Ирка разорвала обычный пластиковый пакетик. Из супермаркета. Ветер подхватил крохотные черные зернышки, разнося их над Мертвым лесом. Ирка разжала ладонь, на которой кровавым пятном лежал подаренный Мораной цветок. Свежий. Алый. Цветок мака. Забвение и отречение. Тот, с которым никогда не приходят к ушедшим, но любимым. Тот, что навеки разрывает связь с родом и предками и преграждает путь неупокоенным к живой, родной крови.
И уронила его с ладони в серый прах. Легкий алый цветок ухнул о землю точно булыжник, мгновенно уйдя в глубь серого праха… к небесам рванулся стебель, такой ярко-зеленый на фоне мертвых черных деревьев, что от него даже глазам было больно! Стебель поднимался все выше и выше, вознося громадный алый цветок. Над кронами Мертвого леса поплыл дурманящий аромат, а подброшенные Иркой семена мака превратились в целый маковый фонтан — черные зернышки взмывали в небо, разлетаясь как звезды фейерверков над кронами Мертвого леса.
Кинувшийся на Ирку громила с рогатой бычьей башкой на сутулых, как у гориллы, плечах, споткнулся на бегу, зашатался, обвел поляну бессмысленным взглядом круглых коровьих глаз. Маковый аромат пощекотал ему нос, человекобык звучно чихнул… и осыпался грудой старых желтых костей. Сверху свалилась рогатая бычья башка — безнадежно мертвая. Мчащийся за ним серокожий ткнулся в груду костей — его грудная клетка с треском лопнула, открывая переплетение старой лозы, плоть посыпалась сухой серой струйкой, смешиваясь с прахом на поляне. Панас по-шакальи взвыл и метнулся от валуна прочь. Вихрь маковых зерен догнал его, закрутил, и мертвый парень медленно опустился в прах. На человеческих губах его застыла умиротворенная улыбка.
— Прости… Прощай… — шепнула ведьма, словно саваном накрывая его теныо своего крыла.
Один за другим падали солдаты Прикованного, то рассыпаясь старыми костями, то истаивая грудой гнилой плоти, а то и вовсе разлетаясь чешуйками коры и ветвей.
Израненный Вук Огнезмей кружил над неподвижным телом старухи, безнадежно огрызаясь на напирающих врагов. Слабо вспыхивающий огненный хвост бессильно волочился следом.
— Ничего, красава, ты только не помирай, слышишь? Мы еще повоюем, — выперхивая из пасти смешанные с кровью языки пламени, рычал он. Вокруг него и над ним отчаянно и безнадежно дрались, богатыри и волки. Рухнул под ударом ламед-вовник в камуфляже. Бились в окружении ягишини-кобылицы. Хрипло ругаясь, пробивала к ним путь тусклым мечом их мать.
— Помогите-е-е-е! — заорала живая голова — аспиды падали под взглядом, но на их месте тут же появлялись новые, сжимая кольцо все плотнее.
Танька бросила последний шарик разрыв-травы, швырнула метлу вбок, уходя от удара топора. Заорала кошка… Рядом вспыхнули серебряные искры, мелькнуло лезвие меча — здухач сшиб напавшего на ведьму всадника и кинулся на следующего.
— Улетай! Скорее! — прокричал он.
Но Танька зависла в воздухе не шевелясь, лишь встряхивала головой, смахивая набегающую на глаза кровь. И с хриплым криком протянула руку…
Над горизонтом вставал громадный цветок мака.
— Ирка! У нее получилось! — сперва тихо, а потом все громче и громче закричала светловолосая ведьма, и уже совсем громко и грозно над битвой прокатилось: — Времяа-а-а! — выхватила из-за спины свою бездонную суму и перевернула ее. Из развязанной горловины посыпались помада, ритуальный каменный нож, тени, брасматик, разноцветные флаконы — духи вперемешку с зельями, — и наконец хлынули черные маковые зернышки. — Ве-е-е-е-е-тер!
Робко шевельнувшийся ветерок бросил зерна навстречу воинству Прикованного. Пронесся мимо воздушный дракон — ветер превратился в ураган и погнал перед собой маковую тучу.
Лежащая на земле черная облезлая змеица с трудом подняла голову… и начала стремительно окрашиваться алым.
— Кровь… — пока еще тихо сорвалось с перекошенных болью губ Лаумы. И громовым ревом уже во всю пасть: — Кро-о-о-о-овь!
— Убива-а-а-а-ай! — проорала Дина, прорываясь сквозь маковое облако и швыряя навстречу уцелевшим аспидам пучок молний.
Затрещал черный ствол, и дерево Мертвого леса медленно повалилось… и еще… и третье… Мать Птиц взвилась в воздух, с уханьем кружа над осыпающимися деревьями. Черные стволы падали одно за другим, расползаясь по земле липким месивом. Они разваливались вонючей трухой, растекались булькающей жижей, в которой тонули останки тварей Прикованного. Мертвый лес проваливался в густую грязь, и та с чавканьем засасывала остовы деревьев. Вокруг полянки с валуном, сладострастно хлюпая, расползалось бескрайнее болото — по его маслянистой глади гуляли волны, гоня перед собой хлопья гнили и нестерпимый смрад.
— Так тоже не годится, — испуганно пробормотала Ирка и подбросила в воздух второй дар — ярко-зеленый крестик листьев с синим цветком. Тот, что сажают на могилах стариков и каким оплетают колыбели новорожденных, тот, что венчает новобрачных, продолжая род и благословляя новое поколение силой пращуров. Похожая на прилив волна барвинков накрыла смрадное болото, топя гниль в зелено-синем буйстве цветов и листьев!
Старший Кабан носился кругами, счастливо хрюкая и зарываясь пятаком в зелень. Кот Ирусан, протяжно мяукая, катался по цветочному ковру, и, блаженно прикрыв глазки, раскачивался опьяневший от забытых ароматов Медведь. Только Лис неотрывно глядел на Ирку, ожидая, что же будет дальше.
— Морана и Живы — одно! — опуская руки, прошептала Ирка.
Словно сотканный из облаков силуэт двух крепко обнявшихся девчонок возник на фоне неба. Иногда их фигуры сливались в одну. Ирий снова затрясся, выворачиваясь наизнанку — позади них небо начало слоиться и замелькали громадные смутные фигуры других наблюдателей. Вспыхнуло пламя реки Смородины, и выгнулся Калинов мост с темным людским силуэтом, точно слепленным из клубов черного дыма. Ирка почувствовала на себе внимательный взгляд. Горизонт задрожал снова, поднялась волна, и черный панцирь черепахи Ао Алтан Мелхей Суань-У, Черного Воина блеснул под солнцем. И взгляд совсем не сонных, внимательных глазок буравил Ирке спину. Они ждали, они все ждали.
Из валуна несся протяжный захлебывающийся вой, полный смертной муки и тоски.
Наднепрянская ведьма сложила крылья и упала вниз.
Ковер барвинка мягко пружинил под ногами, когда Ирка шла к валуну. Капли темной крови из распоротых запястий пятнали голубые цветы, а замершая по четырем сторонам света четверка драконов отслеживали ее путь.
— Что… она собирается делать? — прошептал Грэйл Глаурунг. — Неужели она…
— Это ее отец, ее мир и ее люди, — резко оборвал Айтварас Жалтис. — Пусть она делает как знает. Хотя отпустить на волю убийцу своего племени может только безумная, — шепнул он.
Она обернулась, одарив его мимолетной улыбкой:
— Люди все сумасшедшие. А ведьмы хуже всех.
— Надо? — не пытаясь больше возражать, лишь спросил он, вытаскивая из кармана Иркины серебряные нарукавья.
— Какой ты предусмотрительный! — Она защелкнула нарукавья поверх израненных запястий. Можно надеяться, что на серебре еще осталась кровь Отца Дубов. Сейчас пригодится любая помощь.
Великий Водный улыбнулся ей и бестрепетно вспорол вену на руке когтями. К подножию валуна хлынула черная драконья кровь, остро запахло йодом, и морем, и солью, и речной водой. Над наполненной кровью ладонью Вереселеня Рорига полыхнуло пламя. Взвился вихрь вокруг Сайруса Хуракана. Остро запахло нефтью из распоротой до самого локтя руки Грэйла Глаурунга. Слаженно, в ритме биения сердца, мерцали четыре Драконьи Жемчужины голубая, розовая, бесцветно-прозрачная и черная.
Вой из валуна вдруг смолк, точно срезанный ножом.
— Что… что ты собираешься делать, дочь?
Наднепрянская ведьма запрокинула голову и захохотала:
— Мы собираемся исполнить то, о чем ты так страстно мечтал… Отец! — И она погрузила окованные серебром кровоточащие запястья прямо в камень.
Глава 54«Who let the dog out?»[40]
Крона Мирового Древа мягко шелестела над головой. Ирка запрокинула голову, разглядывая колышущуюся над ней узорчатую листву. Просто стоять здесь и чувствовать над собой дыхание настоящего ЖИВОГО, ощущать скольжение теней и блики солнца на лице было истинным наслаждением. Впрочем… Ирка с удивлением поняла, что сейчас она бы и чему-нибудь по-настоящему мертвому… нет, не обрадовалась… опечалилась. Но тоже по-настоящему. Интересно, раз весь Ирий — в кроне, если присмотреться к листочкам, можно узнать, что в Пещерах сейчас делается?
Раздавшийся рядом тоскливый вой заставил ее нехотя опустить глаза. Ой! А местность-то знакомая! Напротив нее сумрачной громадой высился Алатырь-камень — Ирка в очередной раз залюбовалась черно-розовыми переливами его поверхности. Даже после красот Змеевых Пещер Отец всех камней и алтарей производил впечатление как внушительностью, так и элегантностью. «А вот хочу такое вечернее платье, — подумала Ирка. — Интересно, босоркани смогут?»
«Исключено, — донеслась ей в ответ сдержанно-самодовольная мысль. — Я абсолютно неповторим, поскольку изначален. Но за доброе слово спасибо, не так уж часто мне говорят, что я красив. Все больше — велик, могуществен…»
Ирка покивала. Доброе слово не только кошке — оно и камню приятно. Эх, как там ее кот? Она переступила с ноги на ногу, под подошвами вместо живого дерева был камень.
«Это же мой! — в очередной раз изумилась она. — Мой алтарь с Хортицы!» — Она стояла между пятью грубо обработанными стелами, теми самыми, на которых проходила посвящение.
«Тебе же так спокойнее, а мне несложно. Я — каждый алтарь, а каждый алтарь — я, — хмыкнул Алатырь-камень. — Давай уже, ведьма, не тяни, сколько можно?»
Ирка шумно выдохнула… и только тогда наконец повернула голову на вой…
Скованный силами четырех стихий, валун-тюрьма тоже был здесь — словно подвешенный в пустоте на четырех веревках: голубой — воды, алой — огня, темной — сотканной из нефти, и прозрачной — воздушной. Вокруг валуна, ничуть не мешая друг другу, пылал костер, ходили волны, бугрилась земля и вился ветер.