— Забаловали мальчишечку.
— Нет, — чуть повеселел Виктор, — тут скорее наоборот. Чем меня больше бьют, тем я вреднее становлюсь. Меня надо любить и ватой перекладывать при транспортировке, тогда я добрый буду.
— Учту, — пообещал Маркин, щурясь и прихлебывая нарзан. Помолчал минуточку и вскинул косматую голову:
— Ты знаешь, что в городе с квартирами делается?
— Более-менее.
— Городу необходимо, чтобы спорткомплекс построили с минимальными затратами. И скажу, что место выбрано, пожалуй, что самое удачное. На инженерных сетях, на коммуникациях, на транспортных расходах знаешь, какая экономия получится?
— Да разве я об этом, — пожал плечами Кочергин, — разве я говорю, что вообще не надо строить? Но не на костях же танцплощадка, и не по костям же бульдозером молоть. Да нас самих же за это живьем закопать надо!
— Это наверное, — хмыкнул Маркин, — а все равно на рожон-то чего переть? Пришел бы по-человечески, объяснил, чтобы поняли, — и тогда, может, все по-другому сложилось бы… Есть производственная дисциплина…
— Вот-вот, — пожал плечами Виктор. — Приказ начальника — закон для подчиненного! Приказал начальник — копай, сыпь, круши, он же отвечает, не ты! Не надо обсуждать! Не надо думать — с нами тот, кто все за нас решит!
— По-русски можно иначе: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Но ты же не считаешь всех дураками?
— Не считаю. Но вчера вечером я сам, своими глазами видел, как оскверняли могилы… Жаль, вас там не было. Зрелище… нет уж, здесь полумерами не обойтись. Раз не умеем что-то делать по-человечески — не надо делать вообще…
— Знаешь, Виктор Михайлович: умный ты парень, а дурак.
— Спасибо.
— Пожалуйста, пожалуйста, — Маркин ткнул лакированного медвежонка-папиросника, — мне побольше тебя повидать пришлось. И загибов, и перегибов, и просто ошибок насмотрелся. Кое-что и по мне треснуло… Ну и что? Не надо сильно упираться — тогда и загибы вроде поменьше, и гнуться не так больно, и рассосется спокойней.
— Есть вещи, которые касаются меня лично. И умывать руки я не хочу. И не стану. Как мы детям в глаза посмотрим на открытии этого комплекса?
Маркин, выкрошив из сигареты едва ли не половину табака, щелкнул зажигалкой. И усмехнулся:
— Что ты со мною, как с врагом говоришь? Не собираюсь я на костях строить. А только если мои люди станут приказ постороннего человека выполнять, я сниму с ретивых премию да проведу такой инструктаж, чтоб зачесались, а не закачу истерику. А переть на рожон…
Вошла секретарша с увесистой папкой «входящих». Маркин вздохнул, нацелился фломастером — писать резолюции, но передумал:
— Кто там еще ко мне?
— Снабженец из РСУ связи: что-то хотел поменять.
— Пошли его в ОМТС, я еще минут двадцать занят. Если «сверху» позвонят — соединяй.
— У меня мало возможностей, — сказал Кочергин, дождавшись, пока Неля вышла из кабинета, — вот и пру на рожон… Иначе не одолеть… Что теперь об этом говорить? — Виктор вздернул плечо. — Ни о чем я не жалею.
— Ну и зря, — негромко сказал Маркин, — уйти — невеликое дело. Работать-то все равно надо, а подходящих людей на белом свете не так много.
— Наверное, я как раз неподходящий, — совсем невесело констатировал Виктор, — и вас я не очень-то понимаю. Как вы можете спокойно смотреть… 'И продолжать заниматься своим делом? Хотя бы этот комплекс: вы что, не поняли, что за всем этим — попытка одних чиновников угодить другим чиновникам?
— А ты по-другому взгляни. Спорткомплекс нужен городу. Не сейчас, так через год, не здесь, так где-нибудь в Посадино его выстроят. Всю программу благоустройства выполнять надо. Так пусть они сколько угодно так угождают друг другу — раз это идет на пользу делу! Жалко тебе, что ли? Тем и хороша, в частности, наша система, что такие — мелкие пусть — побуждения в конечном счете оборачиваются на общую пользу.
— Не знаю, на знаю… Я другого мнения о том, что при нашем строе надо, а что не надо делать. И не так много добром обернулось… Может, упустили? Может, хватит мириться? Вы еще вспомните, что этот Лаптев работает в Совете народных депутатов и пришейте мне дискредитацию советской власти! Как будто у нас бюрократы не у советской, а у какой-нибудь другой власти на службе…
Маркин молчал.
Если б Кочергин умел читать мысли, он бы очень удивился: Иван Егорович, весь такой могучий и умный, завидовал. И кому! Обруганному, кругом неправому, выгнанному с работы Виктору. Завидовал не тому, что Кочергин на два десятка лет моложе, что не пережил и части того, что выпало ему, Маркину, в детстве и юности. И даже не той легкости, с которой Виктор говорил о… непривычных вопросах. Нет, Маркин завидовал другому и спрашивал себя: «Когда, как и где я выучился оглядке, осторожности, степенности?» Хотя опыт и медвежий инстинкт показывали, что прав он, Маркин, но все же — завидовал.
И тут в дверь заглянула Неля:
— Кочергина срочно просят к телефону. Какая-то женщина. Сильно плачет.
Глава 19
Самым правильным после бессонной ночи и нервотрепки было бы не идти на работу. Анатолий минутку об этом помечтал; но у Тамары не было ни отгула, ни права, как у мужа, на «творческий день». Оставаться же одному совсем не хотелось. А кроме того, вспомнил Толя, что, впопыхах поснимав с Виктором чертежи прямо с кульманов, ни о какой новой работе для мастерской не подумали.
Пока Тамара наспех маскировала припухшие веки — она проснулась после возвращения Толи с Кочергиным и не спала — объяснялись, — Анатолий сварил кофе, крепкий, с шапкой пены.
— Ты завтракать будешь? — спросил он Тамару.
— Нет. Только кофе.
Василенко закурил и поднес к губам чашечку. Но почему-то кофе показался сначала безвкусным, а потом — тошнотворным, а от запаха покачнулся перед глазами несколько раз рисунок на обоях. Какое-то странное стеснение в боку и в груди заставило двигаться осторожно, медленно; пока он переоделся, супруги уже опаздывали. Пришлось взять такси и, едва перемолвившись, разбежаться по своим этажам.
К началу двенадцатого, когда в отделе уже забыли о чертежах по зоне отдыха, объявился Мельников. И вскоре вызвал Василенко.
Неожиданно сердце заохало и заахало, перепуганно колотясь о ребра…
Так он вошел в кабинет.
Мельников перебирал почту. Жесткие полковничьи складки на его лице углубились, а недобрые глаза с желтоватыми, в красной сеточке сосудиков белками воткнулись в Анатолия холодно и отчужденно.
Заговорил Мельников на «ты», что само по себе считалось скорее хорошим, чем дурным признаком.
— Чего ты там мудришь с документацией по комплексу?
— Ничего. Все уже практически готово. От силы еще неделя, ну плюс пару дней на согласования — и порядок.
— Что сегодня ночью здесь делалось? И кто с тобою был?
— Работали, — коротко и бесцветно сообщил Василенко, а после паузы добавил: — У меня ненормированный день.
— Скажи, пожалуйста, какой энтузиаст, — так же бесцветно протянул Мельников.
Зазвонил телефон.
Мельников взял трубку; разговаривал односложно, время от времени коротко поглядывая на Василенко. Анатолий понял почему-то, что речь идет о его чертежах, и заволновался еще сильнее. Но как он ни напрягался, не мог расслышать ни слова мельниковского собеседника.
В очередной раз сказав «ясно», Мельников положил трубку на рычаг и приказал однозначно, командирским голосом:
— Через пять минут все готовые листы по комплексу — ко мне. Копировать будем вне очереди.
Василенко сидел неподвижно.
— Ты что, не слышал? — спросил Мельников, поднимая брови. — Принеси сюда все листы по зоне отдыха и спорткомплексу. Там в тресте какой-то скандал. Что-то темнят…
«Поехало»… — со странным облегчением подумал Василенко и, встав, сказал:
— Никаких чертежей нет. Я сегодня утром проверял — все пропали.
— Пропали? — переспросил Мельников и тоже поднялся, расправив свои по-военному прямые плечи. — Раз — и испарились?
Василенко утвердительно кивнул. Почему-то ситуация вдруг показалась ему комичной, и он, не выдержав, улыбнулся.
Но Мельников заговорил без улыбки:
— Во-первых, не пропали, а ты их пропил, — начал он. — Вот тут у меня докладная, что вы ночью с приятелем шарили. Этот, который с тобою был, — из стройтреста?
— Да, но…
— Ловко придумано. Ох, Василенко, мне твои алкогольные номера вот где сидят, и как я жалею, что до сих пор тебя не выгнал!.. Значит, так: я тебе приказываю, слышишь, приказываю немедленно принести сюда чертежи, — и указал пальцем на середину своего стола.
— Понимаете, — начал Василенко чужим слабым голосом, еще не пугаясь по-настоящему, что сейчас может произойти нечто бол ее серьезное, чем начальнический разнос, — надо подождать пару дней. Виктор согласует — там снос неправильный начали, — и чертежи вернутся.
— Послушайте, Василенко, — Мельников сел и, прямой, как штык, воткнулся взглядом в глаз:) архитектора, — какое ваше дело до их сносов-переносов? Не суйтесь, куда не просят. Где чертежи?
— Это касается не только строителей, а всех нас. Моя гражданская совесть…
— Это, небось… трестовские тебя так накрутили?
— Ну, в общем, да…
— Вижу, что тебя, как пацана, вокруг пальца обвели.
— Как вы можете так говорить! Вы же знаете…
— Это ты не знаешь, что задержка документации — это повод. Строители обвинят во всех грехах нас. Игра простая, как веник: мы, мол, рады все делать, а документацию-то Мельников задерживает; а потом — позже начали, так давайте упрощать. Нет, я им такого козыря не дам! Сорвут сроки — так пусть сами и отдуваются. А меня подставлять нечего. А ты — мог бы сообразить, не мальчик уже. А если не умеешь — меня спрашивай. Я зарплату за то получаю, чтобы у нас все в ажуре было. Понял?
Анатолий отрицательно помотал головой.
— Так… — зловеще сказал Мельников, — плохо дело. Вижу, что у тебя водка последние извилины заполировала, ну да живот остался — он тебе голодный марш еще споет!