чуть-чуть, и она упадет в обморок.
Антону стало жаль ее. “Пожалуй, с нее хватит, — решил он. — Она сегодня уже сполна получила”.
— Смотри, смотри, экий ты здесь, — воскликнул Астахов, указывая на какой-то снимок. — Сынок, иди сюда. Пересядь поближе.
Антон подвинул стул к отцу.
— Смотри. Вот на отдыхе. Сидишь такой, сердит на весь белый свет. Интересно, почему? А, вспомнил, мы тогда в дельфинарий опоздали.
— Да. И мама здесь грустная, как сейчас.
— Ну еще бы, ты ведь тогда чуть не утонул. Полез за мячом.
— А кто же меня спас?
— Угадай! — гордо сказал Астахов. — А ты молодец. Хоть и маленький, но почти не испугался. Да, хе-хе, когда я тебя достал, рыдал, пищал. Ужас! Кричал, что тебе мячик не позволили взять. А через пять минут был веселый, как ни в чем не бывало.
— Да. Он был совсем маленький, — мрачно сказала Тамара. — А маленькие дети быстро все забывают. К счастью…
Так и листали альбом. Астахов болтал без умолку. Антон вставлял свои реплики. То невинные, то злые. Тамара в основном молчала.
Время прошло незаметно (для всех, кроме Тамары). Поднимая бокал “на посошок”, Астахов сказал:
— Ну что ж, мои родные. Хочу сказать совершенно откровенно. Антон, ты… Ты просто молодец, что вытащил нас сюда. Нам действительно нужно чаще вместе собираться. Потому что у нас… замечательное семейство. Спасибо за такой вечер! Спасибо вам, спасибо “Волге”! Пошли домой…
Что за ужас — похмелье!
Насколько Максим помнил свои студенческие годы, тогда все было иначе. А сейчас — просто страшно. Голова — чужая. И вообще, такое впечатление, что смотришь на себя со стороны. И чувствуешь себя со стороны. Причем чувствуешь хреново.
Да тут еще Палыч зудит, будто издевается. Заинтересованно цитирует из какой-то книжки то разновидности белой горячки, то всякие похмельные синдромы. А на все попытки возразить отвечает: “Не-не, Максимка, это ж очень важно — научно знать, что в тебе происходит! Слушай…”
Максим дополз до своего номера, позвонил Астахову, попросил у него разрешения поработать сегодня дома (то есть в гостинице), благо, компьютер с Интернетом есть. Николай Андреич разрешил, ничего не заподозрив.
Но и дома не работалось. Вместо экрана Максим уставился на портрет Кармелиты и все никак не мог отвести от него глаз. Холст, как воронка, втягивал его взгляд.
В сотый раз Максим сел за клавиатуру.
И в сотый раз вскочил, понимая: нет, ни черта не получится. Снял портрет со стены, завернул его в старые газеты. И пошел к Свете.
У матери Люцита ничего не разузнала. Обидно. Потому что чувствовалось, что Земфира знает все, но рассказывать не хочет. Молчит. Слово, данное Рами-ру, дороже дочери. Но Люцита не позволила себе вспылить, до конца разыграла роль прилежной доченьки.
А потом задумалась. Вот полнолуние уже наступает, а она так ничего не разузнала. Страшновато. Рыч — такой человек, с которым лучше не ссориться. Того и гляди, вместо Кармелиты ее прибьет.
Думай, Люцита, думай. Ну не может быть, чтобы никто ничего не знал об этом золоте.
Хотя почему не может, может, конечно. Говорить-то об этом золоте все любят, а вот знать о нем… Могут и не знать.
Кстати, а от кого она, Люцита, узнала о цыганском золоте? Девушка перебрала всех. Весь табор в памяти просеяла. И все-таки вспомнила! Степан! Вот кто еще в детстве рассказал ей обо всем! Говорят, у него дед чуть ли не колдун, был как-то с этим золотом связан.
Но Степан свой, таборный, кочевой. А золото где-то тут. Значит, только кто-то из местных о нем знать может.
И тут Люцита вспомнила еще один фактик. Как-то в табор приехали Сашка и Халадо. И пошли они именно к Степану! Втроем шушукались в сторонке. А потом поехали к Зарецкому. Да-да, она точно помнит: шушукались они самым таинственным образом. И когда женщины поближе подходили, разом умолкали.
Итак, Сашка, Степка, Халадо.
Кого-то из этих троих разговорить нужно.
Ну Халадо можно сразу отбросить.
А вот Сашка и Степка — говорливые.
Света обрадовалась Максиму:
— Привет! Кофе будешь?
— Нет, спасибо, я на секундочку.
— Значит, будешь, — и она засуетилась вокруг кофеварки. — А что это у нас в руках?
Максим почувствовал, что еще не созрел, чтобы выложить, зачем пришел. Положил сверток на пол, потом взял чашку с обжигающим кофе и подошел к рабочему столу. Над чем это она работает? Засмотрелся. Интересно. Ярко. Но все в меру, не безвкусно.
— Свет, у тебя что, новый период в творчестве?
— В общем, да, — призналась девушка. — Это эскизы к декорациям спектакля. Смотри… — она разложила перед ним все наброски. — Ну как? Нравится?
— Хорошо. А как называться будет? Спектакль?
- “Озеро печали”… О большой настоящей любви.
— О любви — это хорошо. Нужно будет посмотреть.
— А тебе не интересно: кто мне дал эту работу?
— Интересно. Но я жду, что ты сама скажешь.
— Вот, считай, дождался. Кармелита! Она собирается ставить спектакль.
— Кармелита?
— Да. Я тоже сперва удивилась, но она так загорелась этой идеей. Я думаю, у нее все классно получится.
— Да. Интересно…
— Автор постановки — человек, конечно, капризный. Но я, как художник, могу замолвить за тебя словечко. Будешь моим почетным гостем.
— Спасибо, Света. Ноя… я вряд ли приду.
— Почему?
Максим развернул портрет Кармелиты и положил его перед Светой.
— Потому что я больше не хочу видеть Кармелиту. Никогда. На вот… держи.
Света наморщила лоб. Надо же — единственная ее удачная работа. И ту теперь отвергли.
— Обидно, Макс. По-моему, отличный портрет. А ты его возвращаешь.
— Портрет действительно отличный. Потому и принес.
— В смысле?
— Он мешает мне.
— Макс, не дури. Как портрет может мешать?
— Может. И очень сильно. Он разрастается на всю комнату. Куда ни гляну, везде Кармелита. А я не хочу, чтобы что-нибудь напоминало мне о ней.
Света посмотрела на портрет, задумалась.
— Слушай… Максим, тут такое дело, мне нужно тебе кое-что сказать.
— Что?
— В общем, так получилось, что Антон рассказал Кармелите о нашей с тобой ночной прогулке.
— Знаю.
— Что? Откуда, он что, и тебе уже похвастался? Что же за человек такой, а?! Интриганище!
— Да нет, мне Антон ничего не рассказывал, я говорил с Кармелитой.
— Да? Так вы все-таки встретились?! Отлично. Это я ей насоветовала… Но почему ты тогда возвращаешь портрет?
— Потому что она — невеста Миро, и я пожелал им счастья.
— И все?
— Нет, не все. Мыс ней говорили о тебе. Точнее — о нас с тобой.
— О нас? А… как это — о нас?
— Ну как? Вот так! Она считает, что наши с тобой отношения не просто дружеские, а, тьфу, черт, как это сказать… Более близкие, чем дружеские. Так, наверно, — смутился Максим.
— Вот так и сказала, да?
— Ну не так.
— А как?
— Светка, ну что ты меня мучаешь? Я же не диктофон. Она сказала, ну, что-то вроде… Что была бы рада, если бы у нас с тобой все было хорошо.
— Макс, да что за ерунда такая? Ну почему они оба, и Кармелита, и Антон, не могут поверить, что у нас с тобой ничего не было! Ну почему?!
— Я не знаю, — устало вздохнул Максим.
— Я тоже не знаю. Но мне на будущее интересно, вот как можно доказать людям, что вы с парнем — просто друзья?
— Ну их. Лучше уж мы были бы не просто друзьями.
— В каком смысле?
— А в таком. Тогда, по крайней мере, никому ничего не нужно было бы доказывать, — рассмеялся Максим, а вслед за ним — и Света.
И смех этот как-то сразу развеял напряжение, повисшее в воздухе.
Раздался телефонный звонок.
Все еще смеясь, Света взяла трубку:
— Алло. Ты? Да, привет. Слушай, а некоторые эскизы уже совсем готовы. Да, все доработала. Можешь зайти посмотреть, жду. Давай. До встречи.
Максим понял, кто звонил. И вновь возникла неловкая ситуация.
— А… А… А Кармелита сейчас придет посмотреть эскизы, — сказала Света.
— Я понял. Пока.
— Постой, Макс. Знаешь что? А я еще раз попробую убедить Кармелиту, что у нее нет поводов для ревности.
— Не нужно.
— Почему? Она мне поверит, у меня получится.
— Не надо, Света. Мы взрослые люди. Наши отношения — это наши с тобой отношения. И чем больше мы кому-то что-то объясняем, тем глупее выглядим.
— Ты думаешь?
— Уверен.
— Наверно, ты прав. Нет, точно — ты прав. Кармелита должна ценить и понимать, какой ты хороший друг. Для всех нас.
Баро не ел мяса, рыбы, не пил вина, не касался женщины. Старался думать только о хорошем. Сегодня — полнолуние. Он пойдет к семейному золоту. Сделает все, что нужно. И вернется. И вот уж тогда сыграет настоящую свадьбу с Земфирой.
Зарецкий подошел к зеркалу. Снял с себя золотые вещи: кольцо, браслет и даже цепочку, на которой висел крест, чтобы надеть его на простую бечевку. В комнату вошла Земфира. Увидела приготовления, удивилась.
— Ты что делаешь, Рамир?
— Готовлюсь к обряду. Ведь сегодня полнолуние. Помнишь, я говорил тебе.
— И потому ты снял с себя все золото?
— Да, конечно. Семейное золото, оставшееся от предков, не терпит никакого другого золота.
— Совсем-совсем?
— Ну, разве что крестики можно оставить. И то, только маленькие и освященные.
— Но почему?
— Это все украшения. Они тешат наше тщеславие. Украшают внешность, но загрязняют душу. А к тому золоту нужно идти с чистой душой, без мирской суеты.
— Я не думала, что это так строго. Рамир, а тебе не страшно одному, ночью, на кладбище?
— Не страшно, моя любимая. Там… там удивительно. В эту ночь я чувствую в себе такую силу, как будто все наши предки со мной.
Земфира перекрестилась:
— Ой, Рамир, я лучше пойду. Боюсь помешать тебе. А ты тут готовься.
Она вышла. Зарецкий улыбнулся ей вслед. Хорошо. Они уже понимают друг друга, как муж и жена. Он все собирался попросить ее, чтоб вышла. Да боялся обидеть. Но она сама все почувствовала.