный шедевр, то вынужден был признать, что «Сапсан» — возможно, лучший ракетоносец, на котором ему довелось летать. Так, сибаритствуя, он скоротал все то время, которое потребовалось «Чалдону», чтобы достигнуть точки рандеву и забрать домой корвет Эрика. Он ни о чем не думал в это время, ни о чем не жалел и, казалось, ничего не чувствовал, наслаждаясь покоем, тишиной и своим замечательным кофе с коньяком и сигаретой. Ему было хорошо, и в таком благодушном настроении Эрик, в конце концов, поднялся на борт крейсера. Тем сильнее удивила его устроенная ему встреча.
На выходе из кессона стояли Ирина Ма со своим маленьким сухоньким доктором, Алена и два врачебных помощника из крейсерского госпиталя. Лица их выражали нешуточную тревогу и готовность броситься спасать Эрика Минца от чего бы то ни было.
— Что-то случилось? — спросил Эрик, подойдя почти вплотную к «комитету по встрече».
— А разве нет? — подалась к нему Алена, отчего-то заглядывая ему в глаза, словно надеялась найти в них ответ на свой вопрос.
— Не знаю, право, о чем мы говорим, — пожал плечами Эрик. — Но у меня складывается впечатление, что не о бое…
— Как вы себя чувствуете? — настороженно, если не сказать большего, поинтересовалась госпожа наместница.