– Из России.
Алеш улыбается и переходит на русский.
– Всегда хотел побывать. Даже учил русский язык, правда, многое забыл. Но ты меня понимаешь? Понимаешь ведь? Собирались с женой съездить в Москву, Петербург. Когда ещё вместе были. Может, и съезжу. С домом вот только разберусь. Ты мне телефон свой оставь.
Достав сыр, он кладёт его на стол и лезет по кухонным шкафам.
– Tristo kosmatih medvedov[42], куда он их прячет? Вот зараза! Ага! Нет, это пусть туристы пьют, – он возвращает бутылку черничной Боровнички в шкаф. – Ты смотри, ничего не оставил, всё попрятал!
Из нижнего шкафа его руки выуживают две банки пива «Union».
– Imam močnega mačka![43] Пива хочешь? А пршут?
Алеш разваливается за столом.
– Я мясо не ем.
– На диете, что ли?
– Нет.
– И что же – я теперь для тебя не человек, если мясо ем? Того нельзя, этого нельзя. Жизнь слишком коротка. Траву есть предлагаешь? Траву пусть коровы жуют. Жаль, ты не застала Коровий бал, который здесь недавно был. Посмотрела бы на бохиньских коров Cika[44]. А я каждый день мясо ем. В понедельник Анка продала мне окорок, ел его на обед. Меня мясо успокаивает. Сплю хорошо. Во вторник что? А, нашёл тут в холодильнике забытую нарезку, пожарил её с яйцами. Колбаса была не похожа на мясо. Нужно самим делать колбасу. В среду соседи жарили чевапи, меня позвали. Подгорели, правда, пока мы с Янезом за пивом ходили, но ничего – сойдёт. Так, что в четверг? В четверг мяса не было, в Любляну уезжал, там мы дом на заказ строим. В Любляне много кто мясо не ест. Снобы, считающие всех, кто из Марибора, недалёкими провинциалами. Ноги бы моей в этом логове не было, если бы не работа. Да, я из Марибора – и горжусь этим!
– Когда я в Любляне спрашивала у местных, куда лучше поехать в Словении, многие говорили: только не в Марибор. Сразу туда захотелось.
– Я же говорю – снобы. Словенцы никогда не покажут тебе свой «марибор». Да, в Мариборе втрое меньше жителей, чем в Любляне, но это не значит, что у нас ничего нет. Мечтаю туда вернуться. На чём я остановился? А, пятница! В пятницу я ел бограч, брат с женой угощали. В субботу брат ещё говядину замариновал и сказал, что сегодня зажарит её с перцем и луком. Скоро пойду к ним. С мясом надо жарить много лука. А сестра моя какую кровяную колбасу делает! Разъехались мы из Марибора кто куда. Они в деревне с мужем живут, километров тридцать пять от Ново Место, там река Кирка. Когда свинью забивают и колбасу делают, меня зовут. Вся семья съезжается, праздник. Коров-то больше не разрешают дома забивать, они свиней держат. Сосед их крольчатину держит – они обмениваются.
Когда он дошёл до субботы, тошнота уже подступила к горлу, а на колбасе и крольчатине я ринулась к раковине. Такое ощущение, что это я жрала мясо, и сейчас меня вывернет не только всем съеденным Алешем за неделю, но и крольчатиной соседей его сестры.
– В вашем возрасте колбасу уже вообще нельзя есть!
– В каком – моём возрасте? Дорогая моя, ты думаешь, сколько мне лет?
– Лет шестьдесят пять.
Алеш встаёт из-за стола и исчезает в гостиной. Вернувшись с фотографией в облезшей рамке, он ставит её на стол. Я с трудом узнаю́ на снимке его и Йоже. Они и молодая женщина – видимо, жена Алеша, – стоят мокрые у моря и ёжатся от ветра. Стройный юноша держит сына за руку, а тот улыбается, как улыбаются люди, которые всегда ходят хмурыми, но уж если улыбаются – то улыбаются.
– Разве я изменился?
– Я бы вас не узнала.
– Мне пятьдесят только исполнилось, а ты – шестьдесят пять. Ты на пузо моё не смотри, я вон какой стройный был. Каждое лето ездили в Хорватию, на море.
– Это ваша жена?
– Бывшая. Йоже постарался. Выгнал меня. И дом деда хочет себе забрать. Денег хочет, а отец ему мешает. Я был против открытия гостевого дома, зато мать с ним заодно. Она теперь живёт здесь, на озере, в Рибчев Лазе, а он пристроился под мамкину юбку.
– Не мог же он вас просто так выгнать?
– Он ещё и не такое может. Я ведь любил Марьяну. Люблю до сих пор, заразу!
Алеш открывает ещё одно пиво.
– Одна здесь?
– Одна.
– И что ты тут делаешь?
– Иду вокруг озера.
– Вокруг озера можно пройти за три часа.
– Дождь пошёл.
– Уже кончился.
– Темнеет.
– Болтаетесь туда-сюда… Молодые повёрнуты на путешествиях. Чего вам дома не сидится? Слоняетесь по свету, как бездомные. Дети есть у тебя?
– У моей прабабушки было десять детей, у бабушки – восемь, у её детей – по два ребёнка, у меня – ни одного.
– Так и думал.
– Вы всегда так нагло лезете в частную жизнь?
– Нет у человека никакой частной жизни, дорогая моя. Она заканчивается в тот момент, когда он выходит из утробы. Там, внутри, он мог вести какую угодно частную жизнь, а вылез – добро пожаловать в мир! Добро пожаловать к остальным. Шатаетесь, как… как… не знаю. Места, что ли, у вас нет своего? Чего не хватает? Зачем куда-то ехать? Вы люди, которые… которые… даже определения вам не могу дать. Нет такого слова.
– Вы так говорите, как будто у нас нет имен. Как будто мы просто «люди, которые».
– Просто места у вас своего нет. Фамилия – это что? Место, где родился. Есть у тебя своё место? С цепи сорвались – будто надо за один год мир объездить, а то путешествовать запретят. Все теперь ринулись в горы – мужчины, женщины, старики, детей туда тащат… Но если все уйдут с равнины на гору, то равнина останется пустой и зарастёт. Потом придётся возделывать её заново. Кому жать, кому – молотить? Я тут много таких насмотрелся. Один за другим идут. Куда идут? Сами не знают.
– Не куда, а откуда.
– Была тут одна на прошлой неделе. С ребёнком. Откуда – не помню. Пристегнула сына на живот, как сумку, и ходит, значит, по холмам. Я говорю: ты ребёнка оставь, няню можно позвать. Нет, она лезет с ним в горы, и всё! Кого только нет. Один месяц дом снимал. Я, говорит, школу хочу открыть. Школу радости. Что за Школа радости? Чему он там будет учить? Еле выперли его отсюда. Писатель один был, три месяца жил, писал книгу на балконе, шуметь не разрешал. А я кепку тогда свою найти не мог, думал, на балконе оставил. Захожу, а он там сидит – ноги в ледяном тазу. Льда из холодильника насыпал и сидит. Так, говорит, пишется лучше. Что у них в башке? Кемпинг проходила уже? Там ещё один такой сидит. Британец. Месяца три тут. Приехал на фургоне и живёт у озера. С ежом. Взрослый мужик живёт с ежом, представляешь? Мир сошёл с ума! Спрашивал его: у тебя дома, что ли, своего нет? Есть, говорит. Сдаю, говорит, в аренду, чтобы на фургоне путешествовать. И долго ты так качаться собираешься, спрашиваю. А он мне: не хочу полжизни платить ипотеку. А чего ты хочешь? Не знаю, говорит. Вот и сын мой тоже: семьи нет – нихрена нет. Словения – страна, где семья ещё хоть что-то значит. А этот – заработает на гостевом доме, и как с цепи срывается: всё ему ехать надо. Займитесь уже своей страной!
– И у вас не бывает клаустрофобии от долгого нахождения в одной стране?
– Какая клаустрофобия? В Словении всё есть! Хочешь – море, хочешь – горы. За четыре часа можно страну пересечь. Скучно станет – за пару часов можно удрать в Италию или Австрию. А твоя страна вообще вон какая большая – края не видно!
– Не могу долго быть в одном месте. Когда приезжаю в новый город, во мне что-то меняется. Другой ландшафт. Дышу по-другому. В одном и том же месте не можешь дышать полной грудью. Дышишь как бы рывками. А в других – получается. Ты этого не замечаешь, потому что – получается. В каждом городе даже пахнет по-разному.
– Сын ни разу в Мариборе не был – зато в Нью-Йорке был! На родине отца – в Мариборе – не был, представляешь? Мог бы больше зарабатывать, но он mamin sin! Под юбкой ему хорошо. Живёт у неё, как в гостинице, на всём готовом. Hotel Mama![45] Учится и учится. Сначала учился на фотографа. Потом на шеф-повара. Потом на культурного управленца. С девчонкой его всего один раз видел, да и та его бросила. Ныл потом, ныл. Ходил под её окнами, на качелях катался. Да ещё упёрся в этот гостевой дом. Но с другой стороны – больше заработаешь, больше налогов отдашь. Поэтому не особенно хочется лезть в бизнес. Вот и уезжают в другие страны. Этот в Берлин хочет поехать учиться… Кому он там нужен? Страна у нас, видите ли, маленькая д ля его амбиций. А что ты собой представляешь? Колупаешься тут в своём отельчике, доме, который отнял у отца. Да, маленькая. Да, все друг друга знают. И что? Зато меньше проходимцев. Кого попало не пускают. И вот такие как они – пошатанцы – страну окончательно и погубят. А то как-то на флаг страны замахнулись. Давайте менять, чтобы не путали с флагом Словакии и России. Чтобы в мире нас лучше узнавали. Уродство какое-то предложили с полосками. Узор Триглава отражается в воде, а ты хоть видишь, что в итоге получается? Обёртка от шоколада, а не флаг. Но народ взбунтовался, и хода новому флагу не дал. Pojdi se solit![46] А эти бы всё поменяли, им только волю дай.
Порывшись в шкафу, Алеш находит хлеб и отрезает большой кусок сыра.
– Черепаху уже видела?
– Какую?
– В озере живёт.
Алеш глотает пиво, закидывает ноги на стул и принимается за сыр.
– Старая огромная черепаха.
– И как она здесь оказалась?
– А ты как здесь оказалась?
Качнув стул ногой, Алеш заходит на второй круг, но ножка отлетает. От грохота он морщится.
– Опять расшатались. Задолбался закручивать. На прошлой неделе пришлось дверцу шкафа прикручивать. Теперь это. Без меня тут ничего не держится.
Отхлебнув ещё пива, он берётся прикручивать ножку.
– Так как ты здесь оказалась? Зачем девушке в одиночку шастать вокруг озера? Просто так вокруг озера не ходят.
– Отрежьте мне сыра.